Глава XXVIII

О событиях, которые, как говорит Бен-инхали, станут известны тому, кто

о них прочтет, если только он будет читать со вниманием

Когда храбрец бежит, значит, он разгадал военную хитрость противника, а

мужам благоразумным должно беречь себя для более важных случаев.

Справедливость этого положения подтвердилась на примере Дон Кихота. Давши

сельчанам полную волю яриться, а рассвирепевшему их отряду - осуществлять

недобрые свои намерения, он бросился наутек и, не думая о Санчо и о

грозившей ему опасности, скакал до тех пор, пока не почувствовал, что

бояться нечего. Санчо, как было сказано, следовал за ним поперек осла.

Нагнал он его, будучи уже в полном сознании, и, весь избитый, поколоченный и

унылый, свалился с серого к ногам Росинанта. Дон Кихот спешился, чтобы

осмотреть его раны, но, оглядев его с ног до головы и удостоверившись, что

тот цел и невредим, довольно сердито заговорил:

- Выбрали же вы время, Санчо, реветь ослом! Откуда вы взяли, что в доме

повешенного следует говорить о веревке? И разве дубины - не самый подходящий

аккомпанемент для ваших ослиных трелей? Благодарите бога, Санчо, что они

перекрестили вас только палкой, а не сотворили per signum cruces {1} саблей.

- Я не в состоянии отвечать, - сказал Санчо, - потому у меня такое

чувство, будто говорит не язык, а спина. Сядемте верхами, поедемте своей

дорогой, и реветь ослом я уж больше не стану, но зато не стану и молчать о

том, что странствующие рыцари бегут и оставляют добрых своих оруженосцев на

расправу врагам, а те молотят их, словно зерно.

- Отступление не есть бегство, - заметил Дон Кихот. - Надобно тебе

знать, Санчо, что смелость, которая не зиждется на осмотрительности,

именуется безрассудством, подвиги же безрассудного скорее должны быть

приписаны простой удаче, нежели его храбрости. Итак, я признаю, что

отступил, но я не бежал, образцом же мне служили многие смельчаки, которые

берегли себя для лучших времен, и романы этим полны, но пересказывать их я

не стану, ибо и тебе это пользы не принесет, и мне удовольствия не доставит.

Между тем Санчо с помощью Дон Кихота уселся верхом, Дон Кихот сел на

Росинанта, и они не спеша двинулись к роще, видневшейся на расстоянии

четверти мили. Санчо по временам глубоко вздыхал и тяжко стонал; когда же

Дон Кихот осведомился о причине столь мрачного расположения духа, он

ответил, что у него отчаянно болит спина от самого кончика позвоночника до

затылка - прямо до дурноты.

- Боль эта вызвана, без сомнения, тем, - сказал Дон Кихот, - что

дубина, которою тебя ударили, была длинная и прямая, и она охватила все эти

участки спины, которые у тебя болят, а если б она пошире взяла, тебе было бы

еще больней.

- Клянусь богом, ваша милость разрешила глубокое мое сомнение, да еще в

каких прекрасных выражениях все растолковала! - воскликнул Санчо. - Ах ты,

будь я неладен, да неужто это такая загадка: отчего у меня болит спина, и

требуется еще объяснять, что у меня болят все как есть места, до которых

достала дубина? Если б у меня заболела лодыжка, я бы еще, может,

призадумался, отчего это она у меня болит, а что у меня болит там, где меня

огрели, тут думать да гадать не приходится. Поистине, досточтимый сеньор

мой, чужую беду руками разведу, и с каждым днем мне все яснее и яснее

становится, что от вашего общества прок невелик: сегодня вы дали меня

избить, а потом, опять двадцать пять, начнется подбрасывание на одеяле и

прочие детские забавы, нынче я спиной расплатился, а завтра как бы не

пришлось расплачиваться глазами. Куда лучше было бы мне, - вот только я

сущий варвар, и ничего хорошего от меня не жди, - куда лучше было бы мне,

говорю я, вернуться домой, к жене и к деткам, растить их и чем бог пошлет

питать, а не плутать следом за вашей милостью по непутевым путям и

бездорожным дорогам, мало пивши и совсем ничего не евши. А уж насчет сна и

говорить нечего! Отмерьте себе, любезный оруженосец, семь пядей земли, а

коли хотите, так еще столько же, тут вы сами себе господин, и располагайтесь

со всеми удобствами. Чтоб ему сгореть на костре, чтоб его пепел развеялся по

ветру, - я разумею первого человека, который начал городить огород

странствующего рыцарства, или уж, по крайности, первого, кото рый пожелал

поступить в оруженосцы к таким олухам, какими, наверно, были прежние

странствующие рыцари. О теперешних я ничего не говорю: коли ваша милость из

их числа, стало быть, я должен относиться к ним с уважением, ибо по части

ума и красноречия ваша милость самому черту нос утрет.

- Я охотно побился бы с вами об заклад, Санчо, - сказал Дон Кихот, -

что вот сейчас, когда вы болтаете не переставая, у вас нигде ничего не

болит. Говорите, сударь, все, что вам придет в голову и что вертится у вас

на языке, - лишь бы у вас ничего не болело, я же безропотно снесу ваши

дерзости. Вам не терпится возвратиться домой к жене и детям - сохрани бог,

чтобы я этому препятствовал, деньги мои у вас, высчитайте, сколько дней

прошло с того времени, как мы в третий раз выехали из села, прикиньте,

сколько вы можете и должны заработать в месяц, и выдайте себе сами.

- Когда я служил у Томе Карраско, отца бакалавра Самсона Карраско,

которого ваша милость хорошо знает, - сказал Санчо, - я зарабатывал два

дуката в месяц, не считая харчей, а сколько мне взять с вашей милости - это

уж я не знаю, знаю только, что у оруженосца странствующего рыцаря больше

дел, чем у деревенского батрака; ведь и правда: когда мы в батраках, то как

бы мы днем ни работали, как бы нам ни приходилось подчас туго, а все-таки

вечером мы едим похлебку и ложимся спать в постель, а с тех пор, как я

поступил на службу к вашей милости, я про постель и думать забыл. Если не

считать нескольких дней, проведенных у дона Дьего де Миранда, того

пиршества, которое я себе устроил из пенок с котлов Камачо, и всего, сколько

я наел, напил и наспал в доме Басильо, все остальное время я спал на голой

земле, под открытым небом, подвергался всевозможным, как их называют,

стихийным бедствиям, питался крохами сыра и корками хлеба и пил воду из

ручьев и источников, которые нам попадались в дебрях.

- Признаю, Санчо, что вы говорите истинную правду, - молвил Дон Кихот.

- Насколько же, по-вашему, больше, чем Томе Карраско, я должен вам

заплатить?

- Я так полагаю, - отвечал Санчо, - что коли ваша милость надбавит по

два реала в месяц, то это будет по-божески. Но это - только мое жалованье, а

за то что вы дали слово и обещали ввести меня во владение островом, нужно бы

накинуть еще по шести реалов, так что всего-навсего тридцать реалов.

- Отлично, - сказал Дон Кихот, - выехали мы из дому назад тому двадцать

пять дней, так вот, Санчо, исходя из той суммы, которую вы себе положили,

извольте подвести общий итог, подсчитайте, сколько я вам должен, и, как я

уже сказал, уплатите себе собственноручно.

- Э, нет, ишь вы какой! - воскликнул Санчо. - Ваша милость очень даже

ошибается в своих расчетах, потому за обещанный остров должно считать с того

дня, как ваша милость мне его обещала, и по сегодняшний день включительно.

- Сколько же прошло, Санчо, с того времени, как я вам его обещал? -

спросил Дон Кихот.

- Если память мне не изменяет, - отвечал Санчо, - уж верно, лет

двадцать с хвостиком.

Дон Кихот хлопнул себя по лбу, весело рассмеялся и сказал:

- Да ведь я пробыл в Сьерре Морене и вообще провел в походах около двух

месяцев, а ты говоришь, Санчо, что я обещал тебе остров назад тому двадцать

лет! Ну так вот что я на это скажу: ты желаешь, чтобы все деньги, которые я

сдал тебе на хранение, пошли в счет твоего жалованья, - что ж, если ты этого

так хочешь, я тебе их отдам сей же час, бери на здоровье, я предпочитаю

остаться нищим, без единого гроша, лишь бы избавиться от такого скверного

оруженосца. Но скажи мне, нарушитель установлений, касающихся оруженосцев

странствующего рыцарства: где ты видел или же читал, чтобы какой-нибудь

оруженосец странствующего рыцаря приставал к своему господину: "Сколько вы

мне будете платить в месяц?" Погрузись, погрузись, разбойник, негодяй,

чудовище, ибо ты именно таков, погрузись, говорю я, в mare magnum {2}

рыцарских романов, и если тебе попадется, что кто-нибудь из оруженосцев

сказал или даже подумал то, что сейчас сказал ты, так можешь вырезать мне

эти слова на лбу и вдобавок влепить штук пять хороших щелчков. Итак, подбери

поводья и поезжай домой - со мною вместе ты не сделаешь более ни шагу. Вот

она, благодарность за мой хлеб! Вот кого я собирался наградить! Вот в ком

более скотского, нежели человеческого! Как? В то самое время, когда я

намеревался так тебя вознести, что все наперекор твоей жене величали тебя

ваше сиятельство, ты со мной расстаешься? Как? Ты уезжаешь в то самое время,

когда я возымел твердое и бесповоротное решение назначить тебя губернатором

лучшего острова в мире? Словом, ты сам когда-то сказал, что некоторых

животных медом не кормят. Осел ты есть, ослом ты и будешь, и быть тебе ослом

до последнего твоего издыхания, ибо я уверен, что нить твоей жизни прервется

прежде, нежели ты догадаешься и поймешь, что ты скот.

Пока Дон Кихот распекал Санчо, тот не сводил с него глаз и наконец

почувствовал такие угрызения совести, что его прошибла слеза, и он упавшим и

жалобным голосом заговорил:

- Государь мой! Я сознаю, что мне недостает только хвоста, иначе был бы

я полным ослом. Коли вашей милости угодно мне его привесить, то я буду

считать, что он висит на месте, и в качестве осла буду служить вам до конца

моих дней. Простите меня, ваша милость, и сжальтесь надо мной, - ведь я

сущий младенец и худо во всем разбираюсь, и болтаю я много неумышленно:

такая уж у меня слабость, а кто грешит да кается, тому грехи отпускаются.

- Я бы удивился, Санчо, если б ты не вставил в свою речь какого-нибудь

этакого присловьица. Что ж, коли ты раскаиваешься, то я тебя прощаю, с

условием, однако, чтобы впредь ты заботился не только о собственной выгоде,

- будь отзывчивее и с бодрою и смелою душою ожидай исполнения моих обещаний,

каковое, правда, запаздывает, но коего возможность отнюдь не исключена.

Санчо отвечал, что так оно и будет и что он непременно возьмет себя в

руки.

Тут они въехали в рощу, и Дон Кихот расположился у подножия вяза, а

Санчо у подножия бука, - известно, что у этих, равно как и у всех других

дерев, ноги всегда бывают, а рук никогда. Санчо провел мучительную ночь, ибо

от ночной росы у него еще сильней разболелись отхоленные дубиной места, а

Дон Кихот по обыкновению предался своим мечтаниям, однако в конце концов сон

смежил вежды обоим, а на заре они двинулись к берегам славного Эбро, и там с

ними случилось то, о чем будет рассказано в следующей главе.

1 Крестное знамение (лат.).

2 Великое (безбрежное) море (лат.).