Д.С.Лихачев (1906 – 1999)

Через тридцать лет еще один очевидец событий, заключенный Соловецкого лагеря особого назначения, ударник Беломорлага, блокадник, филолог – славист, академик Д.С.Лихачев [Лихачев 1999] вносит свое понимание в проблему. Глубокий мыслитель, честный и высоконравственный ученый (что к концу двадцатого века стало большой редкостью) вступив в пору подведения итогов, написал несколько работ на интересующую нас тему. Приведем несколько характерных отрывков.

«Соседство через пространство типично не только для русских городов и сел, но и для русской культуры в целом. Мы страна европейской культуры. К этому приучило нас христианство. С ним вместе мы восприняли византийскую культуру – в очень большой степени через Болгарию…

Черту восприимчивости и понимания своего и чужого как своего отмечали многие в XIX и XX вв., нет смысла повторять и развивать это наблюдение. Скажу только, что эта последняя черта доводила русских не только до многого хорошего, но до многого плохого.

Но если говорить об идеологическом своеобразии, то здесь главенствующей чертой, несомненно, должно быть выделено правдоискательство, которое постоянно отделяло русскую мысль от русской государственной деятельности либо даже, ненадолго правда, подчиняло последнюю себе…

В русской культуре всякое явление предстает в своих наилучших формах, стремится подняться на ступеньку выше, быть наполненным значительным содержанием, обрести свободу от канонов.

Русская культура не перенимала, а творчески распоряжалась мировыми культурными богатствами. Огромная страна всегда владела огромным культурным наследием и распоряжалась им со щедростью свободной и богатой личности. Да, именно личности, ибо русская культура, а вместе с ней и вся Россия являются личностью, индивидуальностью.

Личность, индивидуальность не терпят одиночества и замкнутости в себе. От этого Россия всегда стремилась любовно усвоить наследие прошлого: наследие Греции, балканских стран и среди них в первую очередь Болгарии, культуру Италии во всем ее многообразии, сперва в XV в., - зодчество, затем, в XVIII и начала XIX в., - не только зодчество, но и музыку, живопись, литературу.

Такое же стремление усвоить культуру Голландии намечается уже в XVII в. и проявляется с наибольшей силой при Петре. А в XVIII и XIX вв. пафос усвоения чужих культур обращается на Францию, Германию, Англию, Испанию… Что может создать это русское усвоение, могло бы быть продемонстрировано хотя бы на такой области, как балет…

И все-таки есть одна черта в русской культуре, которая явственно сказывается во всех ее областях: это значение эстетического начала…

Христианский идеал приобретал в России существенную добродетель – трудолюбие, заботу о богатстве всего коллектива, будь то монастырь, княжество, государство в целом или простая помещичья семья со слугами…

Русскому народу приписывается как одна из присущих ему черт беспрекословная покорность государству. Доля правды в этом есть, ибо в России не было устоявшихся традиционных форм для выражения народного мнения. Вече, земские соборы, сельские сходы?.. Этого было явно недостаточно. Поэтому независимость, любовь к свободе выражалась по преимуществу в сопротивлениях, принимавших массовый и упорный характер. Переходы из одного княжества в другое крестьян и отъезды князей и бояр. Уход за пределы досягаемости властей в казачество навстречу любым опасностям. Бунты – Медный, Разинский, Пугачевский и многие, многие другие! Боролись не только за свои права, но и за чужие…

Для русского исторического развития характерны одновременно консерватизм и быстрые смены общественных настроений, взглядов. Кажется, что даже самые смены поколений совершаются в России через меньшее число лет, чем на Западе. Это происходит не просто из-за некоторой неупорядоченности русской жизни, но и потому еще, что в русской жизни непременно что-то остается от старого и даже от неправдоподобно старого, а с другой стороны, есть страстность, развивающая это старое и взыскующая нового…

Русская культура благодаря совмещению в ней различных наследий полна внутренней свободы. К несчастью, свобода, которой она владеет, состоит не только в свободе выбора учителей и учебного материала, не только в свободе творить, но и в свободе отрекаться от чужого и своего, крушить, уничтожать, продавать, сносить, отправлять в безвестность здания, города, села, картины, памятники, фольклор, а затем и самих авторов – интеллигенцию в целом…

Из статьи «Русский исторический опыт и европейская культура». Прежде всего, европейская культура – личностная культура (в этом ее универсализм), затем она восприимчива к другим личностям и культурам и, наконец, это культура, основанная на свободе творческого самовыражения личности…

Европеец способен изучать, включать в свою орбиту все культурные явления, все «камни», все могилы. Все они «родные». Он воспринимает все ценное не только умом, но и сердцем…

Личностный характер европейской культуры определяет ее особое отношение ко всему, находящемуся за пределами данной культуры. Это не только терпимость, но в известной мере и тяготение к другому. Отсюда и принцип свободы, внутренней свободы…

Общество только тогда общество, а не толпа, не «население», когда оно состоит из личностей, обращенных друг к другу, способных охотно понять друг друга, а благодаря этому предоставить другому свободу – «для чего-то» – для самореализации в первую очередь. Необходима терпимость, иначе невозможно существование общества без насилия и может существовать только общество без личностей, общество чиновников, рабов, поведение которых регулируется только страхом наказания…

Три основания европейской культуры очевидным образом связаны с ее миссией: сохранить в своих недрах, в своей науке и понимании все культуры человечества – как ныне существующие, так и ранее существовавшие…

Русская культура всегда была по своему типу европейской культурой и несла в себе все три отличительные особенности, связанные с христианством: личностное начало, восприимчивость к другим культурам (универсализм) и стремление к свободе…

Амплитуда колебаний между добром и злом в русском народе чрезвычайно велика. Русский народ – народ крайностей и быстрого, и неожиданного перехода от одного к другому, а поэтому – народ непредсказуемой истории…

Характерна одна деталь. Русский народ всегда отличался своим трудолюбием и, точнее, «земледельческим трудолюбием», хорошо организованным земледельческим бытом крестьянства. Земледельческий труд был свят. И вот именно крестьянство и религиозность русского народа были усиленно уничтожаемы. Россия из «житницы Европы», как ее постоянно называли, стала «потребительницей чужого хлеба». Зло приобрело материализованные формы…

Россия никогда не была Востоком.

Для Русской земли (особенно в первые века ее исторического бытия) гораздо больше значило ее положение между Севером и Югом, и потому ей гораздо больше подходит определение Скандославии, чем Евразии, так как от Азии они, как ни странно, получила чрезвычайно мало…

Византийская культура дала Руси ее духовно-христианский характер, а Скандинавия в основном – военно-дружинное устроение…

Одна из основных причин многих случайностей — на­циональный характер русских. Он далеко не един. В нем скрещиваются не только разные черты, но черты в «едином регистре»: религиозность с крайним безбожием, бескорыс­тие со скопидомством, практицизм с полной беспомощно­стью перед внешними обстоятельствами, гостеприимство с человеконенавистничеством, национальное самооплевывание с шовинизмом, неумение воевать с внезапно прояв­ляющимися великолепными чертами боевой стойкости.

«Бессмысленный и беспощадный» — сказал Пушкин о русском бунте, но в моменты бунта эти черты обращены, прежде всего, на самих себя, на бунтующих, жертвующих жизнью ради скудной по содержанию и малопонятной по выражению идеи.

«Широк, очень широк русский человек — я бы сузил его»,— заявляет Иван Карамазов у Достоевского.

Совершенно правы те, кто говорит о склонности рус­ских к крайностям во всем. Причины этого требуют особо­го разговора. Скажу только, что они вполне конкретны и не требуют веры в судьбу и «миссию». Центристские позиции тяжелы, а то и просто невыносимы для русского человека.

Это предпочтение крайностей во всем в сочетании с крайним же легковерием, которое вызывало и вызывает до сих пор появление в русской истории десятков само­званцев, привело и к победе большевиков. Большевики победили отчасти потому, что они (по представлениям тол­пы) хотели больших перемен, чем меньшевики, которые якобы предлагали их значительно меньше. Такого рода до­воды, не отраженные в документах (газетах, листовках, лозунгах), я тем не менее запомнил совершенно отчетливо. Это было уже на моей памяти.

Несчастье русских — в их легковерии. Это не легкомыслие, отнюдь нет. Иногда легковерие выступает в форме доверчивости, тогда оно связано с доб­ротой, отзывчивостью, гостеприимством (даже в знамени­том, ныне исчезнувшем, хлебосольстве). То есть это одна из обратных сторон того ряда, в который обычно выстраи­ваются положительные и отрицательные черты в контр­дансе национального характера. А иногда легковерие ведет к построению легковесных планов экономического и госу­дарственного спасения (Никита Хрущев верил в свино­водство, затем в кролиководство, потом поклонялся куку­рузе, и это очень типично для русского простолюдина).

Русские часто сами смеются над собственным легкове­рием: все делаем на авось и небось, надеемся, что «кривая вывезет». Эти словечки и выражения, отлично характери­зующие типично русское поведение даже в критических ситуациях, не переводимы ни на один язык. Тут вовсе не проявление легкомыслия в практических вопросах, так его толковать нельзя,— это вера в судьбу в форме недоверия к себе и вера в свою предназначенность.

Стремление уйти от государственной «опеки» навстре­чу опасностям в степи или в леса, в Сибирь, искать счаст­ливого Беловодья и в этих поисках угодить на Аляску, даже переселиться в Японию.

Иногда это вера в иностранцев, а иногда поиски в этих же иностранцах виновников всех несчастий. Несомненно, что в карьере многих «своих» иностранцев сыграло роль именно то обстоятельство, что они были нерусскими — грузинами, чеченцами, татарами и т. п.

Драма русского легковерия усугубляется и тем, что русский ум отнюдь не связан повседневными заботами, он стремится осмыслить историю и свою жизнь, все происхо­дящее в мире в самом глубоком смысле. Русский крестья­нин, сидя на завалинке своего дома, рассуждает с друзьями о политике и русской судьбе — судьбе России. Это обыч­ное явление, а не исключение!

Русские готовы рисковать самым драгоценным, они азартны в выполнении своих предположений и идей. Они готовы голодать, страдать, даже идти на самосожжение (как сотнями сжигали себя староверы) ради своей веры, своих убеждений, ради идеи. И это имело место не только в прошлом — это есть и сейчас. (Разве не верили избира­тели в явно несбыточные обещания некого депутата, ныне заседающего в Госдуме?)

Нам, русским, необходимо наконец обрести право и силу самим отвечать за свое настоящее, самим решать свою политику — и в области культуры, и в области экономики, и в области государственного права,— опираясь на реаль­ные факты, на реальные традиции, а не на различного рода предрассудки, связанные с русской историей, на мифы о всемирно-исторической «миссии» русского народа и на его якобы обреченность в силу мифических представлений о каком-то особенно тяжелом наследстве рабства, которого не было, крепостного права, которое было у многих, на якобы отсутствие «демократических традиций», которые на самом деле у нас были, на якобы отсутствие деловых качеств, которых было сверхдостаточно (одно освоение Сибири чего стоит), и т.д., и т.п. У нас была история не хуже и не лучше, чем у других народов.

Нам самим надо отвечать за наше нынешнее положе­ние, мы в ответе перед временем и не должны сваливать все на своих достойных всяческого уважения и почитания предков, но при этом, конечно, должны учитывать тяже­лые последствия коммунистической диктатуры.

Мы свободны — и именно поэтому ответственны. Хуже всего все валить на судьбу, на авось и небось, наде­яться на «кривую». Не вывезет нас «кривая»!

Мы не соглашаемся с мифами о русской истории и рус­ской культуре, созданными в основном еще при Петре, которому необходимо было оттолкнуться от русских тради­ций, чтобы двигаться в нужном ему направлении. Но озна­чает ли это, что мы должны успокоиться и считать, что мы пребываем в «нормальном положении»?

Нет, нет и нет! Тысячелетние культурные традиции ко многому обязывают. Мы должны, нам крайне необходимо продолжать оставаться великой державой, но не только по своей обширности и моголюдству, а в силу той великой культуры, которой должны быть достойны…

Мифы о России старые и новые.

Н. Бердяев постоянно отмечал поляризованность русского характера, в котором странным образом совмещаются совершенно противоположные черты: доброта с жестокостью, душевная тонкость с грубостью, крайнее свободолюбие с деспотизмом, альтруизм с эгоизмом, самоуничижение с национальной гордыней и шовинизмом…

Миссия России определяется ее положением среди других народов тем, что в ее составе объединилось до трехсот народов – больших, великих и малочисленных, требовавших защиты. Культура России сложилась в условиях этой многонациональности. Россия служила гигантским мостом между народами. Мостом прежде всего культурным. И это нам необходимо осознать, ибо мост этот, облегчая общение, облегчает одновременно и вражду, злоупотребления государственной власти…

То, что страна, создавшая одну из самых гуманных универсальных культур, имеющая все предпосылки для объединения многих народов Европы и Азии, явилась в то же время одной из самых жестоких национальных угнетательниц, и прежде всего своего собственного, «центрального» народа – русского, составляет один из самых трагических парадоксов в истории, в значительной мере оказавшейся результатом извечного противостояния народа и государства, поляризованности русского характера с его одновременным стремлением к свободе и власти…

А.П.Чехов в повести «Степь» обронил от себя лично такое замечание: «Русский человек любит вспоминать, но не любит жить»; то есть он не живет настоящим, и действительно – только прошлым или будущим!

Настоящее всегда воспринималось в России как нахо­дящееся в состоянии кризиса. И это типично для русской истории. Вспомните: были ли в России эпохи, которые вос­принимались бы их современниками как вполне стабиль­ные и благополучные? Период княжеских распрей или ти­рании московских государей? Петровская эпоха и период послепетровского царствования? Екатерининская? Цар­ствование Николая I? Не случайно русская история про­шла под знаком тревог, вызванных неудовлетворенностью настоящим, вечевых волнений и княжеских распрей, бун­тов, тревожных земских соборов, восстаний, религиозных волнений. Достоевский писал о «вечно создающейся Рос­сии». А А.И.Герцен отмечал: «В России нет ничего окон­ченного, окаменелого: все в ней находится еще в состоянии раствора, приготовления... Да, всюду чувствуешь известь, слышишь пилу и топор».

Итак, место русской культуры определяется ее многообразнейшими связями с культурами многих и многих других народов Запада и Востока…

Что же делать сейчас, в пору действительной отсталости и катастрофического падения культуры? Ответ, я думаю, ясен. Кроме стремления к сохранению материальных остатков старой культуры (библиотек, музеев, архивов, памятников архитектуры) и уровня мастерства во всех сфе­рах культуры надо развивать университетское образова­ние. Здесь без общения с Западом не обойтись.