21-02-2013_19-11-15 / Киричек А.В. Русская философ мысль в PDF / текст_1

них и побеждать их: покаянием, слезами и милостынею. И это вам, дети мои, не тяжкая заповедь Божия, как теми делами тремя освободиться от грехов своих и царствия небесного не лишиться.

ИБога ради, не ленитесь, умоляю вас, не забывайте трех дел этих, ибо не трудны они: это не затворничество, не монашество, не голодание, которые иные добродетельные претерпевают, но малыми делами можно получить милость Божию».1 Таким образом, Мономах выступает оппонентом, неявным противником и Феодосия, и Кирилла Туровского.

В заключительной части «Поучения» Владимир предлагает своего рода моральный кодекс – свод важнейших заповедей, соблюдение которых видится им необходимым и для спасения души, и для сохранения доброго имени, и для поддержания авторитета власти и социального порядка. Причем адресовать их можно не только властителям, но и простым людям: «убогих не забывайте», «подавайте милостыню сироте», «гордости не имейте», «в земле богатства не прячьте», «старых чти, как отца, а молодых, как братьев», «лжи остерегайтесь, и пьянства, и блуда», «чтите гостя», «жену свою любите, но не давайте ей над собой власти», но «превыше всего имейте страх Божий»2.

«Слово» («Моление») Даниила Заточника относится одновременно

кчислу самых загадочных, прекрасных и проникновенных произведений древнерусской литературы. Сведения о личности автора крайне скудны: неизвестно, когда он жил (в XII или XIII веке), кем был (в нем видели то княжеского холопа, то «дворянина», т. е. члена княжеского двора, то дружинника, то ремесленника и даже профессионального скомороха), какому князю адресовано его послание.

Ихотя о личности Даниила Заточника мы не знаем почти ничего определённого, написанное им «Слово» относится к числу самых личностных произведений древнерусской литературы домонгольского периода. Автор постоянно говорит о себе, о своих переживаниях: «Яко же бо олово гинеть (т. е. пропадает, исчезает) часто разливаемо, тако и человекъ, приемля многие беды. Никто не может соли зобати (т. е. есть пригоршнями), ни у печали смыслити; всякъ бо человекъ хитрить и мудрить о чюжеи беди, а о своеи не можеть смыслити. Злато съкрушается огнемъ, а человекъ напастьми; пшеница бо много мучима чисть хлебъ являеть, а в печали об-

ретаеть человекъ умъ свръшенъ. Молеве (т. е. моль – авт.) княжи ризы едять, а печаль человека; печалну бо мужу засышють (т. е. засушат – авт.)

кости»3. По существу Даниил выступает предтечей экзистенциально ориентированных философов: Паскаля, Киркегора, Ницше, Шестова.

1Златоструй…, С. 165.

2Там же. С. 166–167.

3Там же. С. 240. Курсив и уточнения в скобках – авт.

23

Основное содержание произведения – мольба, обращённая к великому князю, о сострадании, о помощи, причём помощи именно материальной. Даниил для достижения своих целей, с одной стороны, всячески восхваляет себя, свой ум («Господине мои! Не зри внешняя моя, но возри внутреняя моа. Азъ бо, господине, одениемъ оскуденъ есмь, но разумом обиленъ; унъ възрасть имею, а старъ смыслъ во мне. Бых мыслию паря, аки орелъ по воздуху»1), с другой – открыто льстит князю, иногда просто-напросто пытается манипулировать им, надеясь вызвать чувство жалости: «Княже мои, господине! Яви ми зракъ лица своего, яко гласъ твои сладокъ и обрах твои красенъ; мед истачають устне твои, и послание твое аки раи с плодом.

Но егда (т. е. когда) веселишися многими брашны («брашны» – еда, пища), а мене помяни, сух хлебъ ядуща; или пиеши сладкое питие, а мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена; егда лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы, а мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, и каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе».2

Обвиняя бояр, тиунов, иных властьимущих в жадности и корыстолюбии, ища защиты и справедливости только у великого князя, Даниил, по существу, закладывает традицию народной веры в благого и милосердного правителя, обманываемого нерадивыми чиновниками. Рудименты этой веры обильно представлены в современном массовом российском сознании.

Даниила можно рассматривать и в качестве прообраза, прототипа «лишнего человека», который станет главным героем русской литературы XIX века. Он «выпал» из обычной жизни, потерял свое место в мире. Его горе – это действительно «горе от ума», т. е. горе интеллектуала, человека мыслящего, неординарного, но, увы, невостребованного ни обществом, ни властью.

Примечательно, что последние страницы «Слова» посвящены бедам, приносимым мужчинам «злыми жёнами»: «Глаголеть бо в мирских притчах: не скотъ въ скотех коза; не зверь въ зверех ожъ (т. е. ёж); ни рыба въ рыбах ракъ, ни потка (т. е. птица) въ потках нетопырь; не мужь в мужех, иже (т. е. которым) кимъ своя жена владееть; не жена в женых, иже от своего мужа блядеть; не робота в роботах под жонками повозъ возити…

Добра жена венецъ мужу своему и безпечалие; а зла жена лютая печаль, истощение дому. Червь древо тлить, а зла жена домъ мужа своего теряеть. Лутче есть утли лодии ездети, нежели зле жене таины поведати: утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубить. Лепше есть камень долоти, нижеле зла жена учити; железо уваришь, а злы жены не научишь.

1Златоструй…, С. 241.

2Там же. С. 240.

24

Зла бо жена ни учениа слушаеть, ни церковника чтить, ни Бога ся боить, ни людеи ся стыдить, но всех укоряет и всех осужаеть.

Что лва злеи в четвероногих, и что змеи лютеи в ползущих по земли? Всего того злеи зла жена. Несть на земли лютеи женской злобы. Женою сперва прадедъ нашь Адамъ из рая изгнанъ бысть; жены ради Иосифъ прекрасныи в темници затворенъ бысть; жены ради Данила пророка в ровъ ввергоша, и лви ему нози лизаху. О злое, острое оружие диаволе и стрела, летящеи с чемеремъ (т. е. с ядом)!».1

Мотив женского начала в данном случае не уникален, он присутствует и в других произведениях, в частности, в «Слове о преподобном Моисее Угрине» из «Киево-Печёрского патерика»2.

Противопоставление добра и зла в рамках «Слова» не единично. Также Заточник сравнивает доброго и злого господина, щедрого и скупого князя («Доброму бо господину служа, дослужится слободы, а злу господину служа, дослужится болшеи роботы. Зане князь щедръ, аки река, текуща без бреговъ сквози дубравы, напояюще не токмо человеки, но и звери; а князь скупъ, аки река въ брезех, а брези камены: нелзи питии, ни коня напоити»). Таким образом, можно говорить о биполярном, дихотомическом восприятии мира автором, что свойственно архаичному мышлению и обыденному сознанию.

Нельзя не отметить и эстетические достоинства произведения. «Слово» Даниила Заточника – одно из самых поэтичных произведений нашей литературы. Оно соткано из поразительных по меткости сравнений, метафор, хлёстких народных поговорок и пословиц, наполнено живой иронией, порой с элементами скоморошества, шутовства, ёрничества. Однако шутовство и сарказм Даниила несут на себе заметный отпечаток грусти и безысходности.

Завершая рассказ о предфилософии домонгольской Руси, следует отметить, что в целом она носила, прежде всего, нравоучительный характер, т. е. была ориентирована на утверждение в жизни русского народа норм христианской морали (богопочитания, человеколюбия), пропаганду христианского образа жизни (от крайнего аскетизма «печёрских» идеологов до умеренного воздержания светских мыслителей), укрепление христианской веры в противовес традиционному язычеству. Также в эту эпоху появляется, пусть ещё только в зачаточном виде, идея богоизбранности русского народа, его особого и высокого предназначения в истории человечества.

1Златоструй…, С. 242–243.

2Патерик (греч. Paterikon, от pater – отец) – сборник жизнеописаний отцов церкви, монахов какого-либо одного монастыря, обычно признанных церковью святыми.

25

По мнению М. Н. Громова и Н. С. Козлова, в эпоху Киевской Руси «философская мысль сформировалась» и «начала успешно развиваться в различных своих формах»; также в это время «были заложены основы философского мышления, сложились основные понятия и категории, усвоены

итворчески переработаны элементы византийской, а через неё эллинской

ивосточной философской культуры»1.

2 . 2 . Русская философская мысль в период татаромонгольского нашествия ( X I I I - X V вв. )

И тематически, и стилистически философская мысль этого времени существенно не отличается от предшествующей эпохи. Продолжают переводиться иностранные авторы, прежде всего, представители грековизантийской философско-богословской традиции, развиваются те же самые литературные жанры: эпические повествования («Сказание о Мамае-

вом побоище», «Задонщина», «Повесть о стоянии на Угре»), жития («Повесть о житии Александра Невского», «Житие Сергия Радонеж-

ского»), апокрифы, нравоучительные послания и др.2 Одним словом, философская мысль продолжает своё существование преимущественно в ткани художественных и богословских произведений, лишь в редких случаях обретая самостоятельность в небольшом числе собственно философских трактатов.

Наибольший вклад в разработку философской проблематики попрежнему вносят священнослужители, однако возрастает удельный вес светских мыслителей. Этот период не отмечен значительными новаторскими идеями. Философствование устремлено скорее вширь, нежели вглубь: увеличивается число как переводных, так и оригинальных текстов, однако все они, в сущности, посвящены тем же проблемам, что и произведения домонгольского периода. Тем не менее, медленно, но неуклонно обогащается русский философский язык, прежде всего, за счёт углубления знакомства с античной, византийской и западноевропейской латиноязычной философией.

1Громов М. Н., Козлов Н. С. Русская философская мысль X–XVII веков. – М.:

Изд-во МГУ, 1990, С. 90.

2Как отмечает Н. И. Прокофьев, «в древнерусской литературе следует обозначить такие ведущие жанры: повесть, сказание, хождение, житие, притча, беседа, плач, поучение (слово), послание-эпистолия, лиро-эпическая песнь, видение, чудо, знамение» // Прокофьев Н. И. «Прелесть простоты и вымысла». Предисловие к книге: «Древнерусская притча» / Древнерусская притча. – М.: Советская Россия, 1991, С. 15.

26

Эпоха интересна, прежде всего, появлением новых значительных мыслителей: богословов, идеологов, подвижников, властителей, политиков, художников, переводчиков. Многие из них, напрямую не занимаясь философией, тем не менее, внесли в её развитие заметный вклад.

Философская мысль этого периода не могла остаться в стороне от политических событий времени, важнейшими из которых были: татаромонгольское нашествие; длившаяся более двух веков борьба с татаромонгольским игом, окончившаяся его свержением; становление централизованного русского государства вокруг Москвы. Эти события нашли отражение как в народном художественном творчестве, так и в произведениях отдельных авторов.

В «Слове о погибели Русской земли»1, «Повести о разорении Рязани Батыем», отражены события, связанные монгольским нашествием. По своему трагическому пафосу они напоминают «Слово о полку Игореве». Одно из центральных событий «Повести» – гибель княгини Евпраксии, бросившейся вместе с младенцем перед лицом захватчиков с «превысокаго храма». Светлый облик погибшей княгини напоминает образ Ярославны: оба они вошли в галерею прекрасных образов русских женщин. Гибель Евпраксии вырастает до обобщающего символа, она олицетворяет гибель процветающей Руси.

Эпические повествования, посвященные освобождению Руси, проникнуты пафосом оптимизма, верой в грядущее возрождение Родины. Наиболее значительные произведения этого жанра: «Задонщина», созданная рязанцем Софонием непосредственно вслед за Куликовской битвой,

«Сказание о Мамаевом побоище», посвящённое этому же событию, «По-

весть о стоянии на Угре». В них ярко развёртывается патриотическая тема, провозглашается призыв к объединению русских земель.

Тяжесть татаро-монгольского бремени послужила поводом к созданию жанра социальной утопии, в котором создано «Сказание о граде Китеже». Здесь назидательно повествуется о невидимом граде, расположенном близ озера Светлояр. Он недоступен людям злым, корыстным, развратным, но открывается тем, кто «никакова помысла не имети лукава, и развращенна, и мятущаго ум».

Из числа немногочисленных мыслителей эпохи татаро-монгольского нашествия можно выделить Серапиона Владимирского, древнерусского церковного деятеля и писателя, гневно осуждавшего в своих проповедях и сохранившихся произведениях («Словах») «беззаконную жизнь» соотечественников, которые своими грехами и навели беду на родную землю.

1 Сохранились лишь небольшие фрагменты этого произведения.

27

Биографические сведения о Серапионе достаточно скудны, в частности, неизвестен год его рождения. С 1249 по 1274 гг. он был архимандритом Киево-Печерского монастыря. Под 1274 годом в летописи сообщается о приезде Серапиона из Киева во Владимир вместе с митрополитом Кириллом. С 1274 года Серапион становится епископом Владимира, Суздаля и Нижнего Новгорода. Умер Серапион 12 июля 1275 г. и был похоронен в Успенском соборе Владимира. Его имя редко упоминается в церковной литературе, но в народе до XIX века ему поклонялись как одному из заступников в тяжелых житейских обстоятельствах.

Достоверно Серапиону принадлежат пять «Слов»-поучений, дошедших до нас в рукописях XIV–XV вв. Их сквозными темами являются падение нравов и христианского благочестия, борьба за духовное очищение народа в преддверии и в период монголо-татарского ига. Изысканное риторическое мастерство, ритмическая организация речи и динамика произведений Серапиона гармонически соединяются с особой лиричностью, простотой и ясностью языка. Некоторые его слова звучат вполне посовременному, звучат и как предостережение, и как негодующий упрёк; упрёк не только в неправедной жизни, но и в пассивности, в безразличии к происходящему вокруг, из-за чего современная Россия все больше и больше теряет могущество и международный авторитет, погрязает в криминале, коррупции, разврате, пьянстве, наркомании.

«Не пленена ли бысть земля наша? – восклицает Серапион, – Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братья наша трупиемь на земли? Не ведены ли быша жены и чада наша въ плен? Не порабощены быхом оставшеи горкою си работою от иноплеменник? Се уже к 40 лет приближаеть томление и мука… Кто же ны сего доведе? Наша безаконье и наши греси, наше неслушанье, наше непокаянье… Лучши, братья, престанем от зла; лишимъся всех дел злых: разбоя, грабленья, пьянства, прелюбодейства, скупости, лихвы, обиды, татбы, лжива послушьства, гнева, ярости, злопоминанья, лжи, клеветы, резоиманья»1. По существу, Серапион призывает морально очиститься, отказаться от греховной жизни, в противном случае – дальнейшая деградация и гибель Отечества будут неизбежны.

По-видимому, призыв Серапиона был услышан, хотя и не сразу. С начала XIV века начинается политическое и духовное возрождение Руси, но уже не в южнорусских землях, подпавших под власть Великого княжества Литовского, а затем и Речи Посполитой, а на северо-востоке, вокруг Москвы, возвысившейся благодаря умелой и хитрой политике местных князей.

Если важнейшим политическим событием XIV века, несомненно, была Куликовская битва, состоявшаяся 8 (21) сентября 1380 года, в день Рождества Богородицы в междуречье Дона, Непрядвы и Красивой Мечи,

1 Цит. по кн.: Громов М. Н., Козлов Н. С. Указ. соч. С. 99.

28

то в духовной сфере этот век отмечен деятельностью Сергия Радонежского (1314 или 1322–1392 гг.), игумена Троицкого монастыря, величайшего подвижника земли русской, преобразователя монашества, основателя Троице-Сергиевой обители.

Сергий Радонежский1 (в миру Варфоломей) родился в знатной, но бедной боярской семье. Ещё до рождения Сергий был отмечен печатью богоизбранности, ибо во время воскресной службы трижды прокричал в материнской утробе. После смерти родителей начал жизнь пустынника, был пострижен в монахи, около 1335 г. срубил небольшую церковь в честь Святой Троицы в глухом Радонежском бору, куда постепенно стали стекаться иноки, а пустынь переросла в обитель. Слава его росла; в монастырь стали обращаться все, начиная от крестьян и кончая князьями; многие селились по соседству с нею, жертвовали ей свое имущество. Терпевшая поначалу во всем необходимом крайнюю нужду, пустынь обратилась в богатый монастырь. Слава Сергия дошла даже до Царьграда: Патриарх Константинопольский Филофей прислал ему с особым посольством крест, параманд2, схиму и грамоту, в которой восхвалял его за добродетельное житие и давал совет ввести в монастыре строгое общинножитие. По этому совету и с благословения митрополита Алексея Сергий ввел в монастыре общинножительный устав, принятый потом во многих русских обителях. Высоко уважавший радонежского игумена митрополит Алексей перед смертью уговаривал Сергия быть ему преемником, но тот решительно отказался.

По словам одного современника, Сергий «тихими и кроткими словами» мог действовать на самые загрубелые и ожесточенные сердца; очень часто примирял враждующих между собою князей, уговаривая их подчиняться великому князю московскому, благодаря чему ко времени Куликовской битвы почти все русские князья признали главенство Дмитрия Донского (1350–1389 гг.). Отправляясь на эту битву, последний в сопровождении князей, бояр и воевод поехал к Сергию, чтобы помолиться с ним и получить от него благословение. Благословляя его, Сергий предрек ему победу и спасение от смерти и отпустил в поход двух своих иноков, Пересвета и Ослябю. Приблизившись к Дону, Дмитрий Иоаннович колебался, переходить ли ему реку или нет, и только по получении от Сергия ободрительной грамоты, увещевавшей его как можно скорее напасть на татар, приступил к решительным действиям.

1Радонеж, древнерусский город XIV – XVI вв. (остатки древнего Радонежа – ныне городище в д. Радонеж Сергиево-Посадского р-на Московской обл.). Ремесленный центр, резиденция удельного князя. Родина Сергия Радонежского.

2Параман(д) (или аналав) – принадлежность монашеского одеяния; состоит из двойных перевязей, сплетенных из шерстяных ниток; спускаясь с шеи крестовидно обнимает плечи и под мышками препоясывает одежду.

29

Скончался Сергий 25 сентября 1392 г. Сам Сергий, подобно Сократу, ничего не писал, однако подробности его жизни запечатлены в «Житии Сергия Радонежского», написанном Епифанием Премудрым (умер ок. 1420 г.), писателем и мыслителем, учеником Сергия. В этом произведении есть немало интересных, поучительных эпизодов: о том, как Преподобный в первые годы жизни в пустыни делился последними кусками хлеба с медведем, нередко оставаясь голодным сам1; о том, как Сергий, уже будучи игуменом, на равных трудился с монахами, выполняя порой тяжёлую и грязную работу. Как повествует Епифаний, «…он без лености братии как купленный раб служил: и дрова для всех колол, и толок зерно, и хлеб пек, и еду варил, обувь и одежду шил, и воду в двух ведрах на своих плечах в гору носил и каждому у кельи ставил»2.

Во фрагменте «О бедности одежды Сергия и о некоем крестьянине» рассказывается назидательная история о крестьянине, пришедшем поклониться игумену, о славе которого он был много наслышан. Однако, к своему удивлению, вместо знатного, богато одетого, полного величия, окружённого слугами духовного владыки, он увидел трудящегося в огороде старца, на котором «всё худостно, всё нищетно, всё сиротинско». Привыкший отличать сильных мира сего по внешнему великолепию, невежественный земледелец, «внешняа обзираша, а не вънутреняя», не мог сразу постичь духовное величие старца. Лишь потом, после дружеской беседы, после почёта, оказанного Сергию приезжим князем, устыдившийся крестьянин проникся глубоким уважением к подвижнику.

После победы на Куликовом поле начинается расцвет русской культуры, обусловленный не только экономическим подъёмом, укреплением политического единства и ростом национального самосознания, но также и

«вторым южнославянским влиянием». По мнению академика Д. С. Ли-

хачёва, оно связано с проникновением на Русь исихазма и элементов Предвозрождения, которые породили новое видение мира, усилили интерес к человеческой личности, стимулировали совершенствование как отдельного человека, так и общественных отношений.3 Это влияние инициировалось, по-видимому, миграционными процессами. С одной стороны, усилился приток на Русь греков, сербов, болгар, искавших себе новую

1Этот и другие эпизоды из жизни Сергия запечатлены известным отечественным живописцем М. В. Нестеровым (1862–1942 гг.). Сегодня эту своеобразную «биографию в красках» подвижника каждый желающий может увидеть в одном из залов Третьяковской галереи в Москве.

2Цит. по: «Сергий Радонежский» (статья) // Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия – 2004. – М., 2004 (на DVD).

3Лихачев Д. С. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России // Лихачев Д. С. Исследования по древнерусской литературе. – Л., 1986, С. 7–56.

30

родину в связи с покорением Балкан и разгромом Византийской империи турками.1 С другой стороны, многие русичи совершали путешествия в южнославянские страны с целью просвещения и расширения своих знаний.

На конец XIV начало XV века приходится расцвет русской иконописи, отмеченный творческой деятельностью выдающихся отечественных живописцев Даниила Чёрного (ок. 1360–1430) и Андрея Рублёва (ок. 1360–1430)2. Кстати, одним из непосредственных учителей последнего был Феофан Грек (1340–1405 г.), приехавший на Русь из Византии и оказавший заметное влияние на развитие русской иконописи.

Иконы и фрески Андрея Рублёва представляют собой «философию в красках», ибо наполнены глубоким идейным содержанием. Действительно, в эпоху, когда грамотность была достоянием лишь привилегированных классов, когда книги были редки и стоили очень дорого, для огромного большинства крестьянского населения живописные образы на иконостасах, стенах и потолках церквей (конечно, наряду с проповедями священников, устным народным творчеством, а также архитектурой, которую по аналогии можно назвать «философией в камне») служили важным источником формирования представлений о мире. Почти все персонажи рублёв-

ских икон и фресок погружены в состояние безмолвного созерцания, кото-

рое может быть названо «богомыслием» или «божественным умозрением». Кроме тихого, глубокого созерцания Андрей Рублев иногда сообщает своим образам духовный восторг, изображая сияние глаз, блаженные улыбки, свечение всего облика (трубящий ангел во фресках Успенского собора), иногда – высокое вдохновение и излучающуюся силу (апостолы Петр и Павел в «Шествии праведных в Рай», там же). Всякая форма предстает у Андрея Рублева перевоплощенной, одухотворенной Божественной энерги-

ей. Это достигается особыми приёмами: лаконичными контурами и силуэтами, придающими фигурам невесомость; замкнутыми параболическими линиями, сосредотачивающими мысль и настраивающими на созерцание;

тонкими очертаниями складок одежд, сообщающими тканям хрупкость; световой насыщенностью каждого цвета, делающей колорит сияющим, и др. Певучесть линий, воздушность одеяний, яркая красочность выражают одновременно и надежду на гармонию рая, и веру в грядущее процветание Руси, и любовь к человеку3.

1С начала XIV в. турки-османы отняли у Византии Малую Азию, а с середины того же века приступили к захвату ее владений на Балканах. Наконец, 29 мая 1453 года пал Константинополь, столица Византийской империи.

2Совместно Андрей Рублев и Даниил Чёрный расписывали Успенский собор во Владимире (1408) и Троицкий собор (1420-е гг.) Троице-Сергиевой лавры в Сергиевом Посаде.

3Попова О. С. «Андрей Рублёв» (статья) // Большая энциклопедия Кирилла и Мефодия – 2004. – М., 2004 (на DVD).

31

Истоки присущей Андрею Рублеву созерцательной глубины восприятия можно найти, с одной стороны, во влиянии Сергия Радонежского и его учеников1, с другой – в распространении исихазма, проникшем на Русь опять-таки из Византии. Именно последнее явление представляет наибольший интерес с философско-мировоззренческой точки зрения.

Под исихазмом (от греч. hesychia – покой, безмолвие, отрешенность) понимается религиозно-мистическое течение в православии, зародившееся в Византии в IV–VII вв. (Макарий Египетский, Иоанн Лествичник) и возродившееся на Афоне на рубеже XIII и XIV веков благодаря Григорию Паламе (1296–1359 гг.), византийскому теологу и церковному деятелю.

В основе исихазма лежало учение о «фаворском свете», который некогда явился апостолам на горе Фаворе во время Преображения Христа, а спустя века просиял афонским монахам в награду за их отшельническую жизнь. Для поддержания в себе этого света монахи целыми днями и ночами стояли на коленях, опустив бороду на грудь и вперив глаза в живот. Это спокойное сосредоточение, отвлекая мысль от всего внешнего, очищая сердце от греховных помыслов, представлялось необходимым условием восприятия несозданного света, через которое достигалась и конечная цель исихастов – мистическое единение с Богом.

Исихастские идеи стали проникать на Русь еще в первой половине XIV века при митрополите Феогносте (1328–1353 гг.), оказали заметное влияние на монашескую жизнь Сергия Радонежского и его учениковмолчальников, однако крупнейшим мыслителем, применившим теорию исихазма на практике стал Нил Сорский (ок. 1433–1508 гг.), ставший впоследствии духовным вождём нестяжателей, получивший ещё при жизни прозвище «великий старец», которого не был удостоен ни один другой древнерусский подвижник.

Нил Сорский родился около 1433 г. в крестьянской семье; настоящая его фамилия – Майков. До вступления в монашество Нил занимался списыванием книг, был «скорописцем». После принятия пострига в КириллоБелозерском монастыре совершил путешествие на Восток, в Палестину, Константинополь и на Афон, где и познал теориею и практику исихастов. По возвращении на родину (между 1473 и 1489 годами) Нил основывает на реке Соре отдельный скит в пятнадцати верстах от Кирилло-Белозёрского монастыря, собрав около себя немногочисленных последователей, «которые его были нрава», и, предавшись замкнутой, уединенной жизни,

1 Согласно «Сказанию о святых иконописцах» (XVII в.), Андрей Рублев жил в Троицком монастыре при Никоне Радонежском, ставшем игуменом после смерти Сергия Радонежского (1392 г.). Предполагают, что здесь он был пострижен в монахи (по другой гипотезе – в Андрониковом монастыре в Москве).

32