С.Л.Ария Жизнь адвоката

ния в совокупность лишь наказаний, назначенных по отдельным составам, обязательно в силу статьи 40 УК РСФСР (п. 2).

В «Комментарии к Уголовному кодексу РСФСР» (М.: Юр. лит., 1984. С. 91. П. 23) запрет назначения дополнительного наказания по совокупности — при отсутствии его в наказаниях по отдельным составам — изложен вполне категорично.

Тот же принцип утверждается и в сборниках судебной практики того периода (см., напр.: Постановления и определения по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 1981– 1988. М.: Юр. лит., 1989. С. 71).

Примечательно, что тот же принцип назначения наказания воспринят и ныне действующим УК РФ:

«Если дополнительное наказание не было назначено ни за одно из преступлений, входящих в совокупность, оно не может быть назначено и по совокупности преступлений в окончательном варианте» (Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации. Общая часть / Под ред. Ю. И. Скуратова и В. М. Лебедева. М., 1996. С. 188. П. 8).

Изложенное свидетельствует, что суд не вправе был лишать Стерлигова специального звания по совокупности наказаний при отраженных в приговоре условиях, что наказание это назначено незаконно.

2. Дело не давало оснований для лишения Стерлигова звания

Статья 36 УК РСФСР не устанавливала обязанности суда применять ее к осужденному — она лишь предоставляла суду такое право, оставляя это на его усмотрение.

Из этого следует, что вопрос о применении статьи 36 УК должен был решаться с учетом степени общественной опасности конкретного преступления и конкретного лица.

Для такой оценки в отношении Стерлигова имелись следующие данные:

а) из трех вмененных ему составов лишь часть 3 статьи 92 УК относилась к категории тяжких преступлений, дававших право применить лишение звания. Однако размер хищения, причастность к которому вменена Стерлигову (3960 руб. —

41

см. л. 74), позволяет отнести его к менее серьезным криминалам такого рода;

б) в числе обстоятельств, смягчавших вину Стерлигова, суд отметил бескорыстный характер его действий: он не обратил в свою пользу ни рубля (л. 91), что вообще позволяет усомниться в правильности квалификации его действий;

в) к числу тех же смягчающих вину обстоятельств суд отнес служебную зависимость Стерлигова от лиц, указания которых он исполнял (там же, л. 91);

г) сам факт применения статьи 43 УК при наказании Стерлигова свидетельствует, что суд признал наличие исключительных обстоятельств, существенно уменьшающих степень опасности его действий (см. Комментарий к Уголовному кодексу РСФСР. Изд. 1984 года. С. 95);

д) из прилагаемого к жалобе протокола выемки от 30 января 1985 года видно, что в числе изъятых у Стерлигова имелись многочисленные наградные документы, отражавшие безупречную добросовестную службу Стерлигова в течение двух десятилетий в органах милиции.

Сочетание этих данных с определенностью свидетельствует, что при выборе, который предоставляла суду статья 36 УК РСФСР, не было достаточных оснований сделать таковой против Стерлигова.

Таким образом, в отношении Стерлигова налицо как принципиальная, так и индивидуально к нему относящаяся причина для вмешательства надзорной инстанции.

Прошу Вас с учетом приведенных соображений на основании статьи 371 УПК РСФСР принести протест в Президиум Верховного Суда РФ на предмет исключения из приговора по настоящему делу дополнительного наказания Стерлигова в виде лишения его специального звания.

04.02.2001 г. Адвокат С. Ария

Приложение: копия приговора и документы на листах.

Президиумом Верховного Суда РФ приговор был изменен по мотивам надзорной жалобы.

42

ОБ АДВОКАТСКОЙ ТАЙНЕ

Среди афоризмов польского сатирика Станислава Леца есть и такой:

«Не звени ключами тайн...»

Обязанность не разглашать секреты различной степени важности (государственные, военные, служебные, экономические, научные, коммерческие банковские и т. д.) налагается на лиц, достоянием которых они стали по службе или работе, и считается столь важной, что нарушение ее признается криминалом. Уголовно-правовая ответственность за разглашение перечисленных в УК РФ категорий сведений распространяется и на адвокатов, оказавшихся при ведении дел или при консультировании носителями таких сведений — независимо от дачи каких-либо подписок о неразглашении. Об этом не следует забывать, тем более что, согласно решению Конституционного Суда Российской Федерации, любой адвокат, а не только имеющий специально оформленный допуск, может быть теперь приглашен для осуществления защиты по делу, содержащему секретные сведения.

Однако не эти очевидные положения относятся к обсуждаемому понятию.

От общего многочисленного ряда занятий, связанных с посвящением в охраняемые государством тайны, адвокатская и врачебная деятельность отличаются и тем, что соб­ людение тайны, ставшей известной по работе, признается профессиональным, а не служебным принципом. Врач, приобретая профессию, дает «клятву Гиппократа». Адвокат не дает такой клятвы, а следовало бы ее ввести, ибо соблюдение им доверенной клиентом тайны должно рассматриваться как обязательное условие профессиональной деятельности.

Носит ли требование соблюдать профессиональную тайну абсолютный характер? Как быть адвокату, если требование это вступит в резкое противоречие с его долгом — гражданским, моральным, с велением совести?

Врач не только может, но и должен нарушить профессиональную тайну, если при оказании медицинской помощи уз­

43

нает или заподозрит, что травма или болезнь связаны с совершенным преступлением. Есть ли такое право или обязанность у адвоката? Закон однозначно отвечает на этот вопрос. Положение об адвокатуре РСФСР, утвержденное Законом РФ от 20 ноября 1980 года, устанавливает: «Адвокат не вправе разглашать сведения, сообщенные ему доверителем в связи с оказанием юридической помощи» (ст. 16). УПК РСФСР запрещает требовать у адвоката сведения, ставшие ему изве­ стными при оказании юридической помощи (ст. 51, 72).

Мотивы, которыми руководствовался при этом законодатель, понятны. Гражданин может рассчитывать на полноценную юридическую помощь, гарантированную ему Конституцией, только в том случае, если он сможет довериться адвокату — без опаски и сомнений. Эту возможность и обеспечивают нормы права, налагая на адвоката обет молчания.

Между тем, положение адвоката не столь просто, как следует из лаконичного предписания закона. Пока секреты клиента касаются отношений, регулируемых Гражданским, Жилищным или Семейным кодексами, требования адвокатской тайны никаких сомнений не вызывают. Однако доверенные адвокату сведения могут быть связаны с совершенным тяжким преступлением или с угрозой посягательства на жизнь, здоровье, безопасность, имущество отдельных лиц или множества людей, на безопасность государства, общества — и тогда сохранение тайны полученных сведений вступает в противоречие с моральным долгом гражданина и просто порядочного человека. (Имеется в виду именно моральный — и никакой другой — долг, поскольку новым Уголовным кодексом полностью отменена ответственность за недоносительство. Это, по моему мнению, характеризует отношение законодателя к «доносительству» вообще.)

Публикаций, посвященных коллизии между моральным долгом и требованиями профессиональной тайны, возникающей в подобных случаях, мне не удалось найти в специальной литературе. Не исключаю, что это вызвано тяжестью выбора:

исовет умолчать, и совет сообщить будут равно болезненны

идадут пищу для разгромной критики. Поскольку, однако, тема эта достаточно важна в адвокатской деятельности, сделаю попытку хотя бы приблизиться к правильному ответу.

44

Итак: как должен адвокат отнестись к сообщению клиента о совершении или подготовке им тяжкого преступления, а также к просьбе о консультации по этому поводу?

Ходят слухи о неких адвокатах, регулярно консультирующих руководителей преступных группировок по правовым аспектам их «деятельности». Не эта помощь, являющаяся по существу уголовно наказуемым пособничеством, рассматривается здесь. Имеется в виду добропорядочная адвокатская работа, в ходе которой адвокат узнает о состоявшейся или готовящейся преступной акции клиента.

Можно достаточно уверенно считать, что о совершенном его клиентом преступлении адвокат обязан умолчать. При состоявшемся действии сообщение о нем может преследовать единственную цель — кару. Несмотря на общественную пользу такого поступка, адвокат при этом выступает как помощник карательных органов государства, то есть действует в явном противоречии с принципами и природой адвокатуры как института. Нарушивший обязанность молчания адвокат совершает в данном случае грубый профессиональный проступок и ставит себя вне рядов корпорации.

Сложнее ответить на вопрос о правильной позиции адвоката, когда клиент пришел посоветоваться о готовящемся преступлении. Вполне очевидно, что единственный совет, который вправе дать такому клиенту адвокат, — это убедительно порекомендовать отказаться от осуществления замысла и указать на пагубность последствий. Как быть далее: обязан ли адвокат принять иные меры, для предотвращения нависшей, быть может, страшной, угрозы или последовать профессиональному долгу сохранения тайны, рискуя на всю жизнь сохранить чувство своей вины? Здесь речь идет уже вовсе не о помощи в карательной деятельности, а о помощи другим людям, о предотвращении реально нависшей над ними беды. Здесь голос морального долга звучит уже непереносимо мощно. И устоять перед ним трудно...

В аналогичной ситуации каноны любой христианской конфессии обязывают священника безоговорочно хранить тайну исповеди. В романе Э. Войнич «Овод» аббат нарушил этот свой долг и предпочел сообщить властям о готовящемся по-

45

литическом преступлении, сведения о котором были доверены ему на исповеди. Этот поступок, продиктованный заботой о безопасности государства, защите его от террористов, уже полтораста лет, прошедших после выхода романа, безоговорочно осуждается цивилизованным миром.

Вероятно, в этом и содержится нелегкий ответ на вопрос об относительной или абсолютной обязательности принципа адвокатской тайны.

«Не звени ключами тайн...»

(Опубликовано в журнале «Российская юстиция». № 2. 1997)

46

СУДЕБНЫЕ РЕЧИ

ДЕЛО СВЕТЛОВОЙ

(Хищение государственной собственности)

Светлова Тамара Ивановна обвинялась в том, что, работая заведующей секцией культтоваров крупного универмага в г. Москве, принимала для реализации похищенные иными обвиняемыми спортивные мячи. Согласно обвинению, всего ею было принято таким образом товаров на сумму 15 500 рублей. Вырученные от продажи деньги присваивались участниками преступной группы, в том числе и Светловой.

На всем протяжении следствия Светлова виновной себя не признавала.

Дело рассматривалось Московским городским судом в 1961 го­ ду. Суду было предано 20 обвиняемых.

Товарищи судьи!

При таком количестве подсудимых вам будет трудно, не заглядывая в документы дела, припомнить отличительные черты каждого из них. В утомленной памяти вашей после четырех недель процесса все они, наверное, выглядят одноликой группой.

Поэтому защиту Светловой я хотел бы начать с тех особенностей, которые резко выделяют ее из общего ряда лиц, сидящих перед вами, и эти особенности помогут вам в сове-

47

щательной комнате, еще до того, как вы начнете разбирать свои заметки, восстановить в памяти особенный облик Светловой и ее особенное положение.

Ей вменено в вину наименьшее из всех подсудимых обвинение: помощь в реализации похищенных мячей на 15 500 руб­ лей. В обвинительном заключении указано, что за каждый проданный мяч торговые работники получали по два рубля. Значит, за те мячи, в продаже которых она обвиняется, Светлова могла получить около 2000 рублей за три года. За три года — две тысячи. Это наименьший в деле объем обвинения.

Из числа находящихся под стражей подсудимых Светлова — единственная женщина. Женщина, мать всегда больше, чем мужчина, привязана к семье, к дому, и разлука причиняет ей больше страданий, чем мужчине. Значит, она — самая страдающая.

Кривая улыбка судьбы: наименее виновная — наиболее страдающая!

Вы знаете, что у нее был муж и что он погиб на фронте во время войны. От него ей остались только горе и орден, присланный с фронта его боевыми друзьями. Это было уже давно, много лет назад. Тогда она была еще сравнительно молодой (ей было около 30 лет) и вполне могла найти себе спутника жизни. И ей нужен был такой спутник, друг. Ведь у нее на руках остались маленькая дочь и больная старуха. Но она не пошла на это, предпочла не изменять памяти мужа и осталась одинокой до конца. Я вправе сказать это «до конца», потому что личная жизнь этой рано поседевшей женщины уже кончена, да и сама жизнь ее клонится к закату.

На такую жертву во имя чувства способны лишь натуры сильные и чистые.

Эта внутренняя сила и стойкость в беде проявились у Светловой и на предварительном следствии, где так соблазнительно было пойти по пути Осиповой: поддаться уговорам и признанием вины купить себе свободу до суда! Но она предпочла молча страдать в тюрьме, ни разу не признав себя в чем-либо виновной.

Такая душевная сила — не доказательство. Но я говорю о ней потому, что она невольно вызывает уважение к Светло-

48

вой и дает ей моральное право на бережное отношение к ее судьбе, на ваше внимание: а может быть, она и действительно невиновна, если так долго и так стойко отрицает вину?

Она уже год сидит в тюрьме. За что? Прокурор отвечает: она была в числе продавцов, которые помогали продавать похищенные с фабрики мячи. Мы многих продавцов заподозрили, говорит прокурор, большинство оказались невинов­ ными, тень напрасно упала на них только потому, что экспертиза нашла дефекты в их накладных. Но часть продавцов уличена, и среди них Светлова. Правда, ее участие в преступлении было сравнительно редким. Но все же участие ее налицо. Так говорит прокурор. Не ошибка ли это? Достоверны ли улики?

Предлагая вам свой анализ, я хочу оговориться, что ничего не навязываю из своих выводов — прошу лишь взвесить все «за» прокурора и мои «против», прежде чем сказать свое решающее слово.

В деле есть такие доказательства вины Светловой: экспертиза в шести ее накладных обнаружила дописки, сделанные не одновременно с общим текстом; кладовщик Лобанов на предварительном следствии признал, что этими дописками скрыт «левый» товар; бухгалтер Каневский тогда же признал, что на имя Светловой переписывал счета.

Разберемся с убедительностью этих улик.

Заключение экспертизы производит внешне весьма солидное впечатление: оно безукоризненно оформлено на блан­ ках научного учреждения. Но если осмыслить, что именно делали эксперты, то окажется, что от науки здесь только грифы на бланках. Фотографируют накладную и ее копию, затем складывают диапозитивы так, чтобы совместился текст, и затем такой же человек, как мы с вами, без помощи каких-либо приборов смотрит, какая часть текста не совмещается. Затем этот человек берет лист с грифом научно-технического отдела и пишет: «В такой-то накладной такая-то часть имеет несовмещение». Это нам понятно: эксперт увидел дефект. Но далее он пишет: «Такое-то несовмещение есть результат позднейшей дописки, а такое-то (всегда не относящееся к обвинению) могло произойти от случайного сдвига накладной

49

во время заполнения». Здесь уже неясно, по каким характерным признакам эксперт делит несовмещение на следы подлога и на случайные.

Обе стадии экспертизы не дают достоверных результатов ввиду отсутствия в них научной основы. Эксперт пишет в заключении, что несовмещения текста определялись им визуально. Если это мудреное словцо перевести на русский, то оно будет звучать более понято: на глаз. То есть выводы эксперта о совпадении или несовпадении частей текста основаны только на зрительном восприятии эксперта, обыкновенного смертного, а не являются результатом научного исследования.

Химическая экспертиза состава вещества достоверна, ибо она опирается на законы химии, познанные человеком и обладающие достоверностью объективной истины. Дактилоскопическая экспертиза вправе считаться достоверной, ибо она опирается на принятый за истину математический закон: вероятность совпадения папиллярных узоров пальцев у двух людей настолько мала, что практически невероятна. Но заключение эксперта о наличии или отсутствии совпадения частей текста основаны только на его зрительных способностях, качестве весьма субъективном, и потому является не научной экспертизой, а личным впечатлением. Такое впечатление ошибок не исключает.

Для примера: взгляните на диапозитивы накладных под номерами 268 и 104, вмененных в вину Светловой. Эксперт пишет, что здесь есть несовмещение текста. А мы при самом придирчивом осмотре никакого сдвига не видим. Что, у эксперта глаз острее?

Далее. В ряде накладных сдвиг очевиден каждому, и тогда возникает вопрос второй стадии экспертизы: от чего? От позднейшей преступной дописки или от случайности? Можно твердо заявить, что эксперты не вправе были отвечать на этот вопрос категорически: «да, подлог» или «нет, случайность», а могли делать свои выводы об этом только в предположительной форме, ибо они не в силах сослаться на какиелибо характерные признаки, отличающие сдвиг случайный от сдвига криминального.

50