Глава lxv,

в коей сообщается о том, кто был Рыцарь Белой Луны, и повествуется об

освобождении дона Грегорьо, равно как и о других событиях

Дон Антоньо Морено поехал следом за Рыцарем Белой Луны, и еще следовали

за рыцарем гурьбою и, можно сказать, преследовали его мальчишки до тех пор,

пока он не укрылся в одной из городских гостиниц. Побуждаемый желанием с ним

познакомиться, дон Антоньо туда вошел; рыцаря встретил слуга, чтобы снять с

него доспехи; рыцарь прошел в залу, а за ним дон Антоньо, которого подмывало

узнать, что же это за человек. Заметив, что кавальеро от него не отстает,

Рыцарь Белой Луны обратился к нему с такими словами:

- Я вижу, сеньор, что вы пришли узнать, кто я таков, а как мне

скрываться не для чего, то, пока слуга будет снимать с меня доспехи, я вам

расскажу все без утайки. Да будет вам известно, сеньор, что я бакалавр

Самсон Карраско, односельчанин Дон Кихота Ламанчского, коего помешательство

и слабоумие вызывают сожаление у всех его знакомых, и к числу тех, кто

особенно о нем сокрушается, принадлежу я. Полагая же, что залог его

выздоровления - покой и что ему необходимо пожить на родине и у себя дома, я

придумал способ, как принудить его возвратиться, и вот назад тому месяца

три, переодевшись странствующим рыцарем и назвавшись Рыцарем Зеркал, я

настиг его по дороге; у меня было намерение сразиться с ним и, не причинив

ему ни малейшего вреда, одолеть, при этом я предполагал биться на таких

условиях, что побежденный сдается на милость победителя, а потребовать я с

него хотел (ведь я уже заранее считал его побежденным), чтобы он возвратился

в родное село и никуда оттуда не выезжал в течение года, а за это время он,

мол, поправится; однако ж судьба распорядилась иначе, то есть одолел не я, а

он - он вышиб меня из седла, и таким образом замысел мой не был приведен в

исполнение; он поехал дальше, а я, побежденный, посрамленный, оглушенный

падением, которое, должно заметить, могло дурно для меня кончиться,

возвратился восвояси, и все же у меня не пропала охота снова его разыскать и

одолеть, чего мне и удалось достигнуть сегодня у вас на глазах. А как он

строго придерживается законов странствующего рыцарства, то, разумеется, во

исполнение данного им слова не преминет подчиниться моему требованию. Вот,

сеньор, и все, больше мне вам сказать нечего, но только я вас прошу: не

выдавайте меня, не говорите Дон Кихоту, кто я таков, иначе не осуществится

доброе мое намерение возвратить рассудок человеку, который умеет так здраво

рассуждать, когда дело не касается всей этой рыцарской гили.

- Ах, сеньор! - воскликнул дон Антоньо. - Да простит вас бог за то, что

вы столь великий наносите урон всему миру, стремясь образумить забавнейшего

безумца на свете! Неужели вы, сеньор, не понимаете, что польза от

Дон-Кихотова здравомыслия не может идти ни в какое сравнение с тем

удовольствием, которое доставляют его сумасбродства? Впрочем, я полагаю, что

вся ваша изобретательность, сеньор бакалавр, окажется бессильной привести в

разум человека, столь безнадежно больного. Конечно, нехорошо так говорить,

но мне бы хотелось, чтобы Дон Кихот так и остался умалишенным, потому что

стоит ему выздороветь - и для нас уже навеки потеряны забавные выходки не

только его самого, но и его оруженосца Санчо Пансы, а ведь любая из них

способна развеселить самое меланхолию. Но все же я буду молчать и ничего не

скажу Дон Кихоту, - посмотрю, оправдаются ли мои предположения, что из всех

ваших стараний, сеньор Карраско, ровно ничего не выйдет.

Карраско на это сказал, что дело его, несомненно, идет на лад и что он

твердо верит в благоприятный его исход. Дон Антоньо объявил, что он всегда к

его услугам, после чего они распрощались, и Самсон Карраско, велев навьючить

свои доспехи на мула и не задерживаясь долее ни минуты, на том самом коне,

что участвовал в битве с Дон Кихотом, выехал из города и прибыл в родные

края, причем в пути с ним не произошло ничего такого, о чем следовало бы

упомянуть на страницах правдивой этой истории. Дон Антоньо передал

вице-королю все, что ему рассказал Карраско, от чего вице-король в восторг

не пришел, ибо он полагал, что удаление Дон Кихота на покой лишит

удовольствия всех, кто имел возможность получать сведения о его безумствах.

Дон Кихот, ослабевший, унылый, задумчивый и мрачный, пролежал в постели

шесть дней, и все это время его неотступно преследовала мысль о злополучной

битве, кончившейся его поражением. Санчо, сколько мог, его утешал и, между

прочим, сказал ему следующее:

- Выше голову, государь мой! Постарайтесь рассеяться и возблагодарите

господа бога за то, что, сверзившись с коня, вы ни одного ребра себе не

сломали. Известно, что где дают, там же и бьют, дом с виду - полная чаша, а

зайдешь - хоть шаром покати, так вот, стало быть, наплюйте на всех лекарей,

потому никакого лекаря для вашей болезни не требуется, и поедемте домой, а

поиски приключений в неведомых краях и незнакомых местах давайте-ка бросим.

И ежели вдуматься, то больше всего на этом деле пострадал я, хотя, впрочем,

доставалось больше вашей милости. Когда я покинул свое губернаторство, то у

меня пропала всякая охота еще когда-нибудь губернаторствовать, но зато меня

не покинуло желание стать графом, а ведь этому уж не бывать, потому как ваша

милость покидает рыцарское поприще, а значит, вам уж не бывать королем: вот

и выходит, что надеждам моим, как видно, не сбыться.

- Оставь, Санчо! Ведь тебе же известно, что заточение мое и

затворничество продлится не более года, а затем я снова возвращусь к

почетному моему занятию и не премину добыть себе королевство, а тебе

графство.

- В добрый час сказать, в худой помолчать, - заметил Санчо. - Мне

частенько приходилось слышать, что лучше на что-нибудь хорошее надеяться,

чем иметь в руках что-нибудь дрянное.

Во время этого разговора вошел дон Антоньо и с весьма радостным видом

воскликнул:

- Добрые вести, сеньор Дон Кихот! Дон Грегорьо и тот вероотступник,

который за ним ездил, прибыли в гавань! Да что там в гавань, они уже у

вице-короля и с минуты на минуту должны быть в моем доме.

Дон Кихот немного повеселел.

- Откровенно говоря, - сказал он, - я бы ничего не имел против, если бы

все вышло не так, потому что тогда мне пришлось бы отправиться в Берберию, и

там я силою моей длани освободил бы не только дона Грегорьо, но и всех

пленных христиан, сколько их ни есть в Берберии. Но что я, несчастный,

говорю? Разве я не побежден? Разве я не повержен? Не у меня ли отнято право

в течение года прикасаться к оружию? Так чего же стоят мои обещания? Чем я

могу похвалиться, коли прялка мне теперь более к лицу, нежели меч?

- Полно вам, сеньор! - сказал Санчо. - Живи, живи, петушок, хоть и на

языке типунок, сегодня ты меня, а завтра я тебя, из-за всех этих сшибок да

перепалок расстраиваться не след, потому кто нынче лежит, тот завтра может

встать, если только ему не захочется поваляться в постели, - я хочу сказать:

если он не приуныл и для новой драки у него не хватает духу. А вам, ваша

милость, придется теперь встать, чтобы повидаться с доном Грегорьо: в доме

как будто бы поднялась суматоха, значит, он, верно уж, приехал.

И точно, горя желанием как можно скорее свидеться с Аною Фелис, дон

Грегорьо, после того как он и вероотступник доложили вице-королю о своем

путешествии туда и обратно, вместе с тем же вероотступником поспешил к дому

Антоньо; из Алжира дон Грегорьо выехал в женском платье, однако ж дорогою он

поменялся платьем с одним бывшим пленником, возвращавшимся вместе с ним, -

впрочем, он во всяком наряде невольно вызывал восхищение, приязнь и

уважение, ибо красив он был чрезвычайно, лет же ему можно было дать

семнадцать-восемнадцать. Рикоте с дочерью вышли ему навстречу, отец - со

слезами на глазах, дочь - приличия ради сохраняя наружное спокойствие. Дон

Грегорьо и Ана Фелис не бросились друг другу в объятия, оттого что истинное

чувство избегает слишком бурных проявлений. Сочетание красоты дона Грегорьо

с красотою Аны Фелис произвело на всех присутствовавших впечатление

неотразимое. Молчание обоих влюбленных было красноречивее всяких слов, и не

уста, но взоры выражали их радостные и безгрешные мысли. Вероотступник

рассказал о том, какой хитроумный способ применил он, чтобы освободить дона

Грегорьо; дон Грегорьо, в свою очередь, рассказал о том, какой опасности и

какому риску он подвергался, живя среди женщин, - рассказал кратко, не

вдаваясь в подробности, и в этом проявился его ум, развитый не по летам.

Затем Рикоте расплатился с вероотступником и гребцами и щедро их

вознаградил. Вероотступник воссоединился с церковью, вновь вступил в ее лоно

и, пройдя через покаяние и епитимью, из гнилого ее члена вновь стал здоровым

и чистым.

Дня через два вице-король стал держать с доном Антоньо совет, что

должно предпринять для того, чтобы Ана Фелис с отцом остались в Испании; и

вице-король и дон Антоньо полагали, что если такая ревностная христианка и

ее, видимо, столь благонамеренный отец останутся здесь, то никакого вреда от

сего произойти не может. Дон Антоньо вызвался похлопотать за них в столице,

куда ему все равно нужно было ехать по своим делам, и при этом намекнул, что

в столице с помощью влиятельных лиц и подношений можно сделать многое.

- Нет, в сем случае влиятельные лица, а равно и подарки, не имеют

никакого значения, - заметил Рикоте, при этом разговоре присутствовавший. -

На высокочтимого дона Бернардино де Веласко {1}, графа Саласарского,

которого его величество уполномочил изгнать нас, не действуют ни мольбы, ни

обещания, ни подарки, ни человеческое горе. Обыкновенно он сочетает в себе

милосердие с правосудием, однако ж, видя, что все тело нашего народа

заражено и гниет, он применяет к нему не смягчающую мазь, но каленое железо.

Так, выказывая благоразумие, предусмотрительность и усердие и вместе с тем

внушая страх, выполняет он сложную и трудную задачу, возложенную на могучие

его плечи, и все наши старания, уловки, хитрости и плутни не могли отвести

ему глаза, истинные глаза Аргуса {2}, которые он не смыкает ни на мгновение,

дабы никто из нас здесь не остался, не притаился и, подобно корню, укрытому

под землею, не дал ростков и вновь не распространил ядовитых своих плодов в

Испании, ныне уже очищенной, ныне уже свободной от страха, в коем держало ее

наше племя. Великое дело задумал достославный Филипп Третий, и необычайную

мудрость выказал он, доверив его такому человеку, каков дон Бернардино де

Веласко!

- Я приму, однако ж, все зависящие от меня меры, а там уж как бог даст,

- объявил дон Антоньо. - Дон Грегорьо поедет со мной и успокоит своих

родителей, которым его исчезновение, уж верно, причинило горе, Ана Фелис

побудет это время или с моей женой, или в монастыре, а что касается доброго

Рикоте, то я уверен, что сеньор вице-король с радостью приютит его у себя,

пока я чего-нибудь добьюсь.

- Вице-король согласился со всем, что предлагал дон Антоньо, однако ж

дон Грегорьо, узнав об их решении, сначала объявил, что никак не может и не

желает оставить донью Ану Фелис, но в конце концов, положив свидеться с

родителями, а затем, нимало не медля, возвратиться к донье Ане, сдался на

уговоры. Ана Фелис осталась с женою дона Антоньо, а Рикоте перебрался к

вице-королю.

Наступил день отъезда дона Антоньо, Дон Кихот же и Санчо тронулись в

путь только через два дня, оттого что Дон Кихот все никак не мог оправиться

после своего падения. Немало было пролито слез, когда дон Грегорьо прощался

с Аною Фелис, немало было сильных движений чувства, рыданий и вздохов.

Рикоте предложил дону Грегорьо на всякий случай тысячу эскудо, но тот

отказался и занял у дона Антоньо всего только пять, обещав возвратить долг в

столице. Наконец уехали эти двое, а затем уже, как было сказано, Дон Кихот и

Санчо: Дон Кихот - без оружия, в дорожном одеянии, а Санчо - пешком, оттого

что на серого навьючены были доспехи.

1 Бернардино де Веласко - главный комиссар кастильской пехоты,

отличавшийся большой жестокостью. Ему было поручено наблюдать за выселением

морисков.

2 Глаза Аргуса (миф.). - Аргус - стоглазый великан, которому Юнона

велела стеречь возлюбленную Юпитера - Ио, превращенную ею в корову.