Радаев, Бузгалин Экономика переходного периода

лагалось рассматривать не только затраты живого труда, но и затраты фондов, природных ресурсов, т. е. всю совокуп­ ность затрат в экономике.

Показатель эффективности в любом случае получался весьма противоречивым: наверху, в числителе, даже если брался национальный доход или конечный продукт, оказы­ вался результат, измеренный... затратами, внизу, в знамена­ теле,— те же самые затраты, но уже непосредственно, как источник для получения результата. Сравнение одного затратного показателя с другим давало не слишком адекват­ ное представление об экономической эффективности.

Тем не менее валовой национальный продукт, или нацио­ нальный доход на душу населения, — это те измерители, ко­ торые дают весьма содержательное представление о макро­ экономической эффективности и не случайно поэтому доста­ точно широко используются и в современной западной ста­ тистике.

Рассуждая о политической экономии социализма, нельзя

забывать и о том, что достаточно	традиционным в ней был
и другой подход, когда в качестве	результата авторы пыта­

лись рассмотреть всю совокупность слагаемых, обеспечиваю­ щих свободное всестороннее развитие человека, его благосо­ стояние. В этом случае предлагался либо так называемый «продуктовый» вариант, когда в качестве числителя брался интегральный фонд благосостояния и свободного всесторон­ него развития человека (не только фонд потребления, но и все те затраты, которые осуществлялись в социокультурной сфере, плюс целый ряд других, связанных со стоимостным

измерением затрат на развитие человека); либо	предлагал­
ся несколько фантастический (поскольку он не	имел коли­

чественного измерения и практически не использовался) по­ казатель эффективности, требовавший соединения в качестве результата показателей материального потребления, величи­ ны достигнутого в данном обществе свободного времени (как времени, свободного развития человека) и некоторой коли­ чественной меры превращения труда в потребность (в твор­ ческую деятельность, реализующую потенциал личности). Последний показатель фактически так и не был найден; ин­ тегрировать эти три трудносоизмеримых слагаемых результа­ та социально-ориентированной экономики фактически оказа­ лось невозможно.

Однако был предложен весьма остроумный и адекватный действительной сущности социальной ориентации экономики показатель, суть которого состояла в соотношении фондов свободного и рабочего времени общества.

Во всяком обществе проблемой является достижение оп­ ределенной меры свободного всестороннего развития челове­ ка. Для этого, естественно, требуются существенные затраты

230

материальных ресурсов, труда, а значит, и совокупного ра­ бочего времени общества. Таким образом, соотношение сово­ купного фонда свободного времени, т. е. времени, в течение

которого человек развивается как	личность,	обогащая себя
не за счет, а совместно с другими	членами	общества, — на
одном полюсе; затраты совокупного	фонда рабочего времени

в рамках репродуктивного трудового процесса — на другом — таков показатель социальной ориентации экономики.

Как конкретно можно посчитать такой результат и затра­ ты? Достаточно просто. Представим себе один миллион жи­ телей, который располагает в течение астрономического года стабильным объемом физического времени. Часть этого вре­ мени всегда будет тратиться на осуществление физиологиче­ ских нужд: сон, еда и т. д. Какая-то часть будет затрачена, как рабочее время общества, т. е. время, в течение которого человек будет осуществлять непосредственно трудовую дея­ тельность. Некоторая часть окажется для миллиона жителей

временем свободной	творческой	деятельности. Туда войдет
и труд тех, кто занят	в сфере науки, искусства, образования,
туда войдет и свободное время		(т. е. время, в течение кото­
рого человек осуществляет свое		развитие) всех членов обще­
ства. Но туда не войдет время,		которое мы теряем на транс­

порте, на стояние в очереди, на плохо организованную быто­

вую систему. Так удается измерить	реальный социальный
результат — свободное время и те	затраты, которые это

•сообщество вынуждено осуществлять для достижения этого результата или просто растрачивать вследствие неэффектив­ ности социально-экономической организации.

Конечно может показаться, что значительная величина свободного времени во всяком обществе может быть достиг­ нута просто за счет снижения уровня утилитарного потребле­ ния. Однако, принимая во внимание, что определенный уро­ вень утилитарного потребления является абсолютно необхо­ димым условием творческой деятельности, такого рода пред­ положения становятся достаточно фантастическими: прежде чем заниматься наукой, искусством и образованием, человек должен получить определенный уровень утилитарного потре­ бления. В противном случае творческая деятельность окажет­ ся всего лишь благопожеланием, а мы измеряем реальное свободное время, т. е. то время, в течение которого осущест­ вляется развитие человека, а не просто бездельничание.

Наряду с этими, не слишком понятными и не слишком привычными для традиционного экономического подхода фор­ мулами, нужно вспомнить о подходе к проблеме экономиче­ ской эффективности в рамках т. н. «системы оптимального функционирования экономики» (СОФЭ). В данном случае предполагалось, что возможно построение оптимизационных математических моделей (в ряде случаев базировавшихся

231

на оптимизационной динамической модели межотраслевого баланса), в соответствии с которыми удается найти некото­ рую универсальную интегральную функцию полезности в обществе, по которой оптимизируются соотношения пропор­ ций между различными составными частями совокупного об­ щественного труда и совокупного общественного продукта.

Общая идея СОФЭ об измерении экономической эффек­ тивности по принципу меры приближения к некоторой опти­ мальной, зафиксированной точке, является крайне важной для переходной экономики, где конечная цель перехода — за­ дача достаточно жесткая и наиболее важная мера прибли­ жения к этому оптимуму при определении некоторого набо­ ра затрат, заданных пропорций и некоторых абсолютных ограничений, нарушение которых недопустимо ни при каких условиях (например, ограничений гуманитарного, экологиче­ ского характера, ограничений, связанных с глобальными проблемами человечества и т. д.).

Наконец, хотелось бы напомнить и о подходе к понима­ нию эффективности в «экономике», рассматривающем функ­ ционирование рыночной экономики, базирующейся на частной собственности. В данном случае под эффективной макроэко­ номикой, как правило, понимается равенство спроса и пред­ ложения, достигаемое при полной занятости и отсутствии инфляции. Безусловно, такое равновесие и такое состояние оптимума в реальной рыночной экономике является недости­ жимым. В зависимости же от того, насколько экономическая система приближается к этой задаче, классический «эконо­ мике» оценивает эффективность этой системы на макроуров­ не. На уровне фирмы в большинстве случаев мерой эффек­ тивности фактически становится прибыль (исчисляемая раз­ личными методами) в соотношении с издержками.

Анализ макроэкономических проблем эффективности предполагает учет и определенных разновидностей классиче­ ского «Экономикса», возникших в современных условиях. Прежде всего, это неокейнсианские модели экономического равновесия и экономического роста, где обязательно прини­ мается во внимание соотношение совокупного спроса и совокупного предложения в экономике. Только при условии их сбалансированности мы можем говорить об эффективной экономической системе.

Насколько возможно использование в переходной эконо­ мике не только традиционного подхода Экономикса, ориен­ тированного на рыночную экономику, но и тех подходов к эффективности, которые предполагались для нерыночной, па своей сути, экономической системы?

Представляется, что возможность использования послед­ них подходов к эффективности наряду с традиционными под­ ходами Экономикса весьма велика, ибо переходная экономи-

232

ка — это система, в которой, с одной стороны, остается зна­ чительный слой нерыночных отношений (во многом дорыночных отношений, базировавшихся не на переразвитии, а на недоразвитии современных отношений товарного произ­ водства), а с другой — отношений пострыночных, возникаю­ щих на базе «снятия» рыночной системы хозяйствования, создания более эффективных, более сложных хозяйственных и социально-экономических механизмов.

Такого рода соединение до и пострыночных механизмов, при наличии рынка, как одного из слагаемых переходной экономики, а также ориентация экономики на развитие че­ ловека как высшая целевая установка этой хозяйственной системы — все это позволяет искать критерии эффективности, интегрирующие названные выше подходы. Говорить о готовых моделях такой интеграции было бы пока преждевременно, т. к. теория переходной экономики только складывается.

Однако в любом случае можно зафиксировать, что сутью такого нового интегрирующего измерения эффективности мог­ ла бы стать система показателей, отражающая степень при­ ближения реальной переходной экономики к той оптималь­ ной точке, которая является целевой для перехода от преж­ ней тоталитарной системы к новой. Соответственно минимизация социально-экономических, природных и иных затрат на осуществление этого перехода, при наличии рыноч­ ной и иной макроэкономической сбалансированности в об­ ществе будет, с одной стороны, измерителем затрат, с дру­ гой — некоторым ограничением, которое нельзя обойти при движении к этому оптимуму.

В зависимости от моделей переходной экономики точка, к которой должна приближаться наиболее эффективная мо­ дель, может быть определена по-разному. Это может быть модель движения к рынку любой ценой — так называемое движение к точке невозврата, провозглащенное теоретиками «шоковой терапии», когда высшей целью является становле­ ние адекватного представлениям монетаристской школы ме­ ханизма хозяйствования (прежде всего, рыночного механиз­ ма) и отношений собственности (прежде всего, частной), а потери общества должны быть минимальными (речь идет не столько о затратах, сколько о потерях, поскольку реальная практика указывает на то, что глобальный кризис является неизбежным следствием стремления попасть в эту точку невозврата).

Возможна и другая модель, связанная с ориентацией на экономику для человека. В этом случае критерий для опти­ мальности может быть задан по принципу фиксации коли­ чества и структуры свободного времени (при опреде­ ленном нормативном уровне благосостояния) при минимиза­ ции затрат на осуществление этого перехода. Естественно,

233

что определенный объем и структура свободного времени общества будут связаны с соответствующей социально-эко­

номической структурой	и соответствующим механизмом хо­
зяйствования. Однако	экономическая эффективность — это

одна сторона проблемы достижения социальной справедливо­ сти в рамках социально-ориентированной экономики и той цены, которую общество должно заплатить за реализацию этой целевой установки.

Возникает и такой вопрос: действительно ли утверждение, что социальные результаты и социальная справедливость — это антитеза экономической эффективности, некоторый вычет из того объема экономических ресурсов, которыми обладает общество? Быть может, правомерен и обратный подход, ког­ да социальная справедливость и социальная ориентация экономики будет рассматриваться как важнейший стимул, как важнейшее средство повышения экономической эффектив­ ности? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратиться к характеристике социальной справедливости в переходной экономике.

§ 2. СОЦИАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ: ЧТО ЭТО ТАКОЕ!

Мечты о справедливом обществе существовали, пожалуй, с того момента, когда возникла реальная социальная органи­ зация человечества. Идеальное государство Платона в каче­

стве некоторого идеала	сменилось	идеалами	христианства
относительно общества,	в котором	богатому	войти в храм

труднее, чем верблюду проскочить в игольное ушко. Социаль­ ная справедливость прокламировалась в рамках средневеко­

вых ересей, действовала как мотив во время			крестьянских
революций,	существовала в качестве	некоей	абстрактной
установки	во времена Ренессанса и	позже, — когда челове­

чество пыталось бороться за новую социально-экономическую систему, преодолевавшую внеэкономическое феодальное при­

нуждение, в XVII—XIX веках. Так	или иначе, формирова­
лась модель общества, в котором	справедливость, — этот

вечный идеал угнетенной части человечества — будет достиг­ нута теми или другими методами.

Однако до нового времени представления о социальной справедливости оставались не более чем некоторой нравст­ венной установкой о том, как должно или может быть, если исходить из романтического, утопического представления, устроено справедливое общество.

Так что же такое, эта социальная справедливость? Какое общество может быть названо справедливым? Какая эконо­ мическая система может отвечать этому высокому требова­ нию?

Эмпирически достаточно понятно,

что «справедливой»

234

•обычно называют такую систему отношений, в которой рас­ пределение жизненных благ осуществляется по мнению боль­ шинства ... справедливо. За этой тавтологией скрыт доста­ точно глубокий смысл, а именно: социально справедливой может быть названа такая экономическая и социальная сис­ тема, которая объективно соответствует стандартам экономи­ ческого поведения, потребностям, интересам большей части членов данного исторически определенного общества. Соответ­ ственно это та система экономических отношений (в первую очередь — отношений распределения), которые субъективно воспринимаются большинством членов общества как справед­ ливые, т. е. соответствующие тем экономическим устоям, ко­ торые они считают «естественными», нормальными, адекват­ ными для самих себя.

Другое дело, что эти «естественные» условия жизни вся­ кий раз оказываются исторически конкретными, когда-то возникающими, когда-то исчезающими, т. е. исторически пре­ ходящими условиями социально-экономической жизни. Но обществом на определенном этапе его развития такие отно­ шения и механизмы собственности и распределения воспри­ нимаются как «естественные». Для (феодальной системы есте­ ственным казалось то, что «благодарные люди» — те, кто осуществлял прямое внеэкономическое принуждение по отно­ шению к большей части населения, живут намного богаче, чем подавляющее большинство крестьянского, ремесленного населения — тех, кто создавал богатство для относительно не­ многочисленных сословий дворянства и духовенства.

Относительно недавно (всего лишь двести-триста, а где-то всего лишь сто лет назад) возможность внеэкономиче^. ^го, основанного на насилии присвоения общественного богатства стала восприниматься большинством членов общества как вопиющая несправедливость, как нарушение «естественных» оснований человеческой жизни. Естественным же стал строй буржуазных, рыночных отношений, где каждый имеет право на равных конкурировать с другими, считая, что именно эти отношения свободной конкуренции выступают в качестве важ­ нейшего критерия социальной справедливости.

Однако очень быстро выяснилось, что не	только период
первоначального накопления: с его кровавым	законодательст­
вом и широким использованием все того же	неэкономичес­
кого принуждения с целью обезземеливания	крестьян и фор­

мирования класса наемных работников, лишенных средств производства, несет в себе заряд несправедливости. Этот пе­ риод сменяется системой классического капитализма XIX ве­ ка, в которой равноправие оказывается весьма своеобразным, а «справедливость» системой, в которой большая часть чле­ нов общества лишена средств производства и воспроизводит­ ся как собственник рабочей силы, которому едва хватает по-

235

лученной в конце месяца или недели заработной платы для» того, чтобы продержаться до следующей получки. Причем в девятнадцатом веке этой получки хватало только на минимум пищи и самую простую одежду при скверном жилье.

Другая часть членов общества (как правило, меньшая) воспроизводилась в условиях этого «справедливого» порядка в качестве собственников средств производства. В конце вос­ производственного цикла у них в руках «почему-то» оказыва­ лась сумма денег, вполне достаточная не только для того, чтобы воспроизвести то общественное богатство, тот капи­ тал, который они использовали для производства, но и полу­ чить еще прибыль, используемую как в форме личного дохо­ да, вполне достаточного для того, чтобы иметь особняк и многое другое, чего были лишены сотни наемных рабочих, так и идущую на накопление, являвшееся прерогативой класса собственников средств производства, класса капиталистов.

Это общество достаточно быстро стало восприниматься значительной частью населения как общество несправедливое,. что стало одной из предпосылок целой цепи социальных рево­ люций и потрясений как в девятнадцатом, так и двадцатом столетиях. Пролетарские революции во Франции и Восточной Европе, Великая Октябрьская Социалистическая революция и революции в Венгрии и Германии, борьба наемных рабочих за свои права практически во всех, тогда еще империалисти­ ческих державах, обладавших огромными колониями, борьба колоний и полуколоний за свою независимость — все это были реальные проявления борьбы общества за новый социальноэкономический порядок, против несправедливости.

Сегодняшняя система, базирующаяся в развитых государ­ ствах на модели «общества благосостояния» («общества двух третей»), включающей значительные перераспределительные процессы, пожалуй, в большей степени отвечает критериям социальной справедливости. Она воспринимается большинст­ вом жителей (этими самыми «двумя третями») именно как справедливое общество. Но этого нельзя сказать о большин­ стве населения стран всемирного рыночного хозяйства, и прежде всего, о тех 80%, кто живет в странах все более от­ стающих от развитых стран, в которых сосредоточено всего лишь двадцать процентов населения.

Наконец, нельзя не упомянуть и о том, что в обществе так называемого «реального социализма» узкая прослойка «но­ менклатуры», (т. е. устойчиво воспроизводимой специфичес­ кой бюрократии), присваивала несоразмерно большую часть общественного богатства. При этом она использовала мень­ шую часть этого богатства в качестве личных привилегий, а большую его часть просто разбазаривала. Тем не менее си­ туация, при которой чиновник ездит в бронированном лиму­ зине, проживает в особняке и питается из закрытого распре-

236

делителя, в течение долгих десятилетий воспринималась как нормальная и социально-справедливая. Лишь в последнее де­ сятилетие существования этой тоталитарной структуры, неза­ долго до «перестройки», понимание того, что привилегии бю­ рократам являются социально-несправедливыми (не говоря уже о том, что вся система в целом является социально не­ справедливой), стало постепенно нарастать в обществе и яви­ лось одним из важнейших условий слома господства бюрокра­ тической системы.

В результате в науке и обыденном сознании к настоящему времени сложились три основных исторически определенных критерия социальной справедливости: уравнительный (до буржуазный), рыночный (объявляющий справедливым рас­ пределение доходов по факторам производства) и «социали­ стический» (в соответствие с которым справедливо лишь рас­ пределение по труду при наличии равных минимальных га­ рантий для всех членов общества).

Итак, исторически специфическое определение социальной

справедливости — это		соответствие системы экономических
отношений	(прежде	всего, отношений		распределения)		тому
«стандарту»	поведения,		потребностей,	интересов,	которые
объективно	доминируют		в конкретном	обществе на	данном
этапе его развития и воспринимаются				большинством		его

членов, как справедливые, как адакватные экономическим ус­ тоям общества.

Кроме исторически специфического определения социаль­ ной справедливости, как особого для каждого конкретного общества на конкретном этапе развития, существует еще и

общеисторическая дефиниция	социальной	справедливости
как такой системы социально-экономических		отношений, и
прежде всего — распределения,	которая соответствует, если

угодно, «сверхзадаче» развития человечества, установке соз­ дания условий для максимального использования творческо­ го, (креативного) инновационного потенциала человека.

Подобного рода «сверхзадача» фактически во многом про­ низывает и предшествующую историю человечества, где ло­ зунги уравнительности (во многом связанные с лозунгами со­ циальной справедливости) были обусловлены не только зада­ чей перераспределения несправедливо концентрирующегося в руках немногих общественного богатства, создаваемого тру­ дом большинства, но и с задачей создания: реальных возмож­ ностей каждому проявить свои человеческие качества, стать человеком, личностью. С этим во многом была связана и борьба тех, кто был объектом внеэкономического принужде­ ния — рабов, крепостных, жителей авторитарно-бюрократиче­ ских государств так называемого «реального социализма». С этим же во многом была связана борьба наемных рабочих и других жителей современного рыночного сообщества (совре-

237

менного в широком смысле слова: включая сюда историю во­ семнадцатого и девятнадцатого, а не только двадцатого века). Такой критерий становится особенно важным сегодня, на ру­ беже третьего тысячелетия, на рубеже превращения творчес­ кой деятельности человека в важнейший источник экономиче­ ского роста и общественного развития.

Почему же все-таки объективно обусловлена и столь на­ стоятельна борьба человечества за социальную справедли­ вость и, в частности, почему требование социальной справед­ ливости является одной из важнейших установок переходной экономики?

Прежде всего,		потому,	что	справедливость — это такая
экономическая	категория,		которая максимально близка			к
нравственным	критериям		общества. Критерий		социальной
справедливости	и	критерий нравственности			экономической
системы — это	во многом		совпадающие, пересекающиеся			в

своей сущности общественные понятия. Если же мы соби­ раемся создавать экономическую систему, безнравственную по своей сути, то такая система будет, во-первых, экономиче­ ски неустойчивой и, во-вторых, экономически неэффективной.

Ее неустойчивость будет обусловлена тем, что регулирова­ ние социально-экономической жизни лишь на основе волевых, юридических норм, без нравственного «стандарта» поведения человека, ориентированного на воспроизводство этой экономи­ ческой системы — такое общественное устройство делает не­ обходимым либо чрезмерный аппарат подавления (как это происходило во всяких тоталитарных системах, безнравствен­ ных в своей основе, или в системах, основанных на чрезмер­ ной степени эксплуатации в рамках рыночной модели, столь же безнравственных), либо эта система придет в состояние самораспада. Последнее, т. е. отсутствие мощной системы на­ силия при наличии тенденции к самораспаду экономики, яв­ ляется типичной чертой современной хозяйственной системы (здесь, я имею в виду экономику России и многих других пост­ тоталитарных государств начала девяностых годов, где без­ нравственность социально-экономической системы, реализую­ щей модель «номенклатурного капитализма», явилась одним из слагаемых общего распада хозяйственной жизни).

Задача достижения экономической эффективности безнрав­ ственной системой также не может быть реализована, по­ скольку отсутствие нравственных установок существенно сни­ жает общую мотивацию труда, а самораспад общества — это важнейший барьер на пути экономического развития, эконо­ мического роста.

Однако внеэкономические, нравственные соображе­ ния— это всего лишь одно из слагаемых проблемы объектив­ ной обусловленности движения к социальной справедливости.

Более существенно для исследователя-экономиста сообра-

238

жение собственно экономического характера. Необходимо по­ казать, что социально-справедливая экономическая система максимально эффективна и в чисто утилитарном отношении. Для этого нужно обратиться к анализу так! называемого про­ тиворечия социальной справедливости и экономической эф­ фективности.

§3. ПРОТИВОРЕЧИЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ЭФФЕКТИВНОСТИ

ИСОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Противоречие экономической эффективности и социальной справедливости — это современная превращенная форма об­ щеэкономического противоречия между производством и по­ треблением.

Их соотношение (в рамках фиксированного периода вре­ мени)— это соотношение по принципу «больше-меньше»: чем больше мы тратим на производство, тем меньше остается для потребления, и наоборот. Аналогичное соотношение наблюда­ ется и в процессе воспроизводства: чем больше идет на накоп­ ление, на инвестиции, тем меньше остается для развития по­ требительского сектора в будущем. Наконец, это противоречие может приобрести вид противоречия между рабочим и сво­ бодным временем: чем больше одно, тем меньше другое; а также трудом и продуктом, используемым для утилитарного потребления и для развития, социокультурной сферы — сфе­ ры, в которой осуществляется свободный прогресс человечес­ кой личности, обучение, наука и культура.

Все эти противоречия включают в себя не только взаимо­ отрицание, но и единство двух сторон при условии осуществ­ ления социальной ориентации экономики, ибо производство и инвестиции — это не более, чем вложения, которые мы осу­ ществляем сегодня для того, чтобы завтра получить рост со­ циального результата. И наоборот, вложения в потребитель­ скую сферу — это вложения в развитие человека, а человек — главный экономический ресурс, главный и гочник экономичес­ кого роста (тех же инвестиций, того же пр .шзводства) на сле­ дующем этапе воспроизводственного цикла.

Соответственно и противоречия между свободным и рабо­ чим временем разрешаются по тому же принципу, т. е. пре­ вращением рабочего времени во время творческой деятельно­ сти— время, обеспечивающее свободное развитие человека, а свободное время, превращаемое во время развития личности, становится ни чем иным, как временем создания главной про­ изводительной силы всякого общества—человека, работника.

Традиционно в экономической теории, анализирующей это противоречие (а это, как правило, школы, так или иначе свя­ занные с «Экономиксом») рыночное саморегулирование рас­ сматривается как максимально эффективная хозяйственная

239