21-02-2013_19-11-15 / Киричек А.В. Русская философ мысль в PDF / текст_1

связи, их объединяющей». Церковь составляет не одна иерархия священнослужителей, но все ее члены, пребывающие в живом взаимодействии между собой. Церковь – это органическое целое, живое тело, главой которого является Иисус Христос. Любящие Христа и божественную правду принадлежат Христу и становятся членами тела Христова. В Церкви они находят новую, более полную и более совершенную жизнь по сравнению с той, которую бы они встретили вне её.

Вистории подлинный идеал церковной жизни сохраняет, по убеждению Хомякова, только православие, гармонически сочетая единство и сво-

боду и, тем самым, реализуя центральную идею Церкви – идею соборно-

сти. Католичество изменяет началу свободы во имя единства, протестантство, наоборот, принижает единство, возвышая свободу. Православие одно осталось верным духу христианства, являясь гармоническим сочетанием единства и свободы в принципе христианской любви.

Как отмечает Н. О. Лосский, «соборность – это свободное единство основ Церкви в деле совместного понимания ими правды и совместного отыскания ими пути к спасению, единство, основанное на единодушной любви к Христу и божественной праведности»1. Таким образом, согласно Хомякову, «христианство есть не что иное, как свобода во Христе». Принцип соборности означает, что ни патриарх, имеющий верховную власть, ни духовенство, ни даже вселенский собор не являются абсолютными носителями истины. Таким носителем истины является только Церковь в целом2.

Встатье «По поводу Гумбольдта» (1849 г.) Хомяков доказывает, что

единственное спасение Запада – в принятии православия, содержащего вечную истину первобытного христианства во всей ее полноте, т. е. тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви.

Опираясь на традиции восточной патристики, Хомяков обосновывает необходимость цельного знания («живознания»), источником которого также выступает соборность: «совокупность мышлений, связанных любовью». Будучи «внутренним» и «непосредственным», живое знание так отличается от знания отвлеченного, рассудочного, как действительное ощущение света зрячим отличается от знания законов света слепорождённым. Xомяков усматривает гносеологическую ошибку рационализма в том, что он источник познания видит только в рассудочной деятельности, а не во всей полноте сил духа, недостаточно высоко ценя значение воли для познания. Рассудок постигает только законы познаваемого, т. е. идеальную

1Лосский Н. О. История русской философии. – М.: Высшая школа, 1991, С. 51.

2Как отмечает Н. О. Лосский, под словом «церковь» Хомяков всегда понимает Православную Церковь, а по отношению к католицизму применяет термины «папизм», «романизм», «латинство», но не «церковь» // Лосский Н. О. Указ. соч. С. 52.

103

реальность, мир абстракций и формул; живая действительность, мир как таковой воспринимается только всей полнотой сил духа. Важнейшей составной частью этой полноты духа является религиозно-нравственное начало, которое, таким образом, играет определяющую роль в познавательной деятельности, оказываясь как предпосылкой, так и конечной целью познавательного процесса. Как утверждал Хомяков, все этапы и формы познания, т. е. «вся лестница получает свою характеристику от высшей степени – веры».

Реальным проявлением соборной жизни является крестьянская общи-

на. Хомяков выяснял и экономическое, и нравственное значение об-

щины, с помощью которой достигаются «сохранение исконного обычая, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное воспитание людей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести». Xомяков видел в общине единственно уцелевшее гражданское учреждение всей русcкой истории, из которого мог развиться целый гражданский мир. В русской промышленности общине соответствует артель.

Философ последовательно выступал за отмену крепостного права,

защищал полное освобождение крестьян посредством одновременного выкупа во всей России, но при условии сохранения общинной организации жизни. По его словам, безнравственность является главным злом рабства. Рабовладелец всегда отличается большей безнравственностью, чем раб: христианин может быть рабом, но не должен быть рабовладельцем.

Славянофильская историософия представлена в незавершенной работе Хомякова «Записки о всемирной истории» (друзья в шутку называли её «Семирамидой»), в которой сделана попытка целостного изложения всемирной истории, определения ее смысла. Образ исторической жизни у Хомякова принципиально лишен постоянного культурного, географиче-

ского и этнического центра. «История» предстает как взаимодействие двух полярных духовных начал – «иранского» и «кушитского», дейст-

вующих отчасти в реальных, отчасти в символических культурноэтнических ареалах. Самые различные этносы становятся участниками всемирной истории, развивая свои культуры под знаком либо «иранства» как символа свободы духа, либо «кушитства» (родиной которого является Эфиопия), символизирующего «преобладание вещественной необ-

ходимости», т. е. не отрицание духа, но отрицание его свободы. По Хомякову, это два основных типа человеческого мировосприятия. Христианство, по мнению мыслителя, представляет собой не столько высший тип «иранского» сознания, сколько уже его преодоление.

Сталкивая в своей историософии «свободу духа» (иранство) и «вещественный», фетишистский взгляд, обозначенный символически именем

104

«кушизма», Хомяков на почве древней истории и мифологии продолжал ключевой для славянофилов спор с рационализмом, лишившим, по их мнению, западный мир внутреннего духовно-нравственного содержания и утвердивший на его месте «внешне-юридический» формализм общественной и религиозной жизни. Ответственность за подпадание западной культуры под власть рационализма он возлагал на католицизм. Но, критикуя Запад, Хомяков не был склонен к идеализации ни прошлого России,

ни, тем более, ее настоящего. В русской истории он выделял периоды относительного «духовного благоденствия» (царствование Федора Иоанновича, Алексея Михайловича, Елизаветы Петровны) без «великих напряжений, громких деяний, блеска и шума в мире». Это были периоды органического, естественного развития «духа жизни народа», а не канувшие в Лету «великие эпохи».

Будущее России, о котором мечтал Хомяков, должно было стать преодолением «разрывов» русской истории. Он надеялся на «воскресение Древней Руси», хранившей, по его убеждению, религиозный идеал соборности. Приняв от Византии христианство в его «чистоте и целостности», опираясь на такие качества русского народа, как смиренность, набожность, любовь к святости, взаимопомощь, склонность к общественной организации в форме общины или артели, Россия, по мнению Хомякова, сможет пойти дальше Европы в решении вопросов общественной справедливости.

Философ верил в великую миссию русского народа. Эта миссия бу-

дет осуществлена тогда, когда народ полностью проявит все духовные силы и признает принципы, лежащие в основе православия. Россия, призвана, по его словам, встать в центре деятельности мировой цивилизации. В чём же эта миссия состоит? По мнению Хомякова, Россия стремится не к тому, чтобы быть богатейшей или могущественнейшей страной, а к тому,

чтобы стать «самым христианским из всех человеческих обществ».

Как можно оценить это пророчество с позиций сегодняшнего дня? Можно ли считать, что Россия воплотила этот завет, реализовала начала христианской жизни полнее других стран? Очевидно, что нет. Большинство населения, на словах называя себя христианами, остаются в глубине души атеистами. После недолгого православного бума на рубеже 80–90-х годов XX века храмы остаются полупустыми. Пышным цветом расцветают коррупция, разврат, преступность и многие другие пороки, несовместимые с заповедями Христа. Но главное – страна погрязает в индивидуализме, бездуховности, ориентируясь на импортированное с Запада потребительство и всё больше утрачивая соборные начала жизни, связанные с милосердием, любовью, справедливостью. Значит, прогноз Хомякова не оправдался? На наш взгляд, это не совсем так.

Давайте вдумаемся, какой смысл содержит понятие «христианское общество». Конечно, на первый взгляд, это общество, исполняющее

105

заповеди Христа. Но, с другой стороны, самым христианским можно признать и такое общество, члены которого претерпевают те же страстные муки, какие претерпел Христос на кресте, иными словами, жизнь которых – такое же сплошное страдание, как и жизнь Христа. Если посмотреть с этой стороны на последние сто лет российской истории, то приходится признать правоту Хомякова: по-видимому, ни один другой народ не претерпел столько страданий, сколько выпало на долю народа русского. Три революции, кровавая междоусобная война, сталинские репрессии, Великая Отечественная война, унесшая жизни 27 миллионов советских граждан, эпохи голода и разрухи. И сегодня, несмотря на кажущуюся стабильность, страдания русского народа продолжаются, о чём свидетельствуют сотни тысяч беспризорников, миллионы заключенных, алкоголиков, наркоманов, больных СПИДом, голодовки рабочих и работников бюджетной сферы, не получающих месяцами зарплату, нищенствующие пенсионеры, и всё это на фоне жирующих олигархов и чиновников, на словах заботящихся о процветании нации, но на деле продолжающих курс на разрушение страны, уничтожение русской культуры, языка, да и самого русского народа, в котором в течение последних 15 лет смертность в 1,5–2 раза превышает рождаемость.

Поэтому слова Хомякова о «христианской миссии» России оказались, на наш взгляд, действительно пророческими: трудно найти другую страну, другой народ, перенесший столько страданий, продолжающий невольно подражать крестным мукам Спасителя на Голгофе.

Что касается «младших славянофилов» – Аксакова, Самарина и других, – то их заслуга состоит скорее в продолжении традиции, в пропаганде консервативных идей, нередко в придании им обострённо-полемического, одностороннего характера, зачастую расходящегося с духом «истинного славянофильства».

Константин Сергеевич Аксаков (1817–1860 гг.) первоначально при-

надлежал к западникам, входил в кружок Станкевича, но после 1840 года примкнул к славянофилам. Обладая бескомпромиссностью, горячим темпераментом, он резко враждебно относился к деятельности Петра I, без всякой меры идеализировал русскую историю, называя её «всеобщей исповедью», превозносил русское крестьянство, полагая, что оно в чистоте сохранило высокие нравственные начала, не будучи испорчено цивилизацией, а в западной культуре видел лишь одни темные стороны: насилие, враждебность, бездуховность, индивидуализм, склонность к театральным эффектам. Аксаков известен как литератор, историк, публицист. Его перу принадлежат такие сочинения, как драма «Освобождение Москвы в

1612 г.», пьеса «Олег под Константинополем», комедия «Князь Лупо-

вицкий». Его основные исторические работы: «Нравы и обычаи древних

106

славян вообще и русских славян в частности», «Богатыри князя Владимира».

Юрий Федорович Самарин (1819–1876 гг.) первоначально увлекался Гегелем и пытался примирить его философию с православием, но под влиянием Хомякова примкнул к славянофилам. Занимал ряд высоких государственных постов, в частности, должности секретаря 1-го департамента сената, правителя канцелярии киевского генерал-губернатора Д. Г. Бибикова. Будучи сторонником отмены крепостного права, Самарин принимал деятельное участие в реформе Александра II по освобождению крестьян. Требуя для России самобытного развития, мыслитель боялся ломки народного быта, преждевременного искажения его коренных начал, но в то же время всеми силами защищал те нововведения, которые вносили свет в русское общество, хотя бы основная их мысль и была заимствована из-за границы. «Неисправимый славянофил» (по его собственным словам), Самарин высоко ценил западную цивилизацию. В земском самоуправлении, в свободе печатного слова, в новом суде он видел условия, способные поднять наш народный дух, придать нашей государственной и общественной жизни более выраженный национальный характер. Чуждый властолюбия и честолюбия, Самарин отличался широкою терпимостью к чужим мнениям: чувство дружбы соединяло этого бойца славянофильской идеи с К. Д. Кавелиным, ветераном западничества, с которым он расходился и по вопросам чисто теоретическим.

Обратимся теперь к воззрениям оппонентов славянофилов. В целом западники были убеждены в том, что Россия отстала от Запада, должна у него учиться и пройти вслед за ним тот же самый путь развития. Они хотели, чтобы Россия усвоила европейскую науку, западные институты и ценности. Западники мало интересовались религией и имели склонность к преувеличению недостатков русской Церкви. Многие из них были сторонниками социализма в той или иной форме.

Возникновение «западнического» движения, строго говоря, было связано с деятельностью кружка Станкевича, организованного им в 1831 г. в Московском университете. В кружок входили В.Г. Белинский, К. С. Аксаков, поэты А. В. Кольцов и М. Ю. Лермонтов, М. А. Бакунин, В. П. Боткин, М. Н. Катков, Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин. Все они занимались главным образом философией, поэзией и музыкой. Сначала члены кружка с энтузиазмом изучали Шеллинга, а после 1835 г. властителем дум стал Г. Гегель. Позднее к западническому движению присоединился А. И. Герцен и его друг Н. П. Огарёв.

Николай Владимирович Станкевич (1813–1840 гг.) родился в бога-

той помещичьей семье. С 1831 по 1834 г. учился на словесном факультете Московского университета. Как литератор он ничем особенным не прославился: написал довольно слабую историческую драму «Скопин-

107

Шуйский», небольшую повесть, три десятка стихотворений второстепенного значения и несколько отрывков философского характера, найденных только после его смерти. Интерес представляет переписка Станкевича с друзьями, полная блестящих мыслей, метких определений, и представляющая собой летопись его искреннего стремления познать истину. Весь этот литературный багаж вместе с переводами занял небольшой томик, и, конечно, не в нем источник первостепенного значения Станкевича. Не обладая крупным литературным дарованием, он был очень талантливой личностью. Одаренный тонким эстетическим чутьем, горячей любовью к искусству, большим и ясным умом, способным разбираться в самых отвлеченных вопросах и глубоко вникать в их сущность, Станкевич давал окружающим могущественные духовные импульсы и будил лучшие силы ума и чувства. Его живая, часто остроумная беседа была необыкновенно плодотворна. Всякому спору он умел сообщать высокое направление; все мелкое и недостойное как-то само собой отпадало в его присутствии.

Философия Станкевича заключается в идее о том, что вся природа является единым организмом, эволюционирующим в сторону разума. Источник развития природы мыслитель видит в чувстве любви: «Жизнь – пишет он в письме М. Бакунину, – есть любовь. Вечные законы её и вечное их исполнение – разум и воля. Жизнь беспредельна в пространстве и во времени, ибо она есть любовь. С тех пор, как началась любовь, должна была начаться жизнь; покуда есть любовь, жизнь не должна уничтожиться…»1. Главная причина недостатков человека – отсутствие любви.

Виссарион Григорьевич Белинский (1811–1848 гг.) известен, прежде всего, как талантливый литературный критик. В своём философском развитии он постепенно эволюционировал от шеллингианца через увлечение Фихте и Гегелем к социализму. На протяжении своей краткой, но деятельной жизни Белинский неоднократно менял свои философские и политические взгляды. Сначала под влиянием Гегеля он ставит общество выше личности: «Общество всегда правее и выше частного человека, и частная индивидуальность только до той степени и действительность, а не призрак, до какой она выражает собою общество»2. Но уже через несколько лет в письме Боткину (1841) выражает противоположные взгляды и Гегеля нещадно критикует: «Субъект у него не сам себе цель, но средство для мгновенного выражения общего, а это общее является у него в отношении к субъекту Молохом… Благодарю покорно, Егор Федорыч3, кланяюсь вашему философскому колпаку; но со всем подобающим вашему философскому

1Цит. по: Лосский Н. О. Указ. соч. С. 74.

2Там же. С. 77.

3Так в кружке Станкевича называли Гегеля.

108

филистерству уважением, честь имею донести вам, что если бы мне и удалось влезть на верхнюю ступень лестницы развития, я и там попросил бы вас отдать мне отчёт во всех жертвах случайностей, суеверия, инквизиции, Филиппа II и прочее и прочее, иначе я с верхней ступени бросаюсь вниз головой. Я не хочу счастья и даром, если не буду спокоен насчёт каждого из моих братий по крови, – костей от костей моих и плоти от плоти моея. …судьба субъекта, индивидуума, личности важнее судеб всего мира и здравия китайского императора»1.

Вэтих словах Белинский предвосхищает по сути идею Достоевского, выраженную в «Братьях Карамазовых» (притча о слезинке ребёнка), о том, что мировая гармония не стоит даже одной человеческой жизни. В этом фрагменте можно углядеть и отголоски идеи апокатастазиса – всеобщего спасения, которую позже будет развивать Н. А. Бердяев.

Однако сам Белинский недолго оставался гуманистом, и в середине 40-х годов становится убеждённым социалистом. В 1846 году в письме Боткину он пишет: «Я начинаю любить человечество маратовски: чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнём и мечом истребил бы остальную»2.

Вконце жизни Белинский был близок к материализму и атеизму, но опять-таки не был в этом последовательным: то он пишет, что русские «по натуре глубоко атеистический народ», с неприязнью отзывается о русской Церкви, отмечает, что многие люди «всё ещё упорно стоят за какого-то бога», но в других местах, например, в статье «Взгляд на русскую литературу» (1847) утверждает обратное: «Искупитель рода человеческого приходил в мир для всех людей… Он – сын Бога – человечески любил людей

исострадал им в их нищете, грязи, позоре, разврате, пороках, злодействах… Но божественное слово любви и братства не втуне огласило мир»3.

Подобная противоречивость его суждений проигрывает последовательности мысли вождей славянофилов – Киреевского и Хомякова.

Пожалуй, наиболее значительной и многосторонней фигурой среди западников был Александр Иванович Герцен (1812–1870 гг.). Он был вне-

брачным сыном знатного русского барина И. А. Яковлева и немки Луизы Гааг, которую Яковлев, возвращаясь после многолетнего путешествия по Европе, взял с собою в Москву. 25 марта 1812 г. она стала матерью ребенка, которому отец дал фамилию Герцен (от немецкого слова «Herz» – сердце). Первые годы мальчика прошли уныло и одиноко, но его богато одаренная натура стала проявляться очень рано. У матери научился он

1Цит. по: Лосский Н. О. Указ. соч. С. 77.

2Цит. по: Лосский Н. О. Указ. соч. С. 77.

3Там же. С. 79.

109

немецкому языку, в разговорах с отцом и гувернерами – французскому. У Яковлева была богатая библиотека, состоявшая в основном из сочинений французских писателей XVIII в., и в ней мальчик занимался вполне свободно. Такое чтение пробудило в душе ребенка множество вопросов, требующих ответа.

События 14 декабря 1825 г. определили направление мыслей и стремлений, симпатий и антипатий Герцена. Окончилось и одиночество мальчика. Он познакомился, а вскоре и близко сошелся с сыном дальнего родственника Яковлева, Н. П. Огаревым (1813–1877 гг.). Эта близость перешла затем в самую тесную дружбу. Добрый, мягкий, мечтательный, готовый отдать всего себя на служение ближним, Огарев превосходно дополнял живого, энергичного Герцена. Друзья виделись очень часто, вместе читали, совершали совместно большие прогулки, во время которых их мысли и мечты устремлялись на борьбу с окружавшею русскую жизнь несправедливостью. В одну из таких прогулок, в 1828 г. на Воробьевых горах, Герцен и Огарев поклялись в вечной дружбе и неизменном решении отдать всю жизнь на служение свободе.

В1831 г. Герцен поступил на физико-математическое отделение Московского университета и погрузился в новый, шумный мир. «Жизнь в университете – вспоминает он, – оставила у нас память одного продолжительного пира идей, пира науки и мечтания, иногда бурного, иногда мрачного, разгульного, но никогда порочного». Вместе с Огаревым он организует кружок, альтернативный кружку Станкевича. Участники кружка вели разговоры и споры о науке, литературе, искусстве, философии, политике.1 В это время Герцен подпадает под сильное влияние идей французского социалиста Сен-Симона и до конца жизни сохраняет приверженность идеалам социальной справедливости.

В1833 г. Герцен окончил университет со степенью кандидата и серебряной медалью. Через год после окончания курса Герцен, Огарев и несколько других лиц были арестованы. Причиною ареста был самый факт существования в Москве «неслужащих», вечно о чем-то толкующих, волнующихся и кипятящихся молодых людей, а поводом – одна студенческая вечеринка, на которой пелась содержавшая в себе «дерзостное порицание»

песня, и был разбит бюст императора Николая Павловича. В тюрьме

1 Вот что пишет о кружке Герцена Е. А. Соловьёв: «Здесь на первом плане «вопросы жизненные и чисто практические», здесь Сен-Симон вместо Гофмана, здесь политическое и нравственное мышление преобладает над мышлением религиозноэстетическим, Шиллер и Гете пользуются громадным уважением, но героями являются не литераторы и художники, а декабристы и люди науки…» // Соловьёв Е. А. Александр Герцен // в кн.: Ломоносов. Грибоедов. Сенковский. Герцен. Писемский: Биогр. повествования. – Челябинск: Урал, 1997, С. 333–334.

110

Герцен пробыл девять месяцев, после чего был отправлен в ссылку: сначала в Пермь, а через три недели – в Вятку с зачислением в качестве «канцеляриста» на службу к губернатору Тюфяеву. При деятельном участии Герцена в Вятке была основана первая публичная библиотека.

Из Вятки Герцен был переведён во Владимир, где самым значительным фактом его жизни была женитьба на Н. А. Захарьиной. Затем последовал переезд в Петербург, потом снова ссылка – в Новгород, и только в 1842 г. он, наконец, возвращается в Москву. Этот период наполнен самой интенсивной работой. Постоянное общение с Белинским, Грановским, Чаадаевым и другими западниками, споры со славянофилами, литературная деятельность составляли главное содержание жизни Герцена. Литературная деятельность Герцена не поставила его в ряды русских писателейклассиков, но она, тем не менее, в высокой степени замечательна. Здесь и разработка философских проблем, и вопросы этики, и русский быт того времени с его гнетущим влиянием на живые силы страны и горячая любовь к родной земле, родному народу.

По мнению Н. О. Лосского, Герцен не интересовался теоретической стороной философии, последняя интересовала его лишь потому, что её можно было применить на практике, в борьбе за свободу и достоинство личности, за осуществление социальной справедливости.1 На наш взгляд, такая оценка не вполне справедлива. Хотя Герцен и не создал цельной философской системы, тем не менее ему принадлежит ряд глубоких философских идей.

В философских трудах «Дилетантизм в науке» (1843 г.), «Буддизм в науке», «Письма об изучении природы» (1845–1846 гг.) мыслитель утвер-

ждал союз философии с естественными науками. Герцен требует от ка-

ждого ученого одновременно и широты, и глубины. К специалисту в той или иной области он предъявляет требование откликаться и на все запросы живой жизни, другими словами, – быть гражданином. Он считает, что наука должна отделаться от метафизических бредней, от тьмы тьмущей специальностей и таким образом сделаться доступной всем людям. По его мнению, нет «мысли, которую нельзя было бы высказать просто и ясно». В один прекрасный день, мечтает Герцен, наука отпразднует свое бракосочетание с жизнью. С позиций жизни Герцен критикует и цеховых учёных, замкнувшихся в отдельной ветви какой-нибудь специальной науки, и дилетантов, не знающих глубоко ни одного вопроса, и «буддистов», которых калачом не заманишь в мир действительности – так им хорошо в мире отвлеченностей.

Идея научной философии, борьба с духом специализации и цехового самодовольства, мечта о науке как общем достоянии, отрицание всяких

1 Лосский Н. О. Указ. соч. С. 80.

111

абстракций и сущностей, требование переработать действительность и привести её в согласие с разумом – все эти идеи Герцена не только выражают его позицию западничества, ведь наука пришла именно оттуда, но также позволяют считать его предвестником философии позитивизма.

Глубоко занимал Герцена также вопрос об отношениях между личностью и обществом. В древнем мире личность была всецело принесена в жертву коллективности. «Средние века обернули вопрос – существенным сделали личность, несущественным res publica. Но ни то, ни другое решение не может удовлетворить совершенного человека». «Одно разумное, сознательное сочетание личности и государства приведет к истинному понятию о лице вообще. Сочетание это – труднейшая задача, поставленная современным мышлением»... Но в дилемме индивидуализм – коллективизм симпатии независимого и свободолюбивого Герцена всецело на стороне личности – в этом он прямой предшественник персонализма Н.А. Бердяева. Герцен пишет: «Масса хороша только как безличная, и развитие самобытной личности составляет всю прелесть, до которой дорабатывается все свободное, талантливое, сильное»1.

Рассматривая историю, Герцен отмечает: «Лицо, истинная действительная монада общества, было всегда пожертвовано какому-нибудь общему понятию, собирательному имени, какому-нибудь знамени. Для кого работали, кому жертвовали, кто пользовался, кого освобождали, уступая свободу лица, об этом никто не спрашивал. Все жертвовали (по крайней мере на словах) самих себя и друг друга». Защищая личность, Герцен доходит до оправдания эгоизма: «Разумеется, люди – эгоисты, потому что они – лица. Как же быть самим собой, не имея резкого сознания своей личности!… Мы эгоисты и потому добиваемся независимости, благосостояния, признания своих прав, потому жаждем любви, ищем деятельности… и не можем отказывать без явного противоречия в тех же правах другим…»2. «Всего меньше эгоизма у рабов», – гениально замечает Герцен. В сущности, русский философ предвосхищает современные западные теории (например, Э. Фромма), доказывающие, что любовь к себе является необходимым признаком зрелой, здоровой личности.

В то же время Герцен изучает историю России, быт народа русского, склад его душевной жизни. Он подходит к вопросу: какая сила сохранила многие прекрасные качества русского народа, несмотря на татарское иго, немецкую муштру и отечественный кнут? – Это сила православия, – говорили славянофилы: лишь из нее исходит, как производное, дух соборности народа, а внешним выражением этого духа является общинный быт

1Цит. по: Соловьёв Е. А. Указ. соч. С. 453.

2Там же. С. 454–455.

112