С.Л.Ария Жизнь адвоката

Я не голословен. Возьмите заключение экспертов по накладной № 90. В ней есть ряд несовмещений текста. Так вот, в тех частях накладной, которые нужны обвинению, эксперт пишет: «Дописано позднее», а те сдвиги, которые не соответствуют рамкам обвинения, эксперт относит к случайным. По каким признакам, по какому критерию? Неизвестно. Молчат. И думается мне, что причины такого разграничения следует искать не в каких-то таинственных особенностях текста, а в служебном положении экспертов, в их лояльном отношении к усилиям следствия. Все мы люди, все человеки! И если эксперт, офицер отдела милиции, по роду службы призван помогать следователю, офицеру соседнего отдела той же милиции, то не исключено влияние как следователя, так и чувства служебной солидарности на объективность и беспристрастность производящих экспертизу людей. В этой связи следует признать разумность создания независимого от следственных органов института судебных экспертиз.

Прошу вас обратить внимание на то, что защита оспаривает лишь категоричность выводов экспертизы, не отрицая ценности такой проверки как метода. Проверка диапозитивов накладных — несомненно ценное оперативно-розыскное средство, указывающее следствию, где было возможно преступление, где искать доказательства преступления, но не являющееся самодостаточным доказательством вины. В нашей печати упоминался применяемый американцами так называемый «аппарат лжи». Он сигнализирует о появлении у допрашиваемого лица физиологических симптомов волнения, возникающих также и при ложных показаниях. Аппарат сигнализируетследователю:«Внимание,здесьвозможналожь!», настораживает следователя. Но абсурдно было бы рассматривать сигнал такого аппарата как достаточное доказательство ложности или правдивости показаний. Это — оперативное средство.

В уголовном розыске применяется ценнейшее оператив­ но-розыскное средство: поиск со служебной собакой. Он может указать лицо, в отношении которого необходимо вести проверку. Но кому придет в голову предать суду человека, основываясь только на результатах такого поиска? Таким же

51

ориентирующим оперативно-розыскным средством может служить и сличение диапозитивов.

Поэтому прав был следователь, когда он, не доверяясь заключениям экспертизы накладных, прекратил дела тех 30 про­ давцов, против которых более ничего не было. И прав был Мосгорсуд, когда он в приговоре своем по делу Филлера, приобщенном к настоящему делу, отрицает достаточность экспертизы накладных для осуждения. Поэтому и для осуждения Светловой недостаточно заключения экспертизы. Нужны еще и доказательства, которые подтвердили бы, что дефекты накладных возникли не случайно, а в результате преступного подлога.

Имеются ли такие доказательства? Обвинитель говорит «да» и ссылается на показания Каневского и Лобанова.

Бухгалтер фабрики Каневский не помог на следствии выяснению истины. Он показал тогда: «Фамилию Светловой я помню, так как как-то переписывал счета на ее имя». В суде он пояснил: «Был один случай переписки счета на имя Светловой, но привозила ли она этот счет лично — не помню». Видимо, это показание мало дает обвинению. Вы помните, что дела всех лиц, о которых не было известно, сами ли они привозили счета для переписки, были прекращены. Это и понятно, так как преступление начиналось не с выписки счета, а с его переписки, и лишь тот, кто привозил счет для переписки,— независимо от того, на чье имя он был,— и был участником преступления. Итак, Каневский не уличает Светлову.

Сложнее обстоит дело с кладовщиком Лобановым. Он безусловно имел личный контакт со всеми, кто получал для продажи похищенный товар, и его память поэтому — клад для обвинителя. Помнит ли он Светлову? Обратитесь к протоколам его допросов. С момента, когда он признал себя виновным, его пять раз допрашивали о продавцах, получавших неучтенный товар, и ни разу он не назвал в их числе Светлову. Затем, не надеясь уже на его память, следователь предъявил ему заключение все той же экспертизы по накладным. Лобанов начал осматривать диапозитивы и опознавать подлоги. С этого момента показания его основаны уже не на памяти о событиях, а на оценке диапозитивов, что значительно

52

менее достоверно. Однако мы вынуждены считаться с этими показаниями, так как Лобанов — автор документов и ему одному знакомы особенности и детали, говорящие о преступной причине дефектов накладных.

Из шести осмотренных Лобановым накладных на имя Светловой он в отношении трех категорически заявил, что никаких следов подлога в них нет и неучтенная продукция по ним не отпускалась. В тех случаях, когда Лобанов не подтверждал заключения экспертизы, следствие обычно прек­ ращало дела. Между тем и эти три накладные, отвергнутые Лобановым, все-таки включены в обвинение Светловой. Почему? Непонятно.

В отношении остальных трех накладных Лобанов заявил: «В них я вижу несовмещение, значит, по ним произведен для Светловой отпуск неучтенных мячей». Эти показания Лобанова подтверждали на следствии вину Светловой в реализации похищенных мячей на 7787 руб. Изменилось ли положение в суде? Да. Лобанов отказался от оговора Светловой. Прокурор в речи своей указал, что по одной накладной Лобанов уличает Светлову и здесь, в суде. Это неверно. Вот как он дословно заявил: «Неучтенную продукцию Светлова ни разу не получала. Из шести накладных в одной есть несовмещение, но оно от случайных причин, отпуска не было и по ней». После этих показаний Лобанова не осталось никаких доказательств вины Светловой, кроме сомнительного заключения экспертизы. Как быть? Можно ли осуждать при таком положении?

Рецепт, как быть в такой ситуации, дан в деле самим обвинителем. В своем постановлении о гражданине Слободнике прокурор пишет: «Ранее Лобанов уличал Слободника, но впоследствии отказался от этих показаний. Так как теперь доказательством вины Слободника служит только криминалистическая экспертиза, что недостаточно для предания суду, дело прекратить».

Кажется, ясно? Недостаточно для обвинения!

А здесь в речи тот же прокурор говорит, что такие же доказательства достаточны для осуждения Светловой!

Как говорят на Украине: «На тоби, боже, что нам не гоже». Пока дело было у прокурора, такие улики были «не гожи»,

а теперь дело в суде, они уже «гожи»!

53

Не думает ли прокурор, что Мосгорсуд менее требователен к качеству улик, чем он сам? Я знаю, что товарищ прокурор относится к судебной коллегии с уважением, но, право, такая просьба выглядит внешне как неуважение к суду.

Прокурор говорит вам: «Не обращайте внимания на то, что говорит Лобанов в суде, судите только по тому, что он говорил на следствии». Дурной совет: игнорировать то, что получено в гласном процессе, и принимать на веру полученное в тиши следственных кабинетов. Ведь не для пустой формальности закон предлагает проверять в судебном заседании прочность того, что добыл следователь. Здесь, у вас, основная стадия процесса, а там была лишь предварительная. Так она и названа в законе — предварительное следствие.

Товарищ прокурор говорит вам: «Лобанов отказывается теперь от своих показаний, стремясь уменьшить объем своего обвинения». Это возможно. Но разве исключено, что не шкурный интерес, а сострадание к невинной женщине вызвало у него здесь, в суде, раскаяние и стремление исправить свою ошибку? Важно не предположение прокурора о причинах перемены в показаниях Лобанова, а факт, от которого нельзя уйти: нет теперь этого единственного доказательства, на котором ранее держалось обвинение Светловой.

Что еще добавить? Почти нечего: сама она решительно и последовательно отвергала обвинение, никаких излишков в магазине не обнаружено.

Что же вам делать со Светловой? Дело, как видите, такое, что оно дает вам возможность ее оправдать. Но есть перед вами и второй путь, в вашей власти осудить ее. Более того, я знаю, что при высокой квалификации суда обвинительный приговор может быть составлен с такой внешней убедительностью, что потом будет очень трудно бороться с ним в кассационном порядке. Этот путь проще, он потребует от вас меньших усилий.

Оправдание Светловой потребует не только объективности, но и известной доли смелости; оно поэтому труднее, но это будет добрым делом, в котором не упрекнет вас совесть. А стоит ли она такого доброго дела — такой вопрос может возникнуть у вас. И здесь я хотел бы на минуту вернуться к

54

началу моей речи. Я упоминал тогда об ордене инженеркапитана Светлова, присланном с фронта его вдове. При ордене было теплое, полное сдержанного мужского сочувствия письмо офицеров и бойцов. Это письмо у вас. Там сказано, что Светлов подорвался на мине: он был сапер. Так вот, когда я читал это письмо, у меня в памяти невольно по ассоциации возникла совсем другая фамилия — Доронин. Эта фамилия — Доронин — была известна очень многим бойцам Южного и 3-го Украинского фронтов. И не потому, что этот Доронин был каким-нибудь видным генералом. А потому, что на всем пути наших войск от Сталинграда, через южные степи и за рубежи на Запад, в каждом вновь отбитом у врага населенном пункте нас встречала на стенах надпись «Разминировано. Доронин», «Мин нет. Доронин». И бойцы спокойно располагались на отдых после боя в пустых домах, в развалинах, потому что знали, что Доронин со своими ребятами уже заслонили нас телами, своими жизнями от притаившейся немецкой смерти. Поэтому мы все и знали эту фамилию.

Итак эта цепочка доронинских надписей шла с нами на Запад. Потом цепочка эта оборвалась в маленьком венгерском селе, где мы увидели при дороге, по которой шли войска, свежий могильный холмик с табличкой: «Старший лейтенант Доронин. Подорвался на мине». Саперы ведь ошибаются только раз!

Иочень многие из проходивших бойцов и офицеров останавливались у этой могилы и молча обнажали головы, потому что этого человека заочно многие знали. А потом под надписями стояла уже другая фамилия: «Мин нет. Егоров».

Вот так же где-то в глубине польских лесов осталась при дороге могила инженер-капитана Светлова, тоже сапера. Умирая, он верил, что не будет забыт, что Родина проявит милосердие к его дочери, его вдове и отплатит им добром.

Ивместе с ним, отсутствующим, но не забытым, я верю, что вы не пройдете мимо и используете возможность сделать добро его вдове.

Ее нужно оправдать!

55

Приговором суда Светлова была признана частично виновной и осуждена к одному году лишения свободы, в пределах срока, отбытого ею за время следствия и суда.

ДЕЛО ДВОРЕЦКОГО

(Убийство по неосторожности)

Дворецкий был предан суду по обвинению в том, что во время обоюдной драки нанес Косыреву несколько ударов кулаком, от чего последний упал на землю и спустя несколько минут умер от кровоизлияния в мозг, то есть в умышленном причинении тяжкого телесного повреждения, повлекшего смерть.

В приговоре народного суда указывалось, что Дворецкий нанес Косыреву «сильный удар кулаком в плечо, от чего тот упал и ударился головой о землю, что вызвало кровоизлияние и смерть Косырева». «Дворецкий, — указано в приговоре, — не предвидел таких последствий, хотя и должен был предвидеть их».

Действия Дворецкого суд квалифицировал как неосторожное убийство, приговорив его к 2 годам заключения. Приговор был обжалован защитой. Дело 1950 года.

Речь при слушании дела по жалобе в Мособлсуде

Фактическая сторона гибели Косырева была выяснена народным судом с достаточной полнотой. Известно теперь, что Косырев, сильно пьяный, приставал к Дворецкому, ударил его по лицу и замахнулся снова. Дворецкий ударом в плечо сшиб Косырева, тот упал, ударился головой о что-то твердое, видимо кирпич, и умер.

В области фактов выяснять нечего. Спор идет о том, в какой степени можно поставить в вину Дворецкому смерть Косырева в свете этих фактов.

Суд согласился с защитой, что человек, желающий причинить тяжкое телесное повреждение, не станет для этого толкать кулаком в плечо, то есть что Дворецкий не имел умысла причинить Косыреву увечье.

56

Вто же время суд пишет, что Дворецкий не имел права толкать столь сильно Косырева, он должен был предвидеть возможность тяжких последствий своего толчка. Я считаю это рассуждение порочным в обеих его частях: Дворецкий имел право толкнуть Косырева, он не мог и не должен был предвидеть наступившие трагические последствия.

Попытаюсь обосновать это утверждение.

Суд ссылается на то, что толчок был первопричиной смерти Косырева, а виновным в толчке Дворецкий себя признал.

Наказуем ли этот толчок изолированно от его послед­ ствий?

Свидетели Игормин и Смирнова показали, что Косырев напал на Дворецкого и ударил его в лицо. Обороняясь, Дворецкий оттолкнул Косырева. Такое изложение происшествия подтверждается характеристиками Косырева, как драчуна и заводилы, и Дворецкого — как смирного, спокойного паренька. Характеристики, данные сельсоветом, вероятно, правильны, так как их подтвердила даже мать покойного Косырева.

Значит, Дворецкий не просто ударил, а оттолкнул Косырева, обороняясь от него. Имел ли он на это право?

Стоит напомнить, что наш Уголовный кодекс не «от Луки»

ине «от Матфея», закон наш не проповедует евангельских принципов. И потому: если ударят тебя по правой щеке, не подставляй левую, а обороняйся, и ты будешь прав. Это записано в статье 13 Уголовного кодекса РСФСР. Следовательно, толчок Дворецкого, вызванный необходимостью обороны, был правомерным, он ненаказуем.

Далее. Должен ли был Дворецкий предвидеть столь тяжкие последствия своего толчка?

Мы можем требовать от людей предвидения только таких последствий своих действий, которые являются обычными или часто встречающимися.

Между тем толчок Дворецкого являлся не причиной, а лишь первым звеном в длинной цепи случайных причин, которые в совокупности привели к смерти Косырева.

Вобыденной жизни далеко не всегда люди падают от толчка в плечо. Еще реже падают плашмя, не подставив руки. При падении плашмя чрезвычайно редко под голову попада-

57

ет камень. И должно быть совершенно исключительное стечение несчастных обстоятельств, чтобы от такого падения последовала смерть.

Предвидение возможности такого стечения случайностей недоступно человеку, если он не пророк.

Разрешите привести один пример, который показывает, что даже государство, при всей его коллективной мудрости, не может предусмотреть всех возможных последствий, возникающих в конкретных ситуациях, а рассматривает их как случай, не зависящий от воли и умысла человека.

Бокс — один из видов спорта, воспитывающий у молодежи замечательные физические и волевые качества, поэтому государство поощряет его развитие в нашей стране.

Между тем в схватке боксеров соперники стремятся выиграть бой нокаутом, то есть нанести партнеру столь сильный удар в лицо или по корпусу, чтобы тот упал на ринг и в течение 10 секунд не смог бы продолжать бой. Разрешение и даже поощрение государством этого вида спорта исходит из того, что тяжелые последствия единоборства возникают крайне редко и могут носить лишь чисто случайный характер.

Но ведь Дворецкий толкнул Косырева, стоявшего даже не на ринге, а на мягкой, сырой после дождя земле. Значит, возможность тяжких последствий была здесь еще менее вероятной, чем в боксе.

Поэтому я решительно заявляю: жизненный опыт 18-лет­ него паренька не мог (и не должен был) подсказать ему повышенную против нормальной осторожность при обороне от Косырева.

Нельзя требовать от человека предвидения случайных последствий дозволенной обороны.

Следовательно, в действиях Дворецкого нет преступной небрежности, нет вины неосторожной, как она определена в статье 10 УК.

Прошу поэтому коллегию отменить приговор и за отсутствием вины Дворецкого дело о нем прекратить, освободив его из тюрьмы.

Определением Мособлсуда дело было прекращено.

58

ДЕЛО САМОРУКОВОЙ

(Убийство новорожденного ребенка)

Саморукова обвинялась в убийстве своего ребенка, совершенном при следующих обстоятельствах.

Не желая иметь ребенка и скрывая беременность от окружающих, Саморукова в результате попытки самоаборта родила живого 8-месячного младенца и, чтобы избавиться от него, оставила после родов в ведре, где имелась вода, отчего ребенок умер.

При судебном следствии было установлено, что живет она одна, имеет дочь 4-х лет, алиментов на которую не получает, так как муж ее скрылся и не разыскан, что незадолго до самоаборта была уволена по сокращению штатов.

При допросе в день родов признала, что умышленно оставила ребенка в ведре, чтобы избавиться от него. При последующих допросах вину свою отрицала, ссылаясь на тяжелое послеродовое состояние.

Дело трижды рассматривалось первой инстанцией. Два раза Саморукова признавалась виновной в неосторожном убийстве, но оба эти приговора отменялись Московским областным судом (по протестам прокурора), указывавшим на умышленный характер убийства и мягкость наказания. При рассмотрении дела в третий раз Саморукова была осуждена за умышленное убийство к 5 годам заключения.

Дело рассматривалось в 1955 году.

Речь в защиту Саморуковой при третьем слушании  дела в Мособлсуде по 2-й инстанции

Итак, третий суд, разрешавший дело, оказался наконец на высоте положения, выполнил указание коллегии и осудил Саморукову за умышленное убийство к 5 годам заключения.

Внешне кажется, что теперь все на своих местах: субъект преступления, гражданка Саморукова, совершила умышленное убийство, квалификация соответствует этому действию, наказание назначено в пределах санкции закона — все это полностью соответствует указаниям облсуда. Что здесь еще делать защите? И я хорошо понимаю всю тяжесть положения защитника...

59

Но если в эту сухую юридическую схему, принятую по указанию коллегии, вдохнуть жизнь, то вместо схемы мы увидим тяжкую жизненную драму несчастной женщины, драму, которая не может не тронуть сердца, если они еще не очерствели.

Вы знаете из материалов дела, что Саморуковой сильно не повезло в жизни. Скажем резко: жизнь ее загублена. Муж, не принесший ей за четыре года ни радости, ни достатка, все пропивавший, бросил ее с маленькой дочкой на руках, без средств. Попытка разыскать его с помощью милиции для взыскания алиментов была безуспешной. Старики родители отвернулись от нее, отказав в помощи.

Вспомните показания соседки Барышниковой: обстановка у нее убогая, стены голые.

Она осталась одна в этих голых стенах, без средств, без помощи, без близкого человека, с малышом, которого нужно было кормить, наедине со своим горем и своими мыслями.

Первое время тонким ручейком средств к жизни для нее и ребенка была ее зарплата на заводе, куда она поступила ученицей. Но в начале мая ее уволили по сокращению штатов.

Как жить?..

И в этот момент глубокой подавленности ее постигает еще один удар: она узнает, что признаки, которые она раньше принимала за симптомы болезни, это признаки беременности. Вам известно из заключения эксперта-медика в суде, что такого рода длительное заблуждение возможно.

Узнав правду, она прежде всего думает не о том ребенке, которого еще нет, а о другом, живом, близком и дорогом ей существе, которому роды угрожают еще большими лишениями, еще большей нуждой. Положение свое она считает отчаянным, и трудно с ней не согласиться.

Не зная срока своей беременности (эксперт подтвердил, что и такое заблуждение было возможно), она пытается избавиться от плода самоабортом. В то время она не могла воспользоваться для этого услугами врача — решение государства о разрешении абортов еще не было принято.

13 мая происходят преждевременные, искусственно вызванные ею роды. Не зная срока беременности, Саморукова

60