1.2.2.1.3.7 Учение Омара Хайяма.

Омар Хайям (1040-1123) был не только известным поэтом, но и философом, математиком и астрономом. Он создал календарь, в связи с тем, что авестийский календарь явно устарел, а лунный календарь ислама практически не использовался (28 дн.) потому, что не соответствовал реальному году.

До настоящего времени сохранилось 8 трактатов Омара Хайама, в том числе:

1) О бытии и долженствовании (бог – первая кауза).

2) Ответ на три вопроса («зло случайно, необходимо добро», за зло несет ответственность сам бог. Здесь излагаются взгляды о боге и людях.)

3) Свет разума (два трактата – «о предмете всеобщей науки», «... о существовании») Термин «существование» по Омару Xайяму имеет два значения – бытие в вещах, бытие в душе (разумное, чувственное представление)

4) О всеобщности существования (два понятия – «абсолютное» (разум, душа) и «тело») Разум подразделяется на творящий, господин высшего неба, господин неба небес, небо Сатурна, небо Юпитера и т. д. Каждому разуму должна соответствовать своя душа. Душа движет деятельностью, разум – любовью. Тело делится на три вида, каждый вид и его части бесконечны.

Выдающийся математик, астроном поэт и мыслитель Омар Хаям по существу пропагандировал материалистические идеи, отрицал бессмертие души и потусторонний мир. Омар Хайям был одним из самых философичных поэтов классического Востока. Жажда его знать «Откуда мы пришли? Куда свой путь вершим? В чём нашей жизни смысл?» остаётся поначалу неудовлетворённой. Он констатирует отсутствие в жизни смысла и свободы. Фатальность бытия такова, что даже беспокоиться бессмысленно:

«Не беспокойся! Путь начертан твой – вчера... Без твоего согласия, дней будущих твоих уставлен строй – вчера!» (Там же). Бытие призрачно до жути: «Вот снова день исчез, как ветра лёгкий сон...»

Наличие смерти обесценивает жизнь в её целостности, а радости потусторонней жизни для поэта весьма проблематичны, ибо Бог не сумевший хорошо сотворить этот мир, прибавивший к жизни смерть, к добру зло, вряд ли побеспокоится о радостях загробного существования для вечного грешника и праха земного – человека.

Скорей всего: «Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи (И кто-нибудь себе из них хоромы сложит»). Неизбежность конца даже блаженствующей жизни гнетет поэта. «Что дальше?» – задает он вопрос, равный по значению гамлетовскому «быть или не быть?»Собственно, это «что дальше?» означает: одинаково, что быть, что не быть. Круг судеб равный Ничто – также онтология поэта. Уже одним этим невозможным для живого человека пессимизмом такая онтология косвенно заявляет об аморальности, несостоятельности, неприемлемости для человека такого абсолютного фатализма, косвенно выступает против того, что утверждает – бренности бытия. Если бы люди действительно верили в бренность бытия, то им оставалось бы или свято полюбить эту бренность, или осмыслить ее как нечто значительное, или покончить с собой. Если и жизнь и смерть – все едино, то зачем же мучаться иллюзиями жизни, когда так легко войти в обитель вечного покоя – умереть. «От страха смерти я – поверьте мне,- далек,- говорит поэт,- Страшнее жизни что мне приготовил рок?». Но человеку присуще искать свет даже в преисподней: надежда – составная его души. Не собирается умирать и наш поэт. Прыгнув в бездну, вглядевшись в страшные глаза Предрешенности, он начинает выбираться из бездны, искать пути спасенья. Только что жизнь была объявлена им самым страшным явлением в мире. И вот уже поэт заявляет: «Ведь в царстве бытия нет блага выше жизни». Это еще не рабилитация жизни, а признание того факта, что человек обладает инстинктом жизни, самосохранения, что он так устроен психически, что ценит и мучительную, бренную жизнь, тянется к ней.

Но далее отношение поэта к жизни переходит в иную плоскость. Если жизнь как целое от века проклята, то как мгновенье, как цепь мгновений она может быть прекрасной: необходима лишь активность субъекта,- от него во многом зависит то, какими именно мгновеньями заполнится его жизнь и какой будут иметь отзвук в душе. «Спеши использовать летящий в бездну час!» – советует Омар Хайям.

Человек больше имеет власти над мгновеньем, чем над целым. Абсурдность целого извиняет человека, который и не пытается изменить его, поскольку знает, что целое неизменяемо, от века дано загадочным, чуждым человеку Божеством.

Приход наш и уход загадочны,- их цели

Все мудрецы земли осмыслить не сумели.

Где круга этого начало и конец,

Откуда мы пришли, куда уйдем отселе?

«Небесный свод жесток и скуп на благодать….» Бог – символ Вечности, а Вечность, особенно как устроительница жизни, абсурдна, то есть абсурдным оказывается и сам Бог. Человек оказывается погруженным в стихию иррационального и одинок. Но в силу этого делается более значительной и более свободной сама человеческая субъективность. У человека не остается ничего, кроме него самого, его души – последней надежды на спасение от зла. Человек сам будучи своеобразным мгновением оказывается родственным мгновениям бытия и собственной жизни. Даже во тьме он может быть устроителем собственного света. Протест сливается воедино со «спасением», то есть с надеждой на «спасение», страдание оказывается дорогой к удовольствию. «Чтоб с наслажденьем жить, живи для наслажденья» – вот вывод из пессимистических посылок. Жизнь пошла и кратка,- так умей же даже в мгновеньях ее найти благую Вечность и Красоту: никто не поможет,- или ты сам уничтожишь пошлость жизни, или она, эта пошлость, уничтожит тебя еще при жизни.

Наслажденье, мыслимое поэтом, не есть похоть – признак отрицаемого бренного бытия,- а экстаз, восторг, упоение минутой чувственного и нравственного «воскрешения из мертвых». Не просто «плоть бокала», а: «Беременна душою плоть бокала. Благотворное, экстатически – физически и психически – влияющее на человека вино, этот пенистый сивел радости и блаженства, в сущности, заменяет абсурдного и жестокого к человеку Бога. Поэт говорит о вине: «Оно нам жизнь животворит», «Вино питает мощь равно души и плоти, К сокрытым тайнам ключ вы только в нем найдете», «Поток вина – родник душевного покоя. Врачует сердце он усталое, больно». Вино – «Ноев ковчег», спасение от потопа Отчаянья. Но не питие как таковое ценится поэтом. Одухотворение – вот что главное в этом культе вина. «Без песни пить нельзя!..».

«Запрет вина – закон, считающийся с тем, кто пьется и когда, и много ли, и с кем…». «Вином пурпуровым мы дух свой возвышаем». Более того, пристрастие к вину вдруг оказывается признаком моральности. Если здесь и есть вред, то в отношении лишь самого себя, собственного организма, который и без того есть бренная плоть и пойдет на «кирпичи». Иной же человек не пьет, но весь погряз в суете или преступлениях.

Не хвастай, что не пьешь,- немало за тобою,

Приятель, знаю я гораздо худших дел.

Я пью,- что говорить, но не буяню спьяну:

Я жаден, но к чему? Лишь к полному стакану!

Здесь мы имеем дело не с гедонизмом как таковым, а именно с философией жизни, органически связанной с представлениями человека о мире, с философией утонченного, эстетико-этического, духовно аристократического образа жизни, чувствования, отношения к миру, социальной среде и индивиду. Культ вина приобретает значения вызова нравственного субъекта силам зла. Вино в поэзии Омара Хайяма есть символ животворящей жизни. Важно не то, что именно вино взято здесь в качестве основополагающего символа, важно само противопоставление человека жестоким небесам, бунтарство, выбор наслаждения, экстаза жизни, на не ее агонии в суете сует, спасение, хотя и относительное и временное, от абсурда бытия. Прекрасное мгновение по значению здесь равно целой жизни, но это уже жизнь со знаком плюс. Это торжествующая жизнь, преодоление фатализма в духе, внутреннее раскрепощение.

Растить в душе побег унынья –

преступление,

Пока не прочтена

вся книга наслажденья.

Если на свете нет безгрешных людей, то есть иерархия грехов, в чреде которых гедонизм – грех наименьший.

Перед поэтом возникает дилемма: грозный, неправедный Бог и зависимый человек – тень или духовно свободный человек, который в этом случае становится сразу судьей Бога и мира. Поэт прямо обращается Божеству с гневным обвинением:

Когда ты для меня лепил из глины плоть,

Ты знал, что мне своих грехов не побороть,

Не ты ль виной, что жизнь моя греховна?

За что же мне гореть в аду, Господь?

Ты плохо их слепил?

Но кто ж тому виною!

А если хорошо,

Ломаешь их зачем? (О созданиях Бога).

Человек грешен в силу своей природы, которая сотворена Богом, то есть Бог и есть главный виновник грехов. Наличие смерти, таким образом, признак того, что Бог не благ. Это логично, если не верить в загробную жизнь, не верить в то, что земная жизнь лишь арена испытаний, лишь этап к вечной и лучшей.

Философия Омара Хайяма в принципе атеистична,- Бог превращен здесь в символ природной слепой необходимости, природы как таковой, в ее стихийности, становлении, безразличии к человеку, созданному случайно, неизвестно для чего. Это сразу и недостаток и достоинство философии Омара Хайяма. Недостаток, потому, что человек оказывается чем-то вроде нелепого челнока в океане абсурда. Он вынужден выдумывать свои ценности. Главной ценностью и целью его, как не крути, оказывается ценность наслаждения, пользование мгновениями, которые, однако, прервутся смертью и растворением в полном ничто. С другой стороны, если Бог не благ, то его жертва – человек. Он уже не обязан быть работ Бога и непонятных ему иррациональных сил. Он должен творчески раскрепостить, обновить, воссоздать себя заново, свободно следовать своему моральному закону и если ему суждено умереть, то он умрет стоя, а не на коленях, используя свои мгновенья как надо ему, его душе и плоти. Таковы основные идеи философской лирики Омара Хайяма.