Дополнительная литература

1. Платон. Государство // Собр. соч.: В 4 т. - М., 1994. Т. 3.

2. Гоббс Т. Левиафан // Соч. - М., 1986. Т. 3.

3. Монтескье Ш. Избранные произведения. - М., 1955.

4. Руссо Ж. Трактаты. - М., 1969.

5. Мухаев Р. Т. Политология. Учебник для вузов. - М., 1997. Тема 2.

6. Макаренков Е. В., Сушков В. И. Политология. Альбом схем. - М., 1998. Схемы 38 - 63.

1.4.1. Основные парадигмы политологии: теологическая, натуралистическая, социальная, парадигма конфликта и консенсуса

В 60-х годах нынешнего столетия американский историк наук и философии Т. Кун ввел в на­учный оборот понятие «парадигмы», чтобы выявить специфику теоретических построений в общест­воведении в целом. Парадигма (от греч. paradeigma - пример, образец) — это термин, означающий своеобразную логическую модель постановки и решения познавательной проблемы. Парадигма как бы задает направленность исследованию политики, в русле которой ученый, опираясь на те или иные принципы и критерии понимания ее природы и строения, отбирает реальные факты, производит со­ответствующие обобщения, делает прогнозы на будущее.

Как и многие другие отрасли обществознания, политология допускает сосуществование раз­личных концептуальных подходов к политической жизни, выступая таким образом как мультипара-дигматическая наука. Вместе с тем в политологии существуют парадигмы, которые, специфически истолковывая сущность и природу политики, ее источники и границы функционирования, дают на­чало целым классам соответствующих теоретических подходов. Такие теоретические концепции предстают в виде основополагающих парадигм, имеющих для политического знания поистине фун­даментальное значение. В основании различий парадигм данного типа лежат попытки объяснить по­литику через сверхъестественное начало, природные, общественные и собственно политические фак­торы. Поэтому условно можно выделить теологическую, натуралистическую, социальную и рацио­нально-критическую парадигмы.

Теологическая парадигма. На ранних этапах развития общества человек еще не умел под­мечать устойчивые внутренние и внешние связи политики, а следовательно, не мог создать рацио­нальную картину политической реальности. Это предопределило неизбежность сверхъестественной интерпретации и мира, и политической власти. Причем, если до средних веков по существу господ­ствовала идея сверхъестественного объяснения власти, исключавшая значение человеческого начала и видевшая источник власти в Боге, то, начиная с трудов Фомы Аквинского, постепенно утвердилась иная интерпретация теологической парадигмы. Аквинский исходил из того, что существуют три эле­мента власти: принцип, способ и осуществление. И если первый исходит от Бога, то второй и третий элементы производны от человеческого права и исходят от народа. Таким образом, божественное право дает власть не одному человеку, а множеству людей.

Власть и субъект власти определялись не исключительным божественным правом, а сверхъ­естественным проявлением божественной воли наряду с волей человека. Власть выступала как некая комбинация невидимого, провиденциального управления и человеческих усилий; божественный промысел и интересы, и воля человеческого сообщества образовывали пространство политики и вла­сти. Таким образом, в доктрине провиденциального божественного права сознание и воля человека стали впервые использоваться для объяснения природы политической власти.

Суть натуралистической парадигмы отображает попытки объяснить природу политики, ис­ходя из доминирующего значения внесоциальных факторов, имеющих не приобретенный, а врож­денный и по сути неизменный для человека характер. Так, неизменным фактором по отношению к обществу и политике, в целом выступает их природная оболочка, географическая среда по отноше­нию же к человеку свойствами неизменности, врожденности обладают его физиологические, рефлек­торные грани и качества. Поэтому и наиболее существенными ответвлениями в натуралистическом способе объяснения природы политики можно считать геополитику, биополитику и широкий круг психологизаторских концепций.

Идеи о влиянии географической среды на политику и общество высказывали еще Гиппократ, Платон, Аристотель и другие ученые. Но, видимо, основателем доктрины, объясняющей природу по­литики воздействием географических факторов, можно считать французского мыслителя Жана Бо-дена (1530 - 1596). В одном из своих трудов он писал: «Народы умеренных областей более сильны и менее хитры, чем народы Юга; они более умны и менее сильны , чем народы Севера и более подхо­дят для управления государством. Поэтому великие армии пришли с севера, тогда как оккультизм, философия, математика и прочие науки пришли от южных народов. Политические науки, законы, юриспруденция, искусство красноречия и спора взяли свое начало у средних народов, и у них же возникли все великие империи ассирийцев, мидийцев, персов, парфян, греков, римлян, кельтов». Сформулированная Боденом теория влияния климата на политическое поведение людей утвердила воззрения на фатальную связь общества со средой, развитые в последствии Ш. Монтескье, Г. Мак-киндером и другими мыслителями.

Решающее значение могло придаваться, к примеру, морской стихии или Хэртленду — «сердцу Земли», включающему степные районы России, Западного Китая, Монголии, Афганистана, Ирана и Белуджистана (Г. Маккиндер), трем элементам «почвы», характеризующим «положение страны, пространство и границы (Ратцель) или же определенным тенденциям в развитии географиче­ской среды, в частности, идущему с Востока на Северо-Запад иссушению Земли (Э. Хантингтон). Тем не менее, суть оставалась прежней: политические процессы неизменно оказывались величиной, зави­симой от географической среды (в целом) или ее отдельных компонентов. Как это формулировал английский теоретик А. Тойнби, все стимулы к развитию «цивилизации» (т. е. всех, в том числе и политических культурно-исторических единиц, на которые с его точки зрения распадается существо­вание человечества) растут строго пропорционально враждебности среды. Поэтому-то и политиче­ское искусство коренится в борьбе с этими силами и является специфическим ответом на «вызов» среды.

Сегодня учет геополитических факторов — неотъемлемая составная часть формирования по­литического курса любого государства. История предоставила убедительные факты того, как захват территории или войны за выход к морю, стремление небольших по размеру стран к нейтралитету или очевидная патриархальность режимов в государствах с преобладающим крестьянским населением иллюстрировали не просто влияние, а доминирование природных факторов на содержание политики и политических процессов Тем не менее, в общеконцептуальном плане влияние природной среды оп­ределяющее политику, оспаривается даже сторонниками натуралистического подхода, в том числе биополитиками, предлагающими свою модель объяснения политики.

Теоретические подходы биополитики своими корнями уходят в доктрину итальянских уче­ных XIX в. Ц. Ламброзо и М. Нордау о биологической природе господствующего класса, биологиза-торские тенденции в позитивистской философии, в учение Д. Армстронга о тождестве психического и физиологического, в американский натурализм. Современная биополитика являет собой сознатель­но сконструированную теорию, базирующуюся на синтезе физиологии, генетики, биологии поведе­ния, экологии и эволюционной философии. Если, к примеру, Э. Дюркгейм считал, что биологизация культурных норм, связывающих субъектов политики, приводит к аномии, а в последствии и к разру­шению политической жизни, то сторонники биополитических подходов придерживаются прямо про­тивоположных позиций. С их точки зрения примат инстинктивных, генетических, врожденных свойств и качеств людей только и может служить достаточным основанием для функционирования политической сферы.

Вообще вся методология биополитики строится на признании наличия общих для человека и животных начал и понятий. Для доказательства этого широко используется принцип антропоморфо-за, т. е. приписывание животным свойств, которыми они не обладают или обладают только частично, а также перенос этих качеств на область человеческого поведения. Считается, например, что людей и животных роднит генетическая приспособляемость к внешней среде, альтруизм (способность умень­шить индивидуальную приспособляемость в пользу родственной особи), способность к взаимодейст­вию, агрессивность и т. д. И хотя сторонники биополитических подходов далеки от признания схоже­сти всех биологических признаков животного и человека, все же физиологическая предопределен­ность политического поведения людей и политики в целом ни на минуту не становится ими под со­мнение. Более того, некоторые ученые не только считают, что «развитие человеческой природы при­водит к политическим изменениям», но и полагают, будто те или иные стадии политического разви­тия (например, анархия, олигархия, демократия) непосредственно соответствуют стадиям индивиду­ального развития.

Основным объектом внимания биополитиков является политическое поведение, цель которо­го они усматривают в сохранении генетического материала у человека. А это, в свою очередь, воз­можно только при доминирующем положении врожденных стимулов и физиологических процессов. Таким образом биополитики как бы вносят существенную поправку в формулу бихевиоризма. Уни­версальная, объясняющая природу социальной политической активности людей формула биополити­ки приобрела законченную форму в триаде австрийского этолога К. Лоренца: «стимул — организм — реакция». При таком подходе основной акцент делается на изучение политических чувств челове­ка (например, чувстве «политического здоровья», которое испытывает подчиненный вблизи своего вождя, или чувство «обреченности» лидера, лишенного ожидаемой им массовой поддержки). В силу такого подхода и источник политических изменений (в частности, конфликтов, революций и проч.) видится в механизмах «передачи» настроений от одного политического субъекта к другому.

На несколько ином теоретическом языке доминирование натуралистических факторов при объяснении природы политики выражено в психологизаторском течении в политологии. Впервые эти специфические модели объяснения социальных политических явлений сложились в XIX в. на фо­не кризисных событий, имевших место в европейской общественной мысли. С одной стороны, эти подходы явились острой реакцией на ряд социологических теорий (прежде всего О. Конта), отрицав­ших право психологии на собственное существование, а с другой — представляли попытку альтерна­тивного учения Маркса объяснения развития социальных систем.

Если оставить за скобками различные теоретические нюансы, специфические особенности различных школ и направлений этого, то следует признать, что и сегодня, как и на заре появления этих теорий, альфой и омегой является редукция, т. е. сведение всех политических явлений к дейст­вию (или преобладающему влиянию) психологических качеств человека.

Преверженцами данной парадигмы политическое бытие, в основном, исследуется через пове­денческие механизмы, изучение микрофакторов политической мобилизации и адаптации, компонен­ты внутренней структуры индивида, иррациональные мотивы человеческой активности и т.д. Види­мо, ощущаемая и самими сторонниками данного подхода неспособность этой методологии выстроить макромодель политического развития породила и стремление распространить психологизаторские интерпретации на иной уровень политической теории. Так, в XX в. (особенно с 60-х годов) получили распространение попытки психологизаторской интерпретации политической истории. Таким обра­зом, к традиционному спектру проблем и аргументов добавилась интерпретация политической жизни через учение скрытых мотивов поведения широких социальных слоев, например, причин войны и мира, межгрупповых фантазий, господствующих в общественном мнении, массовых психологиче­ских предпосылок терроризма и государственных репрессий, факторов, способствующих или нару­шающих соучастие людей в политической жизни и т. д.

Очевидная, и в то же время спорная односторонность объясняющих политику факторов и приоритетов, отнюдь не свидетельствует о невысокой популярности натуралистической парадигмы. Более того, последнее десятилетие показало устойчивый интерес ученых, принадлежащих к различ­ным теоретическим и идеологическим течениям, к биометодологии. В то же время творческая поле­мика парадигматических подходов отнюдь не окончена.

Социальная парадигма объединяет группу весьма разнородных теорий, сходных в своем стремлении объяснить природу и происхождение политики через созидающую роль той или иной сферы общественной жизни или приобретения (социокультурные) свойства субъекта социального действия. Этот класс парадигм оперирует социальными, но внешними по отношению к политике, ве­личинами.

Например, широко известно теоретическое положение марксизма, объясняющее происхожде­ние и природу политики детерминирующим влиянием экономических отношений. При таком пара­дигматическом подходе политическая надстройка целиком и полностью подчинена действию господ­ствующих в сфере материального производства тенденций, выступая при этом как средство реализа­ции классовых целей и сознательно формируемое явление. Такой подход все роли и функции инди­вида по сути сводит к социально-классовому представительству, уничтожая тем самым субъектив­ность и индивидуальность человека как носителя политических отношений.

Наряду с такими интерпретациями политики, довольно широко распространены и попытки представить в качестве порождающей ее причины право. Именно право расценивается рядом зару­бежных ученых (Р. Моор, Дж. Гудмен, Г. Макдональд и др.) как системообразующая сфера общества, обеспечивающая равновесие институтов, предотвращающая все (в том числе политические) кон­фликты, балансирующая активность элиты и электората, обеспечивающая необходимый контроль за деятельностью представителей граждан. С их точки зрения право, а не политика должно формиро­вать общую властную волю общества. Одним из решающих аргументов такого рода являются ссылки на конституцию как основную форму высшего права. Такой подход характерен для представителей классического западного консерватизма, усматривающих в конституции чуть ли ни божественное начало, обусловливающее содержание всех политических процессов.

К разновидностям социальной парадигмы можно отнести и теоретические попытки объяснить происхождение и содержание политики культурными и религиозными ценностями (М. Вебер) или этико-нормативными факторами, т.е. характерным для начального этапа развития политической мысли растворением политики в сфере морали (Аристотель).

Рационально-критическая парадигма объясняет политику не внешними факторами, а ее внутренними причинами, свойствами, элементами.

В рамках рационально-критической парадигмы выделяют подходы и теории, ставящие во главу угла внутренние источники существования и развития политики — парадигму конфликта и парадигму консенсуса.

Виднейший современный представитель этого теоретического подхода, немецкий ученый Ральф Дарендорф (р. 1929) в известной степени сконцентрировал и интерпретировал (применитель­но к современным политическим реалиям) представления о месте конфликта в политической жизни общества.

Дарендорф считает, что конфликт отражает глубинную сущность естественной эволюции, и его наличие можно заметить во всех областях жизни. Немецкий ученый выделял 15 видов различных конфликтов: от семейных ссор до противоречий в области межгосударственных отношений. При этом он полагал, что ни один из видов конфликтов не может носить антогонистический характер. Те непримиримые противоречия между классами, о которых писал Маркс, относились Дарендорфом к политическому контексту века. Нынешнее же столетие не создает ситуаций, где собственность вы­ступала бы в качестве основания непримиримого противоборства. Знамением нашего времени он считал постепенный переход от групповых ценностей к индивидуальным. Особое внимание Дарен-дорф уделял регулированию конфликтов. Поэтому здоровье социальной и политической систем он усматривал в непременном признании и выявлении конфликтов (ибо неучтенный и не проявленный конфликт создает внутреннюю нестабильность), а также в их сознательном урегулировании и разре­шении. Причем такое регулирование конфликтов, которое могло бы вести к интеграции общества и обеспечению человеческой свободы, должно, по его мнению, основываться на выявлении воли боль­шинства населения (которая вполне допускает и формы своей принудительной реализации), и уваже­нии политических прав меньшинств.

В теории Дарендорфа конфликт не только имеет конституирующее для социальной и полити­ческой жизни значение, но и его наличие не рассматривается как угроза стабильности конкретным обществам и режимам правления. Акцент делается на организационные средства урегулирования «конфликтных линий», «пронизывающих» общество, политику, власть.

В противоположность этим установкам в политике сложилось теоретическое направление, сделавшее научным методом интерпретации политики консенсус. Правда, наличие конфликтов и противоречий политической жизни отнюдь не отвергалось при таком подходе. Дюркгейм, Вебер, Дьюи, Парсонс и другие видные представители этой парадигмы исходили из признания вторичности роли конфликта для понимания сущности социальной и политической жизнедеятельности. Социаль­ные и политические конфликты имеют второстепенное значение по сравнению с теми ценностями, которые разделяет большинство населения, и по которым в обществе достигнут полный консенсус. Единство идеалов, основных социокультурных ориентиров населения позволяют осознанно регули­ровать отношения между людьми, разрешать конфликты, поддерживать стабильность и функцио­нальность форм правления. Революции, острое политическое противоборство, таким образом, рас­сматриваются как аномалии политической жизни, выходящие за пределы норм и принципов органи­зации общества. Поэтому, для своего органичного существования политика должна препятствовать конфликтам и кризисам, поддерживать состояние «социальной солидарности» (Дюркгейм), оказы­вать постоянное «педагогическое» воздействие на граждан общества (Дьюи). Отношение к конфлик­там у сторонников данного направления было весьма отрицательным.

В ХХ веке существенный вклад в политическую мысль был сделан Максом Вебером (1964 -1920), замечательным немецким политическим экономистом и теоретиком-социологом. Чтобы по­нять историю модернизации, писал Вебер, надо рассматривать направление сложных и взаимосвя­занных изменений от «традиционных» образований к «рациональным» во всех сферах социальной жизни. Он выделяет в политической сфере три типа легитимного господства, то есть такого господ­ства, которое признано со стороны управляемых индивидов. Первый тип господства он называет ле­гальным — так он предпочитает называть правовое государство, в котором подчиняются не лично­сти, а законам. Другой тип легитимного господства — традиционное — основан на вере не только в законность, но даже в священность издревле существующих порядков и властей. Ярким примером такого господства является патриархальное господство (греч. charisma — божественный дар), кото­рое представляет собой прямую противоположность традиционному, так как опирается не на обычаи и привычки, а на нечто необычное — силу дара харизматика.

Вебер обратил внимание на усиливающуюся бюрократизацию общественной жизни в право­вых государствах начала ХХ века, что, по его мнению, могло привести к возможному конфликту ме­жду бюрократией и демократией. Одним из первых отметил парадокс демократизации: результатом вовлечения масс в социально-политическую жизнь является возникновение большого количества ор­ганизаций, которые затем становятся деструктивными для демократического политического функ­ционирования. Чтобы избежать тирании бюрократов, Вебер предлагает теорию плебисцитарной де­мократии, согласно которой харизматический лидер, выбранный плебисцитарным способом (прямое

голосование всего народа), должен дополнить недостаточную легитимирующую силу парламентской демократии. Именно харизматический лидер, по мнению Вебера, во многом может решить вопрос взаимоотношения личности, общества и государства в XX веке.

Формируясь с конца XIX века, консенсусная парадигма вместе с тем не имела преимущества перед теорией конфликта. Но 70-80-е годы, принеся значительное усложнение общественных и поли­тических связей, массовое распространение идеалов социального государства и продемонстрировав значительное возвышение статуса индивида, дали толчок теоретическому сближению и даже синтезу конфликтной и консенсусной парадигм. И хотя никто из "прародителей" этого направления не отри­цал роли и значимости конфликтов, все же главный акцент делался или на их вторичности (3. Шиллз), или на ведущей роли "интегрированной политической культуры", пронизанной едиными фундаментальными ценностями (Э. Талос), или на "умеренном конфликте, существующем в рамках консенсуса" (Л. Дивайн) и т. д. Теоретическая потребность в возвышении политической значимости консенсусных начал и оснований политики прежде всего основывалась на преодолении Западом рас­кола общества на противоборствующие классы, а также резком возвышении социальной роли сред­них слоев. Таким образом, в последние десятилетия наметилось повышение теоретического автори­тета консенсусной интерпретации природы политической жизни.