Глава XXXIII

О приятной беседе герцогини и ее горничных девушек с Санчо, достойной

быть прочитанною и отмеченною

Итак, в истории сказано, что Санчо после обеда не отдыхал, что он

сдержал свое слово и, пообедав, явился к герцогине, герцогиня же, предвкушая

удовольствие послушать его, предложила ему сесть подле нее на низенький

табурет, однако же Санчо, как человек в полном смысле слова

благовоспитанный, от этой чести отказался, но герцогиня объявила, что он

волен сидеть, как губернатор, а говорить, как оруженосец, и что оба эти

звания дают ему право на кресло самого Сида Руй Диаса Воителя {1}. Санчо

пожал плечами и покорно сел, все же дуэньи и горничные девушки герцогини

окружили его и, совершенное храня молчание, со вниманием приготовились

слушать, однако ж герцогиня заговорила первая и начала так:

- Сейчас мы одни, никто нас не слышит, и мне бы хотелось, чтобы сеньор

губернатор разрешил некоторые сомнения, явившиеся у меня при чтении недавно

вышедшей в свет истории великого Дон Кихота. Одно из этих сомнений

заключается в следующем: коль скоро добрый Санчо ни разу Дульсинею не видел,

то есть, виновата: сеньору Дульсинею Тобосскую, и письма от сеньора Дон

Кихота ей не передавал, потому что оно осталось в записной книжке в Сьерре

Морене, то как же он позволил себе сочинить за нее ответ и выдумать, будто

он застал ее за просеиванием зерна? Ведь все это ложь и обман и только

порочит добрую славу несравненной Дульсинеи, а также роняет достоинство

доброго оруженосца и не вяжется с долгом верности.

При этих словах Санчо Панса молча поднялся с табурета, согнулся в три

погибели, приставил палец к губам и, заглядывая за все занавески, тихими

шагами обошел залу; после этого он снова уселся и объявил:

- Вот теперь, государыня моя, когда я уверился, что никто, кроме

присутствующих, нас украдкой не слушает, я безо всякого страха и волнения

отвечу на ваш вопрос, а равно и на все, о чем бы вы меня ни спросили. Прежде

всего я вам скажу: на мой взгляд, господин мой Дон Кихот - неизлечимо

помешанный, хотя иной раз случается ему говорить такие правильные вещи и так

вразумительно, что, по моему мнению, да и по мнению всех, кто бы его ни

слушал, сам сатана лучше не скажет. Однако ж, если говорить по чистой

совести и положа руку на сердце, то я совершенно уверен, что у него не все

дома. А уж раз я это забрал себе в голову, то и осмеливаюсь внушать ему

такое, что, право, на ногах не стоит, вроде ответа на письмо. А потом это

самое, что было неделю назад, - оттого это и в книгу не попало, - насчет

заколдованности сеньоры доньи Дульсинеи: ведь я уверил моего господина, что

она заколдована, а это же чушь несусветная, сапоги всмятку.

Герцогиня попросила рассказать ей об этой проделке с колдовством, и

Санчо рассказал все, как было, чем немало потешил слушателей, герцогиня же,

продолжая начатый разговор, молвила:

- После того как я выслушала рассказ доброго Санчо, на душу мне пало

новое сомнение, и некий голос мне шепчет: "Коль скоро Дон Кихот Ламанчский -

сумасшедший, невменяемый и слабоумный, а его оруженосец Санчо Панса про то

знает и, однако, продолжает состоять у него на службе, всюду сопровождает

его и все еще верит неисполнимым его обещаниям, то, по всей вероятности, он

еще безумнее и глупее своего господина. А когда так, то смотри, сеньора

герцогиня, как бы ты не просчиталась, доверивши Санчо Пансе управление

островом: ведь если он сам с собой не может управиться, то как же он будет

управлять другими?"

- Ей-богу, сеньора, - отвечал Санчо, - сомнение это явилось у вас не

зря, только скажите вашему голосу, чтоб он говорил погромче, а впрочем, как

ему заблагорассудится, - я-то знаю, что говорит он дело: будь я с головой,

давно бы я бросил моего господина. Но такая уж, видно, моя судьба и горькая

доля, иначе не могу, должен я его сопровождать, и все тут: мы с ним из

одного села, он меня кормил, я его люблю, он это ценит, даже ослят мне

подарил, а главное, я человек верный, так что, кроме могилы, никто нас с ним

разлучить не может. А ежели ваше высоколетство не соизволит пожаловать мне

обещанный остров, стало быть, уж это господь бог сотворил меня таким

незадачливым, а может, для души моей оно еще выйдет на пользу: я хоть и

простоват, а все-таки смекаю, что значит пословица: "На беду у муравья

крылья выросли", и пожалуй, что Санчо-оруженосец скорее попадет в рай,

нежели Санчо-губернатор. Свет не клином сошелся на губернаторстве, да и

потом: ночью все кошки серы, и разнесчастный тот человек, у кого до двух

часов пополудни маковой росинки во рту не бывает, и так на свете не водится,

чтоб у одного брюхо было на целую пядь шире, чем у другого, а набить-то его

можно чем хочешь, как говорится: хоть соломою, хоть житом, а вот птичек

небесных сам господь кормит и питает, и четыре аршина толстого куэнкского

сукна лучше греют, чем четыре аршина тоненького сеговийского, а когда мы

приказываем долго жить и нас закапывают в землю, то и принц и чернорабочий

бредут по одинаково узкой тропе и тело римского папы занимает столько же

места в могиле, сколько и пономаря, хотя тот гораздо выше этого: когда нас

опускают в яму, все мы скорчиваемся и скрючиваемся, или, вернее, нас, хочешь

не хочешь, скорчивают, скрючивают - и спокойной ночи! И я еще раз говорю:

если ваша светлость не захочет пожаловать мне остров, потому как я глуп, то

я и не охну и сойду за умника, и ведь я слыхал, что за крестом стоит сам

дьявол и не все то золото, что блестит, а ведь вот крестьянина Вамбу

оторвали от волов {2}, плугов, ярма и сделали королем испанским, а Родриго

оторвали от парчи, от богатств и утех и швырнули на съедение змеям, если

только не врут старинные песни.

- Как так врут? - воскликнула дуэнья донья Родригес, находившаяся в

числе слушательниц. - В одном романсе говорится, что короля Родриго

живехонького опустили в яму, где кишели жабы, змеи и ящерицы, а через два

дня из ямы донесся глухой его и жалобный голос:

Ох, грызут, грызут нещадно

Грешную мою утробу! -

а коли так, если уж королей пожирают всякие гады, то этот сеньор вполне

прав, что предпочитает остаться крестьянином.

Герцогиню насмешили простодушные речи дуэньи, рассуждения же и

пословицы Санчо привели ее в изумление, и она сказала ему:

- Добрый Санчо, уж верно, знает, что если дворянин что-либо пообещал,

то постарается это исполнить даже ценою собственной жизни. Герцог, мой муж и

повелитель, хотя и не из странствующих, а все же рыцарь, и того ради сдержит

свое слово касательно обещанного острова наперекор зависти и злобе всего

мира. Итак, Санчо, воспрянь духом: в один прекрасный день ты будешь возведен

на престол своего острова и государства, примешь бразды правления и станешь

жить, поживать да добра наживать. Единственно, что я вменяю тебе в

обязанность, это как можно лучше управлять своими вассалами: предуведомляю

тебя, что все они - люди честные и благородные.

- Насчет того, чтобы управлять по-хорошему, меня просить не нужно, -

объявил Санчо, - душа у меня добрая, и бедняков я жалею, а кто сами месят да

пекут, у тех краюхи не крадут, и, бог свидетель, при мне никто карты не

передернет, я - старый воробей: меня на мякине не проведешь, я знаю, когда

нужно ухо востро держать, и в грязь лицом не ударю, потому я знаю, где

собака зарыта, и говорю я все это к тому, что для добрых людей я в лепешку

расшибусь, а для дурных - вот бог, а вот порог. И сдается мне, что в

управлении страной лиха беда - начало, и, может статься, недельки через две

я так наловчусь губернаторствовать, что буду понимать в этом толк побольше,

нежели в хлебопашестве, хоть я и хлебопашец от молодых ногтей.

- Твоя правда, Санчо, - заметила герцогиня, - ученым никто не родится,

даже епископы делаются из людей, а не из камней. Но возвратимся к тому, о

чем мы только что говорили, а именно к заколдованности сеньоры Дульсинеи:

мне представляется несомненным и более чем достоверным, что вся эта затея

Санчо, вознамерившегося подшутить над своим господином и внушить ему, будто

сельчанка - Дульсинея, а если, мол, он ее не узнает, так это потому, что она

заколдована, - все это происки кого-нибудь из волшебников, преследующих

сеньора Дон Кихота. Ведь мне из верных источников доподлинно и точно

известно, что сельчанка, вспрыгнувшая на ослицу, была и есть Дульсинея

Тобосская и что добрый Санчо, рассчитывая обмануть другого, сам дался в

обман. И это так же не подлежит сомнению, как все то, что нам не дано

видеть. К сведению сеньора Санчо Пансы, у нас тут тоже есть свои волшебники,

которые нас любят и которые откровенно и правдиво, без уверток и обиняков,

докладывают нам, что творится на белом свете. И пусть он мне поверит, что

сельчанка-попрыгунья была и есть Дульсинея Тобосская и что она так же

заколдована, как мы с вами, и в один прекрасный день она предстанет пред

нами в подлинном своем обличье, и тогда Санчо поймет, как он заблуждался.

- Очень может быть, - снова заговорил Санчо, - и теперь уж я готов

поверить всему, что мой господин рассказывал про пещеру Монтесиноса: будто

бы он там видел сеньору Дульсинею Тобосскую в том самом одеянии и наряде, в

котором будто бы видел Дульсинею я, когда на меня вдруг нашла блажь ее

заколдовать, нашла-то нашла, а обернулось все по-другому, - уж верно, так,

как вы, государыня моя, говорите, потому от моего темного умишка нельзя и не

должно ожидать, чтоб он в один миг измыслил такую ловкую штуку, да и не

настолько, думается, мой господин невменяем, чтобы мои шаткие и слабые

доводы могли уверить его в том, что просто из ряду вон. Но все-таки,

сеньора, пусть ваше добродушие не думает, что я человек зловредный: ведь

такой чурбан, как я, не обязан видеть насквозь тайные мысли и каверзы

распроклятых волшебников, - я все это придумал, чтоб избежать попреков

сеньора Дон Кихота, а не затем, чтоб ему повредить, а коли вышло наоборот,

то ведь бог там, на небе, знает сердца наши.

- И то правда, - заметила герцогиня. - А теперь скажи мне, Санчо, что

это ты толковал про пещеру Монтесиноса? Мне весьма любопытно это знать.

Тут Санчо Панса во всех подробностях рассказал о приключении, описанном

выше. Герцогиня же, выслушав его, сказала:

- Из этого происшествия можно сделать вот какой вывод: если досточтимый

Дон Кихот утверждает, что видел там ту самую сельчанку, которую Санчо видел

близ Тобосо, то, разумеется, это и есть Дульсинея, и, следственно,

волшебники - народ в высшей степени шустрый и прыткий.

- Вот и я то же говорю, - подхватил Санчо Панса, - коли сеньора

Дульсинея Тобосская заколдована, то тем хуже для нее, а я не намерен

связываться с недругами моего господина: их, поди, гибель, и все, как на

подбор, злющие. Говоря по чистой совести, я видел крестьянку, и за

крестьянку ее принял, и за крестьянку ее почитаю, а если это была Дульсинея,

то я тут ни сном ни духом, и мне до этого никакого дела нет, иначе я

рассержусь. Что это, в самом деле, так и ходят за мной по пятам, и все:

"Шу-шу-шу, шу-шу-шу, Санчо сказал то-то, Санчо сделал то-то, Санчо пошел,

Санчо пришел", как будто Санчо - это невесть кто, а не тот самый Санчо

Панса, про которого весь свет узнал из книжек, - так, по крайности, мне

говорил Самсон Карраско, а ведь он в Сала-манке всем бакалаврам бакалавр, а

такие обыкновенно не врут, разве только им страх как захочется или уж очень

понадобится. Так что пусть от меня отстанут, а коли слава обо мне добрая, -

притом же я слыхал от моего господина, что доброе имя дороже всякого

богатства, - то приспособьте мне губернаторство, и вы увидите каких я чудес

натворю, и то сказать: хороший оруженосец не может быть плохим губернатором.

- Все, что сейчас сказал добрый Санчо, - заметила герцогиня, - это

изречения Катона или, по малой мере, отрывки из самого Микаэле Веррино,

florentibus occidit annis {3}. В конце концов, выражаясь его же языком,

можно сказать, что плохим плащом частенько укрывается хороший пьяница.

- Верное слово, сеньора, - сказал Санчо, - в жизнь свою не пил я из

дурных побуждений, - от жажды, правда, случалось, потому ханжества этого

самого во мне вот на столько нет: я пью, когда есть охота, а также когда ее

нет и когда угощают, чтобы не прослыть ломакой или невежей. Ведь если твой

приятель поднимает за тебя стакан, то разве не каменное сердце нужно иметь,

чтобы не выпить за него? Но все-таки у меня душа меру знает, тем паче

оруженосцы странствующих рыцарей большей частью пьют водичку, потому они все

время таскаются по рощам, лесам, лугам, горам и утесам, а в таких местах,

хоть тресни, глоточка вина нигде не добудешь.

- Я думаю! - молвила герцогиня. - Ну, а теперь, Санчо, ступай отдохни,

потом мы еще более подробно обо всем поговорим и примем меры, чтобы тебе

поскорее приспособили, как ты выражаешься, губернаторство.

Санчо опять поцеловал герцогине руки и попросил в виде особого

одолжения позаботиться об его сером, ибо это, мол, свет его очей.

- О каком таком сером? - осведомилась герцогиня.

- О моем осле, - отвечал Санчо. - Чтобы не называть его этим именем, я

обыкновенно говорю: "серый". Как скоро я вошел к вам в замок, я попросил вот

эту самую сеньору дуэнью за ним приглядеть, а она так на меня напустилась,

словно я сказал, что она уродина или же старуха, а между тем дуэньям более

свойственно и сродно ухаживать за скотиной, нежели красоваться в хоромах.

Господи, до чего ж ненавидел этих особ один идальго, мой односельчанин!

- Верно, какой-нибудь мужлан, - ввернула донья Родригес, - будь он

благовоспитанным идальго, он бы таких, как я, на руках носил.

- Ну, полно, перестаньте, - вмешалась герцогиня, - помолчите, донья

Родригес, и ты, сеньор Панса, успокойся, - заботы о сером я беру на себя: уж

если для Санчо это такая драгоценность, я буду беречь его как зеницу ока.

- Довольно, если вы будете беречь его просто, как осла, - возразил

Санчо, - мы с моим ослом - люди простые, и мы лучше согласимся, чтоб нас

кинжалом пырнули, нежели быть вам в тягость. Правда, мой господин говорит,

что в изъявлении учтивости лучше пересолить, чем недосолить, а все-таки,

когда речь идет об их ослейшествах, то здесь должно соблюдать меру и

держаться середины.

- Возьми-ка ты осла с собой, Санчо, когда отправишься управлять, -

сказала герцогиня, - там он у тебя будет в холе, и работать ему не придется.

- А что вы думаете, сеньора герцогиня? - сказал Санчо. - Я сам не раз

видел, как посылали ослов управлять, так что если я возьму с собой своего,

то никого этим не удивлю.

Слова Санчо снова рассмешили и позабавили герцогиню, и, послав его

отдохнуть, она пошла к герцогу, чтобы передать ему весь этот разговор; и

между ними двумя было решено и условлено, что они сыграют с Дон Кихотом

отличную шутку, и притом совершенно в духе рыцарства; и они, правда, сыграли

с ним не одну, а много подобных шуток, весьма уместных и острых,

представляющих собою лучшие из приключений, какие только великая эта история

в себе содержит.

1 ...кресло... Сида Руй, Диаса Воителя - мраморное кресло, которое,

согласно преданию, Руй Диас (см. примеч. к гл. XIX первой части "Дон

Кихота") захватил в числе других трофеев при отвоевании Валенсии у мавров.

2 ...крестьянина Вамбу оторвали от волов. - Имеется в виду один из

последних готских королей Вамба (672-680), которому народное предание

приписывало крестьянское происхождение, хотя он был из высшей знати.

3 Умершего во цвете лет (лат.) (цитата из стихотворения итальянского

поэта Анджелло Полипиано на безвременную кончину другого итальянского поэта,

Микаэле Веррино).