С.Л.Ария Жизнь адвоката

Аналогичное мнение высказал и проф. Карякин (все изложенное прилагается).

Таким образом, не только ссылка в приговоре на достоверный характер заключения проведенной в суде экспертизы, якобы исключившей возможность самоубийства Жданько, но

исамо это заключение о признаках вероятного ранения Жданько посторонней рукой — ошибочны. Основная и решающая улика виновности Малявиной по приговору оценена авторитетными учеными как несостоятельная.

Не исключено, что одной из причин, повлиявших на экспертов при даче заключения, явилось содержание постановления следователя Петрушина о назначении экспертизы, в котором эксперты ложно информировались о фальсификации материалов дела для подтверждения версии самоубийства и о том, что данными следствия самоубийство Жданько исключено (л. 234 т. 3).

Независимо от причин ошибочность экспертизы очевидна,

ипотому налицо необходимость повторного исследования медицинских вопросов дела на более высоком научном уровне.

III. Признания Малявиной

Суд утверждает в приговоре, что Малявина признавалась ряду свидетелей в убийстве ею Жданько. В числе лиц, подтвердивших ее признание, суд указывает св. Мишина, Иван-

никова, Жданько А. А. (мать), Марьина, Проскурина и Иванова.

Впротоколах допросов Малявиной по делу ее признаний

вубийстве нет. Поэтому речь идет о признаниях, которые по смыслу статьи 69 УПК РСФСР процессуальным доказательством не являются.

Однако дефект этой улики определяется не процессуальной формой, в которой она дошла до суда, а подлинным смыслом этих «признаний», искаженным в приговоре.

Показания перечисленных в приговоре свидетелей освещают поведение Малявиной в течение нескольких дней — от момента сообщения ей о смерти Жданько до его похорон и поминок в Черепанове.

Втечение этих дней Малявина находилась в потрясенном, шоковом состоянии и постоянно истерически винила то

191

себя, то Проскурина, то Марьина, то Евг. Симонова в том, что Жданько довели до самоубийства (см. показания Малуковой л. 37 т. 1, Попкова л. 79 т. 2).

Свидетели именуют состояние Малявиной после трагедии «полусумасшедшим». В Институт им. Склифосовского она для наложения швов на пальцы доставлялась с диагнозом «реактивное состояние» и была показана там психиатру (см. запись в рег. карте л. 214 т. 3 и показания врача Алексеева — л. 217 т. 3).

Полубредовые заявления оглушенной горем Малявиной в этот период определялись ее состоянием и не могут всерьез рассматриваться как показания о реальных фактах.

Именно так воспринимали самообвинения Малявиной в эти дни и перечисленные в приговоре свидетели, что видно из их показаний.

Мишин, следователь прокуратуры, пытался 17 апреля 1978 года допрашивать Малявину в присутствии эксперта Быкова:

«Малявина на допросе говорила, что это она убила Жданько... и затем, что убила его морально. Состояние еенадопросебылоистерическим,протоколироватьбыло невозможно, то слезы, то истерика». «Пришла она сама, я ее не вызывал» (в суде, лл. 80, 82 т. 6). То же показывал он и на предварительном следствии (л. 138 т. 2).

Эксперт Быков так же описал это «признание» (л. 172 т. 2). В тот же день, 17 апреля 1978 года, Малявина подробно рассказала св. Попкову о самоубийстве Жданько (л. 78 т. 2). По логике приговора, Малявина, якобы признавая себя убийцей в органах следствия, одновременно излагала ложную за-

щитительную версию на стороне...

Ивашков, сотрудник милиции, присутствовал при первичном опросе Малявиной заместителем прокурора Кондрашевым вслед за трагедией, в ночь на 14 апреля 1978 года. Сомнений в подлинном смысле самообвинений Малявиной ни у него, ни у Кондрашева не возникло, и потому значения улики они им не придали (л. 159 т. 3).

Проскурин показал суду:

192

«Малявина говорила много и сумбурно, что она убила его, что он убил себя». «Она набросилась на меня, крича: “Это я его убила!”, затем — “Это ты его убил!”» (лл. 75, 76 т. 6).

Об этих показаниях Проскурина суд пишет в приговоре: «Со слов Малявиной он знал, что Стаса убила она». С тем же основанием суд мог бы написать о Проскурине, что от Малявиной он узнал о совершении убийства им самим...

Так позволяет себе суд излагать очевидные по смыслу показания свидетеля.

Жданько А. А. (мать) о признании Малявиной, сделанном на поминках в Черепанове, показала суду:

«Малявина говорила мне, что убила сына мораль-

но» (л. 87 т. 6).

На предварительном следствии Жданько А. А. показывала, как Малявина упрекала себя в том, что не удержала ее сына, винила себя в его самоубийстве (л. 67 т. 1). Она утверждала также, что ее родичу Селезневу Малявина призналась в убийстве (л. 56 т. 2).

Селезнев был разыскан в Белоруссии. Он показал, что на расспросы родных погибшего Малявина отвергла их подозрения в физическом убийстве ею Жданько и подтвердила свою нравственную вину (л. 64 т. 3).

Марьин показал суду:

«В Черепанове собралась родня, и у порога Малявину стали спрашивать жестко и требовательно. Валентина кричала, что она убила и делайте с ней что хотите, ей неизвестно, что там произошло. Малявина была не со-

всем во вменяемом состоянии» (л. 91 т. 6).

Подлинный смысл этих выкриков — тот же, что и в показаниях Жданько А. А. и Селезнева. Трактовать их как признание в физическом убийстве оснований нет.

На предварительном следствии Марьин показывал, что Малявина изложила ему все известные ей обстоятельства самоубийства Жданько (л. 1 т. 3).

193

Этим исчерпывается перечень свидетелей, указанных в приговоре как очевидцев признания Малявиной.

Следует отметить, что мучительные мысли о своей моральной вине в гибели Жданько преследовали Малявину еще много месяцев после происшествия — и через год привели ее в клинику неврозов (см. запись в истории болезни, «считает себя виновницей его трагической гибели» — л. 130 т. 3). И там Малявина истязала себя за то, что «довела его до самоубийства» (показания лечащего врача Романовой — л. 119 т. 6).

А. Ф. Кони справедливо заметил, что вопрос об использовании подобных «признаний» в качестве улики относится не к процессуальным, а к нравственным проблемам правосудия (Собрание сочинений. 1967. Т. 4. С. 57. «Нравственные начала в уголовном процессе»).

Следователям первой стадии расследования был ясен смысл и причины самообвинений Малявиной, и они не считали нравственно возможным для себя пользоваться ими как уликой. Бригаде т. Петрушина (и суду) смысл этих самообвинений был также ясен, но они сочли возможным воспользоваться горестными криками потерявшей близкого человека женщины как процессуальной уликой ее вины...

В ряду указанных судом свидетелей «признания» особое место занимает Иванов, директор Театра им. Вахтангова.

Его показания качественно отличаются тем, что, по его словам, Малявина не только винила себя в убийстве, но и сообщила о драматических деталях преступления:

«Жданько распахнул пиджак и крикнул: “На, режь!”, и она ударила его ножом» (л. 51 т. 6).

Эти показания являются прямой уликой виновности Малявиной, но они требуют весьма критического к себе отношения.

По словам Иванова, описанный им разговор происходил 13 апреля 1978 года в квартире гл. режиссера Е. Симонова. С вопросом о происшедшем к Малявиной обратился не он лично, а все присутствовавшие и ответ ее выслушали также сообща:

«Мы стали спрашивать, что произошло. Малявина рассказала... Это происходило в присутствии Симоно-

194

вых Рубена, Евгения, моей жены и бывшей жены Рубена Ольги», — показал Иванов (см. там же).

Ни один из перечисленных Ивановым свидетелей не подтвердил подобного рассказа Малявиной, хотя были допрошены:

Евгений Симонов: «Как все произошло, Малявина не говорила. Мнение Малявиной — что Жданько сам себя убил» (л. 42 т. 6);

Рубен Симонов: «Малявина пыталась что-то объяснить, но из ее слов я ничего понять не мог» (л. 173 т. 4);

Ольга Рунова: «Будучи у нас после случившегося, Малявина ничего связного нам о случившемся не говорила. То она говорила, что вытащила нож из груди Стаса, то она с ножом выходила из кухни, а Стас уже был ранен» (л. 36 т. 3); «Не помню, кто говорил о вытащен-

ном ноже» (л. 108 т. 4).

Иванов был впервые допрошен на следствии через 5 лет после происшествия. Человеческая память небеспредельна. За столь длительный срок — в обстановке активно циркулировавших в театре слухов и вымыслов — Иванов мог оказаться жертвой добросовестного заблуждения, приняв услышанное со стороны за рассказ Малявиной (как это произошло с О. Руновой).

Очные ставки Иванова с названными им остальными участниками этого разговора не проводились.

В суде Иванов допрошен не был. В нарушение статьи 286 УПК его показания были оглашены при отсутствии какихлибо достоверных данных о причинах неявки. Поэтому все указанные выше противоречия и неясности, исключающие возможность пользоваться его показаниями как уликой, остались неразрешенными.

Изложенное свидетельствует, что ссылка в приговоре на факт признания Малявиной своей вины в убийстве основана либо на недобросовестном искажении имевшихся данных, либо на весьма сомнительных сведениях.

195

IV. Душевное состояние Жданько перед гибелью

Вина Малявиной доказывается в приговоре также и мето-

дом исключения: суд исключает возможность самоубийства

Жданько, ссылаясь на показания свидетелей Марьина, Жданько А. А. и Катина-Ярцева о жизнерадостном, оптимистическом характере покойного, а также на заключение эксперта-пси­ холога, не выявившего поводов к самоубийству в данных о Жданько.

Аргументы суда в этой части неубедительны.

Причины самоубийства вообще могут быть скрыты от окружающих во внутреннем мире человека.

Вкачестве известного примера достаточно сослаться на то, что в жизни поэта В. Маяковского 1930 год не давал никаких внешних «суицидных поводов», год был отмечен большим творческим взлетом. Произведения последних месяцев жизни («Стихи о советском паспорте», поэма «Во весь голос», «Птичка божия» и многие другие) оптимистичны и направлены в будущее. Поэт пользовался всенародным признанием, вел насыщенную личную жизнь.

Эксперт-психолог не обнаружил бы и в этом случае «суицидных поводов». Однако самоубийство В. Маяковского 14 ап­ реля 1930 года является историческим фактом.

Вотличие от приведенного примера, сведения о жизни и настроениях Жданько, имеющиеся в деле, давали поводы для серьезных сомнений в его душевном благополучии.

Поведение его давно отличалось странными выходками:

— из театрального училища он был отчислен за то, что вывесил в общежитии полотнище со свастикой (Егорова,

л. 34 т. 4);

— на съемках фильма в Белоруссии весной 1978 года он

впорыве гнева сорвал с актрисы платье и бросил ее в реку

(Проскурин, л. 78 т. 6);

— за 3 дня до гибели Евгений Симонов обнаружил, что Жданько на репетиции скрывает в рукаве нож (ныне приобщенный к делу) (Симонов, л. 42 т. 6); и т. д.

Приложенные к делу дневниковые записи Жданько конца 1977 — начала 1978 годов отражают его глубокое разочаро-

196

вание в работе, в людях, в жизни, внутреннюю опустошенность и надлом.

Тетрадь № 4 начата Жданько в июне 1977 года (дата на л. 1). 25 октября он пишет о полном разладе между своими устоями и нравами окружающих, заканчивая словами: «Выдержу ли я все это !?» (л. 10)

В эту тетрадь вложена характеристика театра от 10 октября 1977 года, в которой отмечается, что Жданько поручена большая роль в спектакле «Гибель эскадры». Жданько испытывал к этой роли отвращение. 30 октября 1977 года он записал: «Роль малюсенькая, слова глупые» (л. 12).

Здесь же он поражается поведением Проскурина, «друга!», у которого «есть все», — и который пытался в его отсутствие изнасиловать Малявину, то есть отнять единственное, что есть у него, Стаса... (л. 13) (Уместно вспомнить, как Малявина после трагедии винила в ней и Проскурина).

Дальнейшие записи отражают нарастающую опустошенность:

12 ноября: «Я давно уже перестал интересоваться чем-либо, книгами, кино, людьми. Все пустяковое, все безразличное...» (л. 14, 15).

«Пустота, пустыня...» (л. 22, 23).

Записи Жданько отражают также нарастающую депрессию и желание уйти из жизни:

«Я живу, и мне тошно, и мне жутко; господи, за что так мучаешь?»

февраль 1978 г.: «Не хватает, да, наверное, уже и не хватит сил бросить всю эту дребедень человеческую, весь этот актерский бедлам и уйти на истоки свои».

«Продолжаем... потому, что потерянные. Скоты мы, скоты!!!»

«Выйди из цепи, выйди без следа, без наследства, без наследника. Так, господи, я уже слышу тебя». «Пожалуйста, живи. Нет, не могу — я убью себя, убей...» (лл. 101–106 т. 1)

197

«Я не знаю, я боюсь, мне страшно. Я делаю вид, что мне все равно, бросит она меня или нет. А на самом деле страшно боюсь — ревную и мучаю ее и себя. Господи, что мы делаем...» «Катастрофа неминуема» (тетрадь № 5).

Св. Заболоцкий показал суду:

«У Стаса были конфликты с режиссером Симоновым. Жданько говорил: “В театре мне теперь не жить”. Его собственная душа была в безысходном состоянии. В последнем разговоре по телефону я предложил Стасу встретиться после моего возвращения из поездки, но он ответил: “Нет, мы больше не увидимся”, — и бросил трубку. Этот разговор произошел за день до случившегося. Стас так часто говорил, что пора умирать, что этот случай произошел как должное» (л. 112 т. 6).

Показания этого свидетеля резко противоречили версии обвинения об оптимистичности Жданько накануне гибели. Они поэтому вызвали у прокурора раздражение. Выслушав их, прокурор спросил свидетеля, не состоит ли он на учете у психиатра... (см. протокол, л. 112 т. 6)

Заболоцкий — пожилой человек, заслуженный деятель искусств РСФСР, лауреат премии Ленинского комсомола, постановщик всех фильмов В. Шукшина. Личный выпад прокурора в его адрес был глубоко неэтичен и заслуживал порицания со стороны судьи. Суд смолчал — что характеризует атмосферу, в которой слушалось дело.

Св. Роговой показал на следствии:

«Во время съемок был случай: меня вызвали участники съемок, сказав, что Жданько буйствует на этаже. Я пришел... и попытался ввести его в номер. При мне Жданько схватил нож со стола, мне показалось, что он попытался перерезать вены. Я выхватил у него нож и выкинул в окно. Почему Жданько пытался, как мне показалось, перерезать вены, я не знаю. Возможно, у него была накладка в работе. На следующий день, когда я рассказал Жданько, что он пытался сделать, то мне показалось, что он смущен» ( л. 40 т. 5).

198

Описанный Роговым факт, вместе с данными о том, что ранее Жданько при сомнительных обстоятельствах порезал себе кисти обеих рук (запястья? см. лл. 76 т. 1 и 49 т. 3), гвоздем намеренно разорвал себе щеку (см. его запись в тетради № 5), свидетельствуют, что во время свойственных ему истерических вспышек агрессия была направлена не только на «внешнее окружение» (см. психологическую экспертизу), но и на себя.

Все эти данные не получили в приговоре никакой оценки, суд обходит их молчанием. А между тем они резко противоречат утверждению приговора о полном душевном благополучии Жданько, исключавшем саму возможность его самоубийства. Данные эти с определенностью свидетельствуют, что Жданько накануне смерти находился в состоянии глубокой душевной подавленности, которая в любой момент и по любому дополнительному поводу могла толкнуть его на безрассудный шаг, включая и самоповреждение.

Возможность эта усиливалась вечером 13 апреля 1978 го­ да степенью опьянения Жданько.

V.«Версии Малявиной», опровергнутые в приговоре

Вкачестве одного из доказательств виновности Малявиной суд указал на ее неправдивость в ряде вопросов дела.

«Версия о совершении убийства какими-либо иными лицами является явно надуманной», — пишет суд. «Об этом подсудимая начала говорить, когда приезжала на похороны Жданько» (л. 2 приговора).

В показаниях Малявиной подобной «версии» нет. Источником сведений о разговорах Малявиной на эту тему

явились показания Жданько А. А., которая узнала об этом от Тыщенко (л. 67 т. 1).

Последний показал, что лично он с Малявиной не разговаривал, но слышал, что она говорила об этом с Зиминой (л. 75 т. 1).

Зимина заявила:

«Я с Малявиной на похоронах ни о чем не разговаривала» (л. 168 т. 1).

199

Через год, на очной ставке с Тыщенко, Зимина вспомнила, что разговор «О двух мужчинах» у нее с Малявиной был, но сослалась на свое «плохое состояние» во время похорон

(л. 55 т. 2).

Этот «испорченный телефон» суд всерьез именует в приговоре «версией Малявиной...»

Далее. Ссылаясь на множественные следы, потеки и помарки крови на одежде Жданько, на подоконнике, полу, а также на руках и рукавах Малявиной, суд делает вывод о «неправдивости заявления Малявиной врачу Поташникову о неверии в смерть Жданько».

Протокол осмотра места происшествия (лл. 3–6 т. 1), на который ссылается суд, составлен после порезов пальцев осужденной, вызвавших обильное кровотечение у нее.

Экспертизой кровь Жданько была выявлена только на его одежде и ноже. На остальных предметах оказались пятна крови Малявиной либо кровь не обнаружена (л. 7 т. 4).

Каким логическим путем суд по этим данным пришел к выводу, что Малявиной достоверно было известно о смерти, а не ранении Жданько, из приговора понять нельзя.

Суд указывает также на то, что, по словам Малявиной, она порезала палец левой руки, поднимая нож с пола, — хотя по заключению СМЭ этот порез «вряд ли» мог образоваться таким путем, но мог возникнуть, когда врач Поташников отнимал нож у Малявиной (л. 7 приговора).

Остается непонятным, какое доказательственное значение имеет это предположение экспертов по мнению суда.

Невразумительные рассуждения суда по этим вопросам оставляют чувство недоумения.

VI. О записке Жданько

В стадии следствия была предпринята попытка приписать Малявиной фальсификацию признака самоубийства — предсмертной записки Жданько.

Попытка эта оказалась бесплодной, так как ни данных о подлоге текста записки, ни доказательств представления ее следователю именно Малявиной получено не было.

Несмотря на это, вопросу о записке уделяется в приговоре определенное внимание — не как улике вины Малявиной,

200