С.Л.Ария Жизнь адвоката

маленькая, как Джульетта. А вот полюбил, и стала она для него самой красивой, самой лучшей и самой нужной на свете. Мой коллега по защите с позиции своей разумной и рассудочной практичности спрашивает ее здесь, в суде: «А какая надобность была так рано жениться?» И с высоты своей юности, с которой далеко внизу еще остаются расчетливость и резон, она отвечает ему: «Мы любили друг друга». Для нее это исчерпывающий довод.

Юность, прекрасная горная страна чувств. Только в этой стране возможны такие ошеломляюще высокие, поражающие нас страхом и восхищением вершины, как подвиг Матросова. Но именно там возможны и такие бездонные черные провалы, как это преступление.

К сожалению, мы с вами давно ушли из этой страны и меряем все своей мерой, мерой степных людей, у которых не чувство, а рассудок определяет возможность поступков. И быть может, потому мы не верим, что чувство способно толкнуть на такой страшный шаг, и стараемся найти резон, корысть в побудительных причинах преступления.

Он любил, и думаю, что это была не просто страсть, которую нужно утолить. Это была любовь, когда знаешь, что не просто спать, а дышать и жить дальше можно только рядом с этой женщиной и только для нее. В показаниях Раскина есть одна характерная фраза: «Мне все время хотелось быть там, где Тамара». Это очень точно сказано. Сравните эту фразу с фразой Бальзака, большого знатока человеческих душ: «Мы любим женщин за счастье жить рядом с ними». И вот он совершенно точно знал, что жить дальше сможет только для нее, что рядом с ней он будет счастлив, а вдали — несчастлив. И так на всю жизнь.

В этом самом главном и самом важном на всю жизнь, как ему казалось, вопросе родители встали на его пути. Отец просто и категорически сказал «нет», а мать всячески чернила и его и Тамару, и это было особенно болезненно и непереносимо. Елена Ивановна избрала именно такой путь для того, чтобы оттолкнуть этих юнцов друг от друга; она настраивала против Тамары всех знакомых, наделяя ее чертами ленивой, грязной и беспутной «девки». А мы знаем теперь, что ничего

101

похожего в Тамаре не было. Вы помните показания родных и соседей о действиях и разговорах Елены Ивановны. Иначе как «шлюха», «девка» она ее не называла. А слова эти для Виктора были равносильны плевкам в душу, оскорблению божества. И тогда он понял, что перед ним не просто чужие люди, а враги. Вот здесь впервые появляется мысль: ах, если бы они умерли... Я думаю, что он ужаснулся, когда мысль эта появилась впервые, но она возвращалась снова и снова, потому что он не видел выхода из создавшегося тупика.

Нас поражает не то, что происходило с ним до сих пор, а то, что он не оттолкнул от себя эту ужасную мысль, что она укоренилась и превратилась в стремление. Это было возможно лишь при условии, что ценность человеческой жизни в его глазах была не слишком велика, а лишение жизни как средство достижения цели в принципе возможно. Откуда сие у молодого человека? Человек не рождается с такими взглядами на ценность жизни. Только социальные влияния могут поселить в сознании человека мысль о принципиальной допустимости убийства как средстве достижения цели. И такие влияния, такие ветры бродили по нашей эпохе...

Мы живем на тесной планете, которая все больше начинает походить на коммунальную квартиру. И на этой планете родилась среди людей нечеловеческая, звериная идеология фашизма. Она обесценивала человеческую жизнь, она учила: не труд, не творчество, а убийство и насилие являются единственным полноценным способом устранения препятствий на пути к счастью. Фашизма нет. А его идеология? Ее ведь не уничтожишь силой оружия. Ее семена остались, и западные ветры разносят их. А мы живем на тесной планете.

Не все хорошо было и у нас дома. Уже на веку нынешнего поколения мы узнали, что есть такой термин, культ личности, и что скрывается за этими скромными на вид словами. Мы узнали, что смерть обращалась против своих же, самых близких и ни в чем не виновных людей из соображений мнимой целесообразности. В абсолютном своем большинстве наш народ правильно отнесся к этому социальному явлению — как к уродливому вывиху, который нужно было и можно исцелить. Но у кого-то эта информация могла породить неверие, а кое

102

у кого и веру — веру в зло, в его действенность, в его принципиальную допустимость для достижения цели.

Ивот, когда нужно взвешивать, почему этот 18-летний юнец не отшатнулся от мысли «ах, если бы они умерли», почему эта мысль укрепилась в нем и повела к преступлению, спишите с его счета львиную долю причин и запишите ее на счет общества.

Для характеристики Раскина обвинитель обращает ваше внимание на то, что он давно уже пытался приобрести пистолет, а найти его никак не мог. Возможно. Но убийство совершено ножом, который можно было приобрести без труда. Следовательно, дело было не в отсутствии оружия, а в неспособности Виктора Раскина самому совершить убийство.

Илишь когда появляется человек, способный это сделать

ипредлагающий свои услуги, Виктор Раскин становится его попутчиком на преступном пути, ведущем к трагической развязке. Почему Сапронович с такой легкостью согласился совершить убийство, остается совершенно непонятным по делу, однако объяснять это не моя задача, это выходит за рамки поля моей работы.

Есть в показаниях Раскина фраза: «Когда мы шли туда, я был как во сне». Могу поверить в это. С момента, когда Сапронович выразил не то согласие, не то желание совершить убийство, он начал разворачиваться, как сильная пружина, неодолимо двигаясь к цели, действуя с поразительной энергией и хладнокровием. Я верю также, что с самого начала этого страшного акта Виктор Раскин упал на колени возле тела матери, что ноги не держали его. Он сделан из другого теста. Именно поэтому все знавшие его до преступления свидетели в прямой форме заявили суду, что не верят в виновность Раскина, считают его неспособным на преступление.

Обвинитель говорит, что Раскин действовал из корысти. Но посмотрите, куда бросается он после преступления. Разве он бросился за тем, чтобы сорвать материальные плоды злодейства?

Оказывается, нет, он проявляет полное безразличие к деньгам, и тетя, Зинаида Ивановна, случайно находит облигации отца, почти открыто лежавшие в квартире, где Виктор

103

жил две недели после убийства. Он принимает меры к тому, чтобы перевести на имя сестры Люфановой дачу отца, в которой не нуждается. В чем же видит он цель убийства, куда он бросается, чтобы использовать его результат? Уже через неделю он спешит в загс, чтобы подать туда свидетельства о смерти родителей и заявление о регистрации брака с Тамарой. Их свадьба была назначена на 20 августа, но за несколько дней до этого желанного дня он был арестован.

Вот так вовне, в поведении Раскина после преступления проявилась его подлинная цель. Нет, это не корысть. Поэтому нужно отказаться от обвинения Раскина в корыстных мотивах убийства.

Я должен теперь просить вас о сохранении Раскину жизни, о том, чтобы вы не последовали призыву прокурора. Иначе, если я не буду просить вас об этом, то зачем же защитник в этом деле? Но Виктор Раскин сам не знает, что лучше для него теперь: жить или умереть. Так сказал он врачам-пси­ хиатрам, так сказал он и суду. Не знаю этого и я, так как страшна будет его жизнь, если она будет ему дарована. До конца дней своих он будет отверженным, до конца дней своих будет сгибаться под гнетом вины, которой нет прощения.

Но вот что приходит мне на ум. Мы любим своих детей, потому что они наше продолжение, наше бессмертие; умирая, мы продолжаем жить в них. Супруги Раскины убиты, но они продолжают жить в своем сыне. Казнить его — значит пресечь все, что еще осталось от них на свете. И потому я думаю, что, если бы они могли вымолвить здесь хоть слово, это было бы слово мольбы о сохранении жизни подсудимому Раскину. Потому что это единственный сын их.

Прислушайтесь к этой безмолвной мольбе.

Приговором было признано, что убийство совершено не по корыстным мотивам, а на почве личных отношений, но с особой жестокостью. Оба подсудимых были осуждены к смертной казни. Жалобы и ходатайства о помиловании были отклонены. Приговор приведен в исполнение в 1967 году.

104

ДЕЛО ГАЛАНСКОВА, ГИНЗБУРГА, ДОБРОВОЛЬСКОГО, ЛАШКОВОЙ

(Антисоветская агитация) Мосгорсуд, 8–12 января 1968 года

Сведения о существе дела и о приговоре изложены в очерке «Дело о “Белой книге”», помещенном в этом сборнике.

Речь в защиту Лашковой В. И.

Товарищи члены судебной коллегии!

В речи прокурора появился ряд новых обвинений Лашковой, ей ранее не предъявленных: ссылка на антиобщественную деятельность до 1966 года, обвинение в связи с НТС5 и в передаче антисоветской литературы Людмиле Кац. Эти новые обвинения не основаны на каких-либо имеющихся в деле данных, о них нет ни слова в обвинительном заключении. И потому думаю, что это просто недоразумение. Объяснения свои защита по ним давать не намерена и ограничится рамками предъявленного Лашковой обвинения.

Антисоветская агитация и пропаганда отнесены законом к числу особо опасных государственных преступлений. Полагаю, что ни по умыслу, ни по характеру действий, ни по облику своему Лашкова не была особо опасным государст­ венным преступником, то есть нет оснований для осуждения ее по статье 70 УК.

Этот вывод не является просто общим впечатлением. Он основан на определенном анализе текста закона и материалов дела.

Для такого анализа нужно иметь четкие отправные позиции, четкие юридические рамки понятия преступной антисоветской пропаганды.

Иначе, если не располагать таким критерием, любое предосудительное высказывание, любое выраженное инакомыслие, любая критика государственных институтов, авторитет-

5НТС — Народный трудовой союз — зарубежная антисоветская органи­ зация. (Прим. ред.)

105

ных лиц и мероприятий может явиться поводом для уголовной репрессии — вопреки режиму законности, необходимого обществу.

Надобность в четких рамках, отделяющих преступление от непреступных предосудительных действий, на сегодня дик­ туется и тем, что понятие антисоветской агитации и пропаганды не было стабильным, оно исторически менялось, и неизменно в сторону сужения. И это естественно, ибо с ростом силы, могущества, международного престижа, всенародной поддержки Советского государства все менее опасными становились для него посягательства в форме устного и печатного слова.

Неизменное сужение за 50 лет Советской власти коснулось всех сторон состава преступления.

Статья 58-10 Уголовного кодекса 1926 года не требовала контрреволюционной цели для ответственности по ней. Из этого логически вытекало, что не только тот, кто желает, но и тот, кто сознательно допускает возможность вреда для общественного и государственного строя от своих действий, ответствен по этому закону. Такое широкое понятие преступления было закреплено в 1928 году постановлением Пленума Верховного Суда СССР «О прямом и косвенном умысле при контрреволюционном преступлении».

Через 10 лет, в декабре 1938 года, Верховный Суд отменил это свое указание и по ряду составов предложил привлекать только при действиях с контрреволюционной целью, то есть с прямым умыслом.

Однако это указание, как известно, применялось не слишком часто... И лишь с 1960 года требование прямого антисоветского умысла стало законом: оно было введено непосредственно в текст статьи 70 нового УК.

Так сужалось понятие умысла в этом преступлении.

Что касается действий, которые могут караться как антисоветская пропаганда, то сужение их круга еще очевиднее. Я приведу лишь несколько примеров. Если открыть комментарий к статье 58-10 старого Уголовного кодекса, то можно прочитать указание Президиума Верховного Суда РСФСР от 1934 года о том, что призыв к невыходу на работу со стороны

106

нерадивых колхозников должен считаться контрреволюционной агитацией. Такое указание в условиях сегодняшнего правового режима показалось бы диким и нелепым.

Мне нет надобности дословно цитировать изданное пару лет назад научное пособие группы авторов «Особо опасные государственные преступления», но каждый, кто заглянет в него, увидит, что авторы исключают возможность оценивать как антисоветское преступление такие действия: оскорбительные выпады против руководящих деятелей, пересказ политических анекдотов, пересказ враждебных радиопередач и т. п. Между тем не так уж много воды утекло с тех пор, как любого из этих действий было достаточно для осуждения по статье 58-10 УК.

Таким образом, не только по умыслу, но и по характеру действий субъекта резко сузилось понятие преступления такого рода.

Защита утверждает, что единственным верным критерием, который позволяет нам определить, что является преступ­ ным, должен служить текст закона, и никакое распространительное его толкование не должно иметь места.

Закон (ст. 70) устанавливает такие рамки преступления: первое — прямой антисоветский умысел (цель подрыва или ослабления власти Советов депутатов трудящихся); второе — заведомая ложность сообщаемой информации, то есть клеветнический ее характер; третье — клевета эта должна быть направлена против нашего общественного или государственного строя (не против отдельных мероприятий, лиц, институтов, а против строя); четвертое — под понятие строя как объекта клеветы может подходить лишь то, что прямо предусмотрено Конституцией СССР в определениях общественного (глава 1) и государственного (глава 2) устройства — строя! — СССР.

Конституцией к признакам общественного строя отнесены: принадлежность государственной власти Советам, социалистическая собственность на орудия и средства производства, государственное планирование развития народного хозяйст­ ва, обязанность граждан трудиться. К признакам государственного строя отнесены: союзный характер государства, объ-

107

ем компетенции высших органов власти Союза, суверенитет союзных республик в рамках Союза, единое гражданство.

К признакам строя должно быть отнесено и указание статьи 126 Конституции о том, что Коммунистическая партия является руководящим ядром всех организаций6.

Таково понятие строя, данное в Основном Законе. Попытки подвести под понятие строя что-либо иное, не указанное в Конституции, и тем расширить применение статьи 70 УК долж­ ны считаться произвольным, не основанным на законе толкованием.

Имея такие жесткие рамки понятия преступления, мы можем сравнить с ними то, что вменяется в вину Лашковой.

Мы можем обратить внимание на одно любопытное обстоятельство. Все остальные подсудимые обвиняются в том, что они действовали, «будучи антисоветски настроенными». В обвинении Лашковой такой ссылки нет. Значит, ее обвинение может быть изложено так: «Не будучи антисоветски настроенной, печатала криминальные материалы и в двух случа­ ях передала криминальные брошюры». Но из этой формулы обвинения сразу, еще до анализа отдельных пунктов, следует, что у Лашковой отсутствовала антисоветская цель, что она не имела прямого умысла, требуемого статьей 70 УК.

Этот пробел формулы обвинения не случаен. Из дела видно, что Лашкова печатала материалы по иной причине, с иной целью. Мы знаем, что она из-за семейных обстоятельств с 16 лет осталась жить одна и без помощи. Вера и сейчас выглядит почти ребенком. Можно представить себе, как мало сил было у нее в 16 лет для жизненной борьбы. И вот перед этим слабым подростком встала нелегкая задача — прожить! Из всех возможных решений этой задачи она избрала один — честный способ, труд. Это с ранних лет научило ее ценить трудовую копейку и возможность ее заработать. Стремление получить плату за труд, скромную плату за нелегкий труд машинистки, присутствует и во всех вмененных ей действиях.

Гинзбург обратился к ней не как к единомышленнику — ему нужна была машинистка. Она взялась перепечатать его

6Статья 126 Конституции СССР 1936 года близка по содержанию статье 6 Конституции 1977 года. (Прим. ред.)

108

сборник за плату. За перепечатку для Добровольского ей уплатил Доброхотов. Галанскову она печатает статьи за то, что он не забирает у нее своей машинки, а машинка — это ее хлеб.

Не похоже это на идейного борца...

Осенью 1966 года у нее появляется возможность приработка на служебных материалах. И именно с этим Галансков и Баташев связывают нежелание Лашковой впредь печатать для них: она обеспечена работой.

Не похоже это на пропагандиста... Цель ее — заработок. И если даже признать, что она сознательно допускала вред, причиненный размножением литературных опусов Гинзбурга, Галанскова, Добровольского, то при таком косвенном умысле уже нельзя оценить ее печатную работу по признакам статьи 70 УК.

Это соображение носит общий характер, оно применимо ко всем вменяемым Лашковой фактам перепечатки и, по мнению защиты, опровергает обвинение.

Сверх этого общего соображения имеются дополнительные доводы, относящиеся уже к каждой из вмененных ей работ в отдельности.

Для Гинзбурга она печатала материалы так называемой «Белой книги» о процессе Синявского и Даниэля. Тяжесть этой части обвинения определяется в первую очередь фактом передачи сборника затем за границу и широкой публикации его там. Но к Лашковой это обстоятельство отношения не имеет, так как она не знала о таком будущем этих материалов, и в такой осведомленности вообще не обвиняется.

Обвинитель, ссылаясь на тенденциозность сборника, считает, однако, что лишь два документа в нем носят преступный характер: листовка «Сопротивление» и «Письмо старому другу». Листовка действительно криминальна. Но Лашкова утверждает, что не печатала ее, Гинзбург же признает, что печатал ее сам. Иных данных нет.

«Письмо» тоже, видимо, имеет признаки криминальности. Но здесь стоит обратить внимание на один существенный момент. Лашкова говорит, что, по объяснениям Гинзбурга, сборник готовился им для вручения высшим органам власти и

109

ряду депутатов Верховного Совета СССР. Гинзбург подтвер­ ждает, что такое намерение не только сообщалось им Лашковой, но и было затем реализовано.

Свидетель Столярова подтвердила передачу одного из отпечатанных экземпляров сборника депутату Верховного Совета СССР И. Эренбургу, секретарем которого она была. Из дела видно, что Гинзбург передал второй экземпляр сборника в Комитет госбезопасности. Данных, опровергающих показание Лашковой о том, для кого она по просьбе Гинзбурга печатала сборник, нет.

Следовательно, в представлении Лашковой, она печатала сборник, включая и криминальное «Письмо другу», не для достижения каких-то антисоветских целей, а для передачи узкому кругу компетентных должностных лиц нашего государ­ ства. Поскольку в подобной передаче любых материалов нет ничего преступного, содействие Лашковой в перепечатке «Белой книги» должно быть исключено из обвинения.

Для сборника «Феникс» Галанскова она отпечатала «Открытое письмо Шолохову» и «Российский путь перехода к социализму».

«Письмо Шолохову» — документ криминальный. Оно к тому же содержит грубые выпады. Защита должна в этом единственном случае признать, что помощь в размножении такого документа даже ради заработка содержит состав преступления. Полагаю, Лашкова сознательно допускала, что, зарабатывая на этой перепечатке, она попутно причиняет вред престижу Советского государства. Но такая форма вины, безразличная к попутным вредным последствиям, считается в нашем уголовном праве косвенным, а не прямым умыслом. И потому факт этот не относится к статье 70, требующей прямого умысла, антисоветской цели. А раз это так, значит, к этому поступку может быть применена лишь статья 190 УК.

Сложнее обстоит дело со статьей «Российский путь перехода к социализму и его результаты», условно приписанной академику Варга. Эта пространная работа нелегка для чтения. Для понимания ее действительного смысла недостаточно выхватывать из текста отдельные фразы или абзацы, представляющиеся крамольными, как это делает обвинитель.

110