С.Л.Ария Жизнь адвоката

ждет не младенца, а избавления от плода, болезненной части своего тела, еще не ставшей живым существом.

Вы могли бы сказать мне, что, увидев младенца, Саморукова тотчас поняла свою ошибку, если она действительно заблуждалась до этого. Если такая мысль возникла у вас, отбросьте ее — здесь она неприменима. Здравая оценка состояния плода, его жизнеспособности недоступна воспаленному, затуманенному сознанию измученной родовыми схватками женщины.

Защита представила выписки из классического труда Гофмана­ , не потерявшего в интересующей нас части своей ценности по сей день (по разъяснению эксперта суду).

Гофман многочисленными примерами из практики иллюстрирует свой тезис о необходимости чрезвычайно осторожной оценки степени сознательности действий роженицы. Он ссылается на то, что процесс родов влечет не только физическое, но и огромное психическое потрясение, при котором зачастую нельзя требовать от женщины разумной оценки окружающего и разумных поступков.

Одна, сдерживая стоны, ждет Саморукова над ведром выхода плода. И когда он выходит, она, не прислушиваясь, не слышно ли живых звуков, не размышляя, оставляет плод в ведре, куда он выпал, и, обессиленная, в полуобмороке, падает на постель, заливая ее кровью. И некому помочь ни ей, ни младенцу.

Коллегия предложила считать это умышленным убийством. Защита не может согласиться с такой оценкой. Но сейчас, понимая свое положение, я пытаюсь добиться лишь од­ ного: человеческого отношения к Саморуковой, смягчения ее участи, независимо от того, в какую форму будет облечено это смягчение.

Можно ли не учесть весь трагизм ее положения, можно ли закрыть глаза на это стечение тяжких житейских бед?!

Более ста лет трогательный и нежный образ гётевской Маргариты волнует человеческие души, будя в людях сострадание, боль за разбитую жизнь несчастной девушки.

Но ведь Маргарита убила своего младенца! Почему же поступок ее вызывает в нас не гнев, а сострадание? Видимо,

61

люди понимают, что не злая воля, а стечение тягчайших обстоятельств толкнуло Маргариту на преступление. И преступление Маргариты в глазах людей превращается в ее трагедию, в ее несчастье.

Понять — значит простить, и ей прощают, ее жалеют. Но ведь и Саморукову привело на скамью подсудимых

стечение несчастных обстоятельств, отчаянная жизненная ситуация, из которой она не видела выхода. И поэтому она также заслуживает сочувствия, снисхождения.

В условиях нашего общественного строя человеку, попавшему в беду, всегда помогут. Общество, коллектив протянут ему руку помощи и не дадут пропасть. Случай с Саморуковой, брошенной на произвол судьбы, оставленной без помощи в самую трудную минуту ее нелегкой жизни, представляет собой исключительное для нашего общества явление и поэтому требует к себе особенно осторожного подхода. Ей не помогли вовремя — помогите же ей теперь вашей гуманностью!

И еще одно. Есть девочка, ради которой Саморукова и совершила этот роковой поступок. У этой девочки нет отца, нет никого, кроме матери. Не лишайте же ее единственного близкого человека — матери. Девочка ничем не заслужила этого наказания, как и ее мать столь сурового приговора.

Определением Мособлсуда приговор был оставлен в силе. По ходатайству о помиловании Саморукова была через три месяца ос­ вобождена от наказания Президиумом Верховного Совета РСФСР.

ДЕЛО ДОРОДНЫХ

(Кража и уничтожение произведений искусства)

Дородных, Ермишин, Бобров В., а также Бобров С. и Боброва Т. (отец и мать Боброва В.) были преданы суду по обвинению в хищении из Зарайского и Рязанского музеев 67 картин, в числе которых были полотна Репина, Саврасова, Левитана, Сурикова, Маковского, Поленова, Айвазовского, Верещагина, Нестерова, Бенуа,

62

а также знаменитых европейских мастеров Каналетто, Марцинетти и др., из коих 49 картин были сожжены при попытке скрыть следы преступления.

По обвинительному заключению события излагались следующим образом:

Бобров В., Дородных и Ермишин, договорившись о хищении картин из Рязанского художественного музея, втроем выехали в г. Рязань, но по объективным причинам хищение совершить не удалось. При возвращении из Рязани обвиняемые узнали в поезде, что в г. Зарайске также есть музей, в котором имеются ценные картины. Они прибыли в Зарайск. Музей был закрыт, но, представившись сотруднику музея как художники из Москвы, они были допущены к осмотру экспозиции, коллекции ценных картин, ранее принадлежавших графине Келлер.

В ночь на 26 февраля 1955 года, взломав замки черного хода музея, обвиняемые похитили 30 картин, сняв их с подрамников, и 25 антикварных предметов из фарфора и стекла. В числе украденных картин имелся портрет графини Келлер работы художника Бакста.

Похищенное было отвезено на квартиру Бобровых в пос. Лианозово под Москвой и спрятано. Большая часть фарфора и стекла продана Бобровым В., а из вырученных денег Бобров дал Дородных 350 руб.

Бобров В. и Дородных 16 марта 1955 года вновь прибыли в Рязань. Осмотрев вместе с посетителями музей, они в конце рабочего дня спрятались под лестницей и были заперты на ночь в музее.

Оставшись вдвоем, Бобров В. и Дородных вынули из подрамников 37 картин, большинство которых принадлежало кисти великих русских живописцев. Открыв затем одно из окон, Бобров и Дородных спустили свернутые в трубку картины на веревке, спрыгнули сами в снег, забрав картины, уехали в Москву. Картины были спрятаны в доме Бобровых.

18 марта 1955 года Бобров и Дородных повезли пять картин в Москву в комиссионный магазин и по паспорту отца Боброва, Боброва С., сдали картины приемщику Гоберману. В беседе с Гоберманом Бобров В. сообщил ему, что он племянник графини Келлер, от которой его семья и получила картины в наследство. Из числа пяти картин две были разрешены государственной закупочной комиссией к продаже, а три отобраны для Третьяковской галереи. Покупатель одной из картин, разрешенных к продаже, обнаружил на холсте метку Рязанского музея, благодаря чему и было раскрыто хищение.

Бобров и Дородных были арестованы.

63

В тот же день работники милиции явились в дом Бобровых для обыска. Однако Боброва Т. заперлась в доме с родственницей Романовой и в течение нескольких часов жгла спрятанные в доме картины в печи. Часть полотен была спасена благодаря принятым милицией мерам. Остальные 49 полотен были сожжены Бобровой. Факт сожжения установлен показаниями Романовой и физико-хи­ мическим анализом золы.

Все подсудимые были преданы суду по статье 2 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 года1.

Дело рассматривалось судебной коллегией по уголовным делам Московского областного суда.

Подсудимые Бобровы В., С. и Т. виновными себя не признали, Дородных и Ермишин вину признали, однако Ермишин к концу судебного следствия отказался от признания.

Речь в защиту Дородных

Товарищи члены коллегии!

Кражу нескольких десятков первоклассных полотен можно было бы назвать кражей редкой по дерзости, по размаху, по цинизму. И все же она производила бы несколько курьезное впечатление, ибо воры вряд ли бы достигли цели: продать шедевры было бы невозможно. Рано или поздно при попытке продать воры были бы изобличены, а картины неизбежно возвращены в музей. Именно так случилось со знаменитой «Монной Лизой — Джокондой», украденной в начале XX века из парижского Лувра.

К несчастью, не курьезом, а трагедией обернулась эта кража. Картины, 49 шедевров искусства, сожжены. Мрачным изуверством средневековья повеяло на нас со страниц дела. Именно бессмысленное уничтожение картин и придает делу варварский характер. Не будь здесь этой дикой, не укладывающейся в сознание концовки, кража сама по себе не производила бы столь тягостного впечатления, она так и осталась бы редким преступным курьезом.

1Действовавший в то время Указ «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Статья 2 этого Указа карала хищение, совершенное в крупных размерах, заключением на срок от 10 до 25 лет.

64

Яначинаю защиту Николая Дородных с утверждения, что этот самый тяжелый момент дела, сожжение картин, не может быть поставлен в вину Дородных. Не только потому, что преступный акт совершен не его руками, но и потому, что он совершен без его ведома и согласия.

Действительно, вы не имеете в деле никаких, даже косвенных данных, которые позволяли бы сказать, что с Дородных была договоренность об уничтожении оставленных у Боброва картин на случай провала.

Более того, в деле есть документ, положительно свидетельствующий об отсутствии такой договоренности. Я имею в виду письмо, написанное Бобровым матери после его ареста,

втот же день. Он пишет: «Мама, недостающие картины отдай начальнику облуправления милиции тов. Галкину, но с условием, что я буду освобожден».

Значит, не только Дородных, но и Бобров, имевший значительно больший контакт с матерью, был убежден, что картины целы и будут по его записке выданы матерью милиции. Не только для Дородных, но даже для Боброва сожжение картин явилось полной неожиданностью, или, выражаясь юридическим языком, эксцессом исполнителя.

Япоэтому прежде всего обращаю ваше внимание на то, что этот дикий поступок некультурной женщины, сразу придавший дерзкой, но курьезной краже ее нынешнюю мрачную окраску, не может усугубить вину Дородных, не может отра­ зиться на его наказании.

Тяжесть преступления Дородных, Боброва и Ермишина не в сожжении картин. За это они не могут отвечать. Тяжесть их преступления в особом, исключительном характере похищенного. В чем эта исключительность?

Любые денежные или товарные ценности нашего государства, являясь всенародным достоянием, все же находятся

вобороте того или иного предприятия или учреждения, имуществом которого они прежде всего и служат. Хищение таких ценностей независимо от размеров — это прежде всего посягательство на имущество данного хозяйственного органа.

Ущерб от хищения — это ущерб данного органа. Такой ущерб можно возместить однородным имуществом.

65

Не так обстоит дело с великими произведениями искусства. Их ничем не заменить, не возместить — они уникальны. Ценность их не столько в денежной стоимости, сколько в не измеряемой цифрами культурной значимости. В этих шедеврах наиболее полно выражено понятие «всенародное досто­ яние», ибо они обслуживают не нужды того или иного хозяйст­ венного органа, а культурные потребности советского народа в целом.

Посягательство на них тяжко прежде всего своим цинизмом, пренебрежением интересами и национальной гордостью всего народа ради личной наживы. Именно этот цинизм кражи, совершенной подсудимыми, и вызывает у нас гнев, представление об особой тяжести их вины.

Но циничен лишь тот, кто сознательно посягает на святыню. Того, кто действует, не ведая что творит, невозможно назвать циничным. По вине своей это рядовой нарушитель закона.

И вот материалы, накопленные следствием и нами за три дня процесса, дают мне возможность показать, что Дородных не понимал подлинной культурной значимости картин, не имел верного представления об их ценности, и потому при определении степени его вины совершенное им утрачивает признаки циничности, особой тяжести и должно рассматриваться как рядовая кража государственного имущества.

Вполне резонно было бы, однако, сказать так: кражи картин совершены со знанием дела, в обоих музеях отобраны и взяты картины первоклассные, только крупнейших мастеров, второстепенные полотна оставлены.

Значит, знали, что брать, понимали, что делают! Я вполне согласен с таким выводом: да, кражи совершены со знанием дела.

Но для верной оценки роли каждого из подсудимых важно определить, ЧЬЕ это было знание!

Три фигуры, три участника кражи... Кто из них мог задумать эту необычную кражу, проявить определенную эрудицию при отборе картин, действовать со знанием дела?

При попытке ответить на этот вопрос сразу отпадает Ермишин. Этот «гигант мысли», не одолевший и шести классов,

66

вынес из школы только смутное представление о четырех правилах арифметики и краденый микроскоп. Ясно, что он-то не знал, на что посягает. Значительно интереснее в этом плане редкая для преступного мира и колоритная фигура Боброва.

Молодой человек с законченным средним образованием, с наблюдательным, острым умом. Язык, которым он давал суду свои показания, — это язык культурного человека. Он применяет в речи такие термины, как «компетентность», «бра­ вирование», «моральный облик». Мысли свои он излагает легко, логично, используя образные выражения. Такая речь присуща только человеку, много читавшему, с весьма высоким интеллектом.

Вы помните показания свидетеля Кузьминой, сотрудника музея в Зарайске? На вопрос суда, кто именно из подсудимых сообщил ей, что они художники из Москвы и потому просят допустить их в закрытый музей, Кузьмина сказала, что с ней говорил Бобров и назвал ее при этом «Ниночкой». Здесь проявились находчивость Боброва, его настойчивость в достижении цели и этакая фамильярность, помогающая быстро установить контакт с посторонним человеком.

Несмотря на молодость, Бобров — человек со сложившимся сильным характером, с установившимися взглядами на жизнь, к сожалению, с уродливыми взглядами. За плечами его две судимости.

При своей поверхностной, но широкой образованности, при своей холодной расчетливости и настойчивости Бобров должен был, несомненно, выделяться среди своих сверстников и подчинять их своему влиянию.

Рядом с ним Дородных. Он тоже окончил десять классов, но как резко отличается его уровень от уровня Боброва! Крупный, сильный юноша, движения и речь его медлительны, флегматичны. Говорит он, с трудом подбирая слова для выражения мысли, запинаясь. Общее впечатление, которое остается от беседы с ним, — туповат...

Мы спросили его здесь, был ли он когда-нибудь в Третьяковской галерее. Он ответил, что «слышал про такую».

67

Когда сравним теперь уровни этих двух участников преступления, мы сможем безошибочно сказать, что не в голове Дородных созрела эта незаурядно-опасная мысль: наибольшие ценности находятся не в квартирах и не в магазинах, а в художественных музеях, и они там почти не охраняются!

Я назвал эту мысль незаурядной потому, что для того, что­ бы она возникла, нужно не просто быть нечистым на руку, а иметь верное представление о ценности произведений искусства и острый, циничный и изворотливый ум — ум Боброва.

Поэтому я верю Дородных, что именно Бобров предложил совершить преступный вояж в Рязань и в Зарайск. Верю Дородных, что не он, а Бобров в ночном сумраке музейных залов указывал со знанием дела на полотна Репина, Сурикова и Верещагина.

Дородных неведома разница между Репиным и грошовой мазней дилетанта. Зато, когда нужна сила, чтобы взломать замок, в ход пускались руки Дородных.

Но Дородных не был не только инициатором кражи — он не был также и ее организатором. Если можно применить здесь авиационный термин, то в этом полете по музеям он был не «ведущим», а «ведомым». Действительно, Бобров за свой счет покупает билеты в Рязань, в Зарайск, обратно в Москву; он в поездке кормит Дородных и Ермишина, он указывает, куда ехать и куда прятать — в свой дом.

Кстати, привлекает внимание одна любопытная деталь в поведении Боброва на пути домой. Деталь эта прошла незамеченной, хотя, на мой взгляд, она характерна. Вы помните из показаний Ермишина и Дородных, что за квартал от своего дома Бобров попросил их выйти из такси и дойти пешком, что они и сделали. Он объяснил им, что делает это, чтобы его мать не заподозрила их в каких-то совместных похождениях.

Но мы знаем теперь, что Бобров не скрывал от матери совершения кражи, она была в курсе дела.

Что же заставило его в действительности высадить приятелей? Думается так: Бобров не желал, чтобы Ермишин и Дородных знали, куда он спрячет полотна.

Создается вполне определенное впечатление, что Бобров рассматривал кражи как свое предприятие, в котором Дород-

68

ных и Ермишин играют лишь подсобную роль «прислуги за все». Это впечатление подтверждается также и тем обстоятельством, что после кражи в Зарайске Дородных получает от Боброва не долю значительной суммы, вырученной Бобровым от продажи фарфора и стекла, а мизерную плату за помощь в преступлении — 350 руб.

Не зная истинной ценности похищенного, Дородных удовлетворяется этой «зарплатой».

Следовательно, в акционерном обществе «Бобровы и сын» Дородных был не пайщиком, а разовым чернорабочим, не ведающим ни об истинных прибылях, ни о размахе деятельности руководства.

Есть в деле комедийный эпизод, сдача картин на комиссию, который также подтверждает мысль о непонимании Дородных истинной ценности картин. Вспомним, как описал этот визит искусствовед Гоберман. Ему запомнился только Бобров — своими изысканными манерами, тонкими суждениями, только с ним он и вел переговоры. Узнав, что перед ним племянник графини Келлер, Гоберман начал уважительно называть Боброва по имени и отчеству...

Трогательная картина: Давид Львович и Валерий Степанович, сидя в уютных мягких креслах в кабинете директора магазина, ведут неторопливую беседу об искусстве, о достоинствах полотен из родовой коллекции Бобровых–Келлер, о пятизначных ценах...

Что же делает в это время Дородных? Он говорит: «Я рассматривал картинки в зале». То, что они принесли, — Суриков, Айвазовский, Левитан для Боброва, — для Дородных «картинки».

Завершая этот анализ, целиком построенный только на достоверных материалах дела, я прихожу к следующему выводу: несмотря на почти полную внешнюю идентичность действий Боброва и Дородных, в действиях Дородных отсутствует циничность, поражающая нас в преступлении. Он не имел представления ни о культурном значении, ни о стоимости картин.

Возможна ли такая связь между участниками одного преступления? Да. Все мы верим жизненности аналогичной пары

69

из лучшего произведения советской сатирической литературы: племянник графини Келлер весьма напоминает другого родственника — сына лейтенанта Шмидта, великого комбинатора Остапа Бендера. Несмотря на свои блестящие способности, Бендер не мог обойтись без помощи тупого и простоватого Шуры Балаганова, который, однако, не понимал ни замыслов, ни размаха миллионной авантюры Остапа.

Когда же Дородных понял? На первом допросе у следователя, когда ему показали бумажку Боброва с записью цен на полотна и разъяснили, «на что он руку поднимал».

И потрясенный Дородных сразу превращается из объекта следствия в орудие следствия, помогая с этого момента всем чем может выяснению истины.

Поведение Дородных в суде убеждает, что он раскаялся и глубоко переживает свое преступление. Найдя в себе мужество при первом же допросе вырваться из-под влияния сильной личности Боброва, Дородных не поддался этому влиянию даже при личном контакте с Бобровым в зале суда, в отличие от Ермишина. Свое раскаяние и признание До­ родных с поникшей головой пронес через все дни процесса, оказав серьезную­ помощь правосудию. Его поведение на следствии и в суде показывает, что он не конченый для общества человек.

Николай Дородных знает, что его ждет заслуженное суровое наказание. Но издавна присуща русскому правосудию справедливость: повинную голову меч не сечет. А эта голова не только повинная, но и глупая. Я знаю, что, поумнев после полученного тяжелого урока, Дородных сможет еще принести немало пользы своей стране.

Поэтому умерьте силу удара — определите ему наказание, минимально возможное по закону.

Приговором Московского областного суда были осуждены: Бобров В. и Боброва Т. — к 25 годам, Бобров С., Ермишин — к 15 годам и Дородных — к 10 годам заключения в лагере.

Дородных от обжалования приговора отказался.

70