_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 2

С. Рафальскии

111

4

И тут же дом и старый сад со всяким милым сердцу вздором— свинья зарылась под забором, вздыхая, кормит поросят; на крыше голуби урчат

то с вожделеньем, то с укором; лениво, несогласным хором поют работницы у гряд.

От конопли на огород смолистый, крепкий дух идет. И от колодца— на весу раскачивая всплески ведер— колышет девка скифских бедер монументальную красу.

5

И снова стану я в дверях, чтоб, тесно пропуская в сени, узнать все тот же зуд весенний в ее дичающих глазах,

истыд лукавящий, и страх притворный, как ее колени,

ивлажное изнеможенье

в еще неопытных губах.

Но в вознесенном мире оном все в естестве преображенном: страсть человека, сон цветка...

И сердце чисто загорится от крепкой плоти в складках ситца, от шепотка и хохотка.

6

Потом в прихожей полутемной увижу давешний базар: корзины, лампы медный шар, в пустой стене крючок огромный (как будто сирота бездомный), под ним— дырявый самовар,

112	С. Рафальский

что испустил давно свой пар

иждет чего-то с грустью скромной. Взгляну (привычка малолетства)

за архаический сундук—

итам найду свой первый лук

сдырой мышиной по соседству,

измей, упавший, как и я,

свысот мечты в грусть бытия.

7

Из комнат выйдет, щурясь, мать улыбкой доброй сына встретить. Сойдутся взрослые и дети,

ивсем захочется узнать, как довелось мне умирать,

как жизнь на том проходит свете, кто за дела теперь в ответе

идолго ль Родине страдать? Кто, у кого и где родился, кто сватался и кто женился, кто одиноким кончит век, как одевают женщин моды, что получилось из свободы,

ичем взволнован человек.

8

И всем подробный дав отчет, скажу, что мир, как раньше,— мелок, что люди так же— вроде белок— все в том же колесе забот; что мудрость вывели в расход, а добродетель не у дела,

хоть всех бессмыслица заела— никто исхода не найдет; властям на пользу врут газеты, в угоду критикам— поэты,

имного есть манер и мод,—

ичто Россия понемногу,

быть может, выйдет на дорогу

иль вовсе не туда придет...

С. Рафальский

113

9

И вот начнется пир почестный— уставят тесно круглый стол, и маринады, и засол,

пирог, вниманья признак лестный, сыр покупной, овечий местный,

ивсе, что сад свой произвел,

имед всегда усердных пчел,

иводка— грех Руси известный. Знакомый ангел за окном помашет голубым крылом и, приподняв хитон лиловый,

влетит, чтоб, оказав нам честь,

ипирога со всеми съесть,

ивыпить рюмочку перцовой.

10

Настанет вечер тих и прост,

ивсех уложит сон беспечный. Я выйду в сад и бесконечный из Смерти в Жизнь увижу мост. По нем, комет сгибая хвост

иПуть подравнивая Млечный, проходит Он, Садовник Вечный,

изасевает грядки звезд.

Ивоплощаясь перед Ним,

мы все закон Его творим, Ему по-разному покорны: один— в дыму колючих вьюг, другой— палючий выбрав юг,

а третий— гордый камень горный.

11

И вспомню я парижский день, голодный труд без оправданья, в непоправимости изгнанья чужой судьбы над жизнью тень...

...А ночь, перемогая лень,

114	С. Рафальский

по листьям легким трепетаньем колдует над воспоминаньем

ираскрывается, как сень...

Ивот я — смертью смерть поправ, стою в сияньи Звезд и Слав,

истали давним сном мытарства,

ипод миражем бытия

я — это Он, Он— это я,

и все— Его Святые Царства...

ВЕРСАЛЬ

Над Версалем зеленеет небо— осень...

Как всегда— я здесь прошедшим пьян...

Как всегда— скучая на откосе,

мраморная 1еба свой фиал с амброзией подносит

жвачным толпам праздничных мещан. О, Европа!

Нежная царевна, что ломала бровки мукой гневной,

покоряясь дерзкому Быку, а потом божественным наследьем—

впляске муз и в боевой крови— показала всем земным соседям, что достойна Зевсовой любви...

А теперь— дебелотелая,

сытая, умелая (и всегда с клиентом начеку),

седину замазав рыжим цветом,

влаковых копытцах ковыляя,

впарке предков празднично гуляешь, соблазняешь перецвелым бабьим летом и трещишь сорокой на суку...

И на фоне садов раззолоченных средь единственных, как Джиоконда, куртин—

С. Рафалъский

115

оскорбительнее пощечины господин, манекен с несложным механизмом,

с бутербродным радикал-социализмом твой супруг—

свободный гражданин!

Для него ль в тысячелетьях жили гордые, как из огня литые— возводили на зеленом Ниле царские громады пирамид, уносили чуда золотые из заклятой рощи Гесперид,

тесным строем в мире шли герои, Одиссей, отплыв от пепла Трои, всех морей глухую мерил синь, пел 1Ъмер, рассказывал Виргилий, Фидий в мрамор обращал богинь, сказочно мерещилась Эллада снам гиперборейского номада,

ищитом спартанским Фермопилы пред царя царей несметной силой запирал бесстрашный Леонид, Цезарь ждал зарю кровавых Ид,

ив снегу медвежьей силе рад, бородатый скиф сажал на вилы славой избалованных солдат?..

...Над Версалем вечереет—

осень...

В аллеях—

листья шуршат, как ушедших шаги...

Икажется, что на откосе веером веет...

Не украшай бытия и не лги! Это ветер вздымает и носит бумагу от бутербродов—

мирное знамя свободных народов...

Итрудно поверить, что есть еще в мире герои, ныряющие в косматое море, чтоб помочь

потерпевшим крушение, что летчики задевают горы и разбивают

аппараты на глетчерах,

116	С. Рафальский

чтоб спасти альпиниста без сил, и что даже в сиянии этого вечера где-то уже прозябают, как зерна

в подземном покое, участники небывалого приключения

на планетах, которых пока телескоп не открыл...

Трудно поверить!

Что дым в бесконечность, вечер осенний уходит прочь...

И вот уже падает ночь пустая, как вечность,

где ни в одном окне свет не горит, в паркете квадрат ни один не скрипит, даже не бродит бесплотный дух, не шебаршит и голодная мышь— мир нем—

мир глух— мертвая тишь.

Вечная память всем!..

...Но, как жестокое, кровью налитое око, смотрит с Востока Звезда Рока...

ПАВЕЛ ИРТЕЛЬ

** *

Ветер вьется, ветер гонит Лист увядший в колее, Над прогалиной застонет, В бор ворвется и наклонит Ель мохнатую к земле,

А за тучей пробегая, Вдруг обмолвится с дождем: Капля брызнет налитая, И подымется вдруг стая Галок шумных за бугром.

От болот всползут туманы, Чуть повиснут на плетне И чрез поле и поляны

Увлекут невольно в страны, Что бывают лишь во сне.

Край ты бедный, бедный вечер Тускло прожитого дня...

Что за радость жить на свете: Дождь в глаза и в губы ветер Ополчились на меня.

26 октября 1929 Ревель

КОШМАРЫ

Б. А . Нарциссову

Случилось это в четверг— Лил дождь, и ветер гнал слякоть. Престолы некто низверг:

Обземь лишь биться и плакать.

118

П. Иртель

Под гнетом давней заботы Вошла и стала в углу, Стесняясь робко чего-то, Что крылья кинуло в мглу.

Ходили всякие, ждали. Тянулся след от калош. Наивный шелест печали. Смягчал непривычную ложь.

Смущенно прятали гроб

Вцветах и в чем-то неясном, Что складкой морщило лоб

Вприличии безучастном.

Слезу тоской разрешила В своем прозреньи душа,

Ине страшила могила,

Ишли все в ряд, не спеша.

Не больно было, но стыдно, Что умер, кончился, нет...

Что горе вынуто, видно, Всем напоказ, на весь свет.

31 октября 1929 Ревель

НА МОРСКОМ БЕРЕГУ

Шумит и плещет на просторе Ветрами осени взволнованное море,

И бурые валы, Свергая водопады,

В звенящей пене брызг рокочут стих баллады, Рожденной блеском дня и ужасами мглы.

Шумит холодное, обрывы омывая, Ложится кружевом на слизанный песок.

Накатится волна, за ней спешит другая, Тучнеет, вздыбится и свалится у ног,

Дары из ракушек повсюду рассыпая.

10 августа 1930 Ревель— Ъорисалъ

П. Иртель

119

* * *

В жизни двух, где мир был и отрада, Надломилось счастье долгих лет. Не спасли ни благодать обряда, Ни любовь, ни память, ни обет.

Счастье улыбнулось, отлетело, Ночь без сна оставило в залог...

На Голгофе распинали Тело, Но спокоен был Отец и Бог.

Есть в пути, намеченном от века, Страшная и четкая черта.

Строй домов. За кабаком аптека. Неба нет. Глухая чернота.

1933

Ревель

* * *

В гололедку рыбьей чешуей Мокрые в полях блестят дороги. Чмокая заштопанной шлеей, Тянут потные клячонки дроги.

Низкие, сырые облака. Мелодичный говорок капели. Пестрого старухина платка На базаре краски оскудели.

Провожая поезд похорон, Полагал, что не видать мне чуда, И привычный ко смертям Харон Уведет меня с собой отсюда.

1934

Ревель

120

П. Иртель

** *

Белой ночи сон на башнях. Белой ночи стук по плитам. Небо тускло и не страшно, Чинно следует орбитам.

Вдреме стены и бульвары. Серебрится куст на склоне. Силуэт пугливой пары

Внише прячется и тонет.

То купырь сплетает сети, Манит в призрачные страны. Руки девичьи, что плети, Обовьют и не устанут.

1934

Ревель

* * *

В белом сумраке пустынь Ворожит и веет заметь. Древней веры монастырь. Дотлевающая память.

Двуязыкий лад псалма.

Плен и лепет бывшей скорби. С отдаленного холма Звон торжественный и гордый.

Вчерном стыке скал и льдин,

Взаунывном кличе птицы, За лампадою, один, Поглощаю я страницы.

1934

Ревель