Гартман Николай - Этика

Раздел II:

Множественность моралей и единство этики

Глава 4. Многообразие и единство в нравственном сознании

a) Историческое многообразие нравственных заповедей

Когда задача этики уже установлена, то возникает более специальный вопрос: какого рода мораль она должна описывать? Разве существует единая мораль? Должны ли мы исходить из морали нашего времени, нашей страны? Или нам надо заводить речь издалека, возвращаясь к морали христианства, связывающей нас с иными народами и эпохами? Если следовать такому расширенному базису ориентирования, то опять$таки невозможно остановиться на исторически эмпи$ рических границах, нельзя за моралью «возлюби ближнего своего» не видеть мо$ рали «око за око». Но тогда поле феномена становится безбрежным. Этика Спи$ нозы, Канта и Ницше, классическая этика греков, идеал мудреца у стоиков и эпикурейцев, потусторонняя мораль Плотина и патристики, и даже мораль ин$ дийцев и китайцев — близкая ли нам или далекая, актуальная для современной жизни или нет,— все это претендует на то, чтобы быть истинным этическим бла$ гом человечества и стать предметом анализа.

Содержательная широта этого проблемного фронта в интересах объективно$ сти всецело оправдана и не может быть произвольно заужена по причинам соб$ ственной относительности и ограниченности. Задача философской этики не мо$ жет состоять в более или менее оппортунистическом выборе из многообразия существующего этического наследия. Но и исчерпываться одним лишь сосуще$ ствованием элементов такого многообразия она также не может. Уже противоре$ чия такого рода «моралей» не допускают простого общего обзора. Этика должна быть едина в самой себе, должна быть такова еще и в ином, принудительном смысле по сравнению с другими философскими дисциплинами. Раздроблен$ ность чистой теории — это лишь недостаток панорамного видения и понимания, раздробленность же требований и заповедей — это внутренний конфликт, вза$ имное уничтожение именно этих требований и заповедей.

Единство этики есть основное требование, категорически возвышающееся над множественностью моралей, требование, стоящее выше всякого спора мне$ ний, безусловно очевидное a priori и не допускающее никаких сомнений. Ее аб$ солютное единственное число уже на самом пороге исследования сознательно вступает в противоречие с множественным числом, данным в феномене. Про$ блема, стало быть, такова: как может философская этика преодолеть указанные раздробленность и противоречия? Как она может достичь синтеза того, что ан$ титетически противопоставлено? Как возможно единство этики?

116	Часть первая. Раздел II

b) Действующая мораль и чистая этика

Было бы слишком уж просто пытаться искать единство в прямой противо$ положности к многообразию. Последнее ведь не может оказаться вне единст$ ва, должно быть включено в него или принципиально иметь в нем некое про$ странство.

В известных рамках толчком может послужить аналогия с единством истины. Всякое время имеет свои «действующие истины». «Действующей» была физика Аристотеля, и физика Галилея «действовала как истина». Но от всех действую$ щих истин следует отличать «истину» как таковую, идеальное требование, кото$ рое предъявляет себе любое знание какой бы то ни было эпохи; требование, ко$ торое всегда выполнено несовершенно, но для которого философия ищет крите$ рий. Точно так же у всякой эпохи и у всякого народа есть своя «действующая мо$ раль», по аналогии с «позитивной наукой» можно также сказать — «своя пози$ тивная мораль». Всякий раз это есть система действующих предписаний, кото$ рым человек подчиняется и которые он признает абсолютными.

Исторически существует мораль храбрости, мораль послушания, мораль гор$ дости, равно как и смирения, мораль силы, мораль красоты, мораль сильной воли, супружеской верности, мораль сострадания. Но от всякой позитивной морали не$ обходимо отличать этику как таковую с ее всеобщим, идеальным требованием блага, как то уже подразумевается и предполагается в каждой частной разновид$ ности морали. Ее дело — показать, что является «благим» вообще. Этика ищет критерий блага, который отсутствует в упомянутых видах позитивной морали.

Что здесь сразу становится ясно, это факт, что отношение между действующей моралью и этикой, несмотря на всю разделяющую их дистанцию, с самого нача$ ла есть внутреннее отношение, отношение связанности, даже идеальной зависи$ мости. Ведь нет действующей морали, которая не имела бы тенденции стать мо$ ралью абсолютной. Да и вообще действующая мораль имеет «значимость» лишь до тех пор, пока живет вера в нее как в абсолютную мораль.

В силу этого дело здесь обстоит точно так же, как и в других областях духа. Всякое позитивное знание имеет тенденцию становиться абсолютным знанием, всякое позитивное право — «справедливым» (идеальным) правом. Повсюду связь с идеей позитивного уже имманентна. Она есть внутреннее условие самой значимости, то есть позитивности. Но так как идея морали вообще есть не что иное, как содержательная сущность этики, то можно сказать, всякая действую$ щая мораль имеет тенденцию становиться чистой этикой, да она и верит, что представляет собой чистую этику. И лишь до тех пор, пока она в это верит, она есть действующая мораль.

Но если, таким образом, идея чистой этики содержится во всякой морали, то можно было бы подумать, что одновременно с этой идеей в ней каким$то обра$ зом наверняка содержится и искомое единство этики. Но тогда его определенно можно было бы найти в ней самой — не вне ее и не в противоположности к ней. Правда, не так, как можно найти составную часть в числе прочих составляющих; ибо сознательным ферментом того изменения нравственных заповедей она не является. Но, скорее, так, как можно обнаружить некие условия, первые предпо$ сылки, поскольку то, что наличествует, согласно сути вещей (но не согласно соз$ нанию) основывается на них.

Глава 4. Многообразие и единство в нравственном сознании

117

И таким образом, следовательно, существовала бы возможность пробиться к единству этики путем одной только рефлексии над тем, что является однород$ ным во всех моральных заповедях, действующих сейчас или действовавших ко$ гда$то.

Такой метод был бы определенно успешен, если бы мы могли допустить, что само искомое единство есть нечто в себе простое, как бы точечное единство, и кроме того еще и единообразно схватывается, или, по крайней мере, исчерпыва$ ется небольшим количеством основных черт. Но как раз это в высшей степени спорно. Правда, существует весьма распространенный предрассудок, что сущ$ ность «блага» проста, легкодоступна, свободно обозрима, сплошь рациональна. Но уже факт многообразия и противоречивости нравственных заповедей, пожа$ луй, заставляет в этом усомниться. Тем более, если углубляться в исследование системы ценностей — тогда это допущение делается все сомнительнее с каждым шагом. Не то чтобы здесь нужно было отказаться от какого бы то ни было един$ ства вообще; но единство может быть и разносторонним, да и в себе самом оно может быть опять$таки относительным, многократно расчлененным. Там же, где дело идет о схватывании такого рода единств, там очень даже существует вопрос, можно ли их схватить и прямо как таковые, то есть как единства, а, следователь$ но, даже если их содержательно схватываешь, то познаешь ли в них также и под$ линный характер единства.

Обычно при такой процедуре, которая исходит из многообразия, исход ока$ зывается противоположным: всегда можно постичь лишь многообразное, а единство, в конце концов, приходится искать где$то в другом месте. Если же схватывать его иначе, тогда, конечно, можно увидеть под ним, пожалуй, и сово$ купность многообразного. Это будет старая платоновская мудрость: единство должно быть увидено заранее, a priori. Но тогда тотчас вновь возникает опас$ ность, что увиденное a priori окажется в содержательной противоположности к данному многообразию.

Вопрос, стало быть, уточняется следующим образом: существует ли априор$ ное видение того, что само составляет единство чистой этики в многообразии действующих моралей?

c) Другие измерения многообразия

Но этот вопрос идет еще дальше. Многообразие нравственного сознания мно$ гообразием позитивной морали не исчерпывается. Последнее образует здесь как бы лишь некий аспект деления, причем деления, данного чисто внешним обра$ зом, принимаемого эмпирически. В действительности расходятся не только взгляды эпох и народов, не говоря уже об отдельных, коренящихся в них фило$ софских системах, но и внутри этих взглядов, систем и моралей можно выделить четко отличимые друг от друга этические тенденции, которые частично в них по$ вторяются, частично характерны лишь для некоторых из них, но всегда выступа$ ют, каким$либо образом переплетенные друг с другом. Их подразделение, кото$ рое можно дать лишь нечетко, в нестрогих понятиях, пересекаются с теми други$ ми, находясь как бы в перпендикулярном положении к ним.

Так, существует различие принципов между моралью общества (государства) и индивидуума; равно как и между моралью мужа, жены и ребенка (античная мо$

118	Часть первая. Раздел II

раль была почти исключительно мужской моралью); или между моралью силы, права и любви. Опять$таки в других аспектах находятся такие противоположно$ сти как:

1.Мораль труда, творчества — и мораль нетребовательности и самоограниче$ ния;

2.Мораль борьбы, состязания, силовых проявлений — и мораль мира, компро$ мисса, мягкости;

3.Мораль высших или сокровеннейших желаний — и мораль всеобщих жестких требований, против которых восстает собственная природа с ее склонностями и желаниями;

4.Мораль авторитета, подчинения признанным и непризнанным нормам — и мораль искания, поисков новых норм и борьбы за них (причем поиск, схваты$ вание и революционирование сами становятся долгом, найденное же и пред$ ставленное в жизни само становится предметом ответственности);

5.Мораль настоящего или ближайшей организации жизни — и мораль будуще$ го, далекого, идеи (причем настоящее и данные личности и отношения под$ чинены последней и даже приносятся ей в жертву);

6.Мораль поступка вообще, деятельной жизни — и мораль анализа и причаст$ ности к ценностям.

К этим противоположностям можно легко добавить целый ряд других. Внутри каждой из них и тот и другой член по своему оправданы, образуя постановку во$ проса, вырастающую из полноты самих конкретных явлений жизни. Все они оз$ начают различные, но неизбежные направления жизненных задач вообще, на$ правления, в которых даны автономные «конечные точки» или цели определен$ ной жизненной установки, и которые как таковые не могут быть произвольно смещены друг относительно друга, подменены или нивелированы.

d) Искомое единство и исследование ценностей

Ясно, что этика ни к одному из этих направлений не может относиться, ис$ ключая его из числа прочих, пренебрегая им. Любое исключение сделало бы ее частной и партийной, поставило бы ее не над действующими типами морали, а в одну плоскость с ними. В идее же этики заключено то, что она должна стоять над ними, быть их единством.

Но как можно объединить разнородные требования? Здесь уже не поможет то, что многообразие исключительно эмпирично, т. е. «случайно». Что ему недоста$ ет лишь рефлексии о единстве, «сознания единства», тогда как в действительно$ сти единство в нем имплицитно заложено — это здесь оказывается неверным. Здесь это отпадает, поскольку ведь названные типы вовсе не обнаружены эмпи$ рическим путем, а каждый для себя со своим особым видом требования стали очевидны совершенно a priori, исходя из существа дела. Единство, таким обра$ зом, может быть только синтетическим, стоящим над ними. Каждое из этих на$ правлений морали означает собственную высшую жизненную цель; каждая же из этих целей претендует на главенствующее положение, она игнорирует равные притязания других, в себе столь же оправданных жизненных целей, отрицая свою соотнесенность с ними. Каждая провозглашенная цель выступает исклю$

Глава 4. Многообразие и единство в нравственном сознании

119

чительно, деспотично, с явной тенденцией к подчинению остальных, а отчас$ ти — и к их уничтожению. Как же может единая общая цель многообразия занять главенствующее положение?

Ивсе же именно это способ появления отдельных жизненных целей является доказательством необходимости единства целей вообще. Быть единством лежит

всути стремления. Цели же суть конечные точки стремления. Как человек в силу своих пространственно$телесных качеств не может одновременно идти по двум дорогам, но непременно должен выбрать одну, так он и в духовно$моральном плане не может одновременно стремиться в двух различных направлениях, не говоря уже о многих. Он должен выбрать одно. Множественность высших целей разрывает его, делает его самого неединым, раздробленным, непоследователь$ ным, колеблющимся туда$сюда. Она парализует его энергию, а вместе с ней — и само стремление. Единство цели — основное требование моральной жизни. По$ этому все жизненные цели, которые только можно преследовать, все позитив$ ные нормы, заповеди и типы морали необходимо исключительны и деспотичны. Они вынуждены быть таковыми, так как иначе они сами бы взаимно упразднили друг друга. Подобная претензия в них, конечно, образует некую ограниченность, но она не произвол, а неизбежное следствие.

Ипо тем же причинам неизбежным следствием и на повышенном проблем$ ном уровне этики является главенствующее единство целей. Оно оказывается гораздо более категоричным требованием, нежели единство принципов в теоре$ тической области. Последнее является лишь высшим постулатом понимания, понятийного схватывания. Единство же целей есть постулат жизни и поступков. Без него в жизни не сделать ни шага с твердым убеждением.

Ныне у нас нет единства целей. Оно остается неизвестным. Если, таким обра$ зом, серьезно принимать требование единства, то нужно уяснить себе, что здесь еще нет самóй высшей точки зрения. И так как мы стоим перед многообразием как перед данностью, то единственно возможный путь к решению вопроса — ис$ ходить из этого феномена. Таким образом, необходимо спросить: существуют ли среди ценностей и норм связи, объединяющие отношения, общий контекст? Действительно ли моральные заповеди разрознены или среди них можно обна$ ружить соединение, сплоченность, отношения обусловленности и зависимости? Существует ли, если уж не требование единства, то хотя бы некий порядок нрав$ ственных требований и сам принцип порядка в них? Но этот вопрос, касающий$ ся единства целей, равнозначен следующему: существует ли какая бы то ни было система целей? А так как за всякими целями стоят ценности, поскольку целями человек может делать лишь то, что он считает ценным, то этот вопрос сразу же переходит в более всеобщий, объективный и кажущийся гораздо более широким вопрос: существует ли система ценностей?

Этот вопрос очерчивает круг задач, перед которым мы стоим. Искомым един$ ством были бы порядок, или его принцип — система. Единство может быть лишь системным единством. Ибо оно не может быть единством исключающим. Оно должно быть единственным, не будучи деспотичным. Этот вопрос — типичный вопрос о системе.

Так исследование ценностей, еще не начатое, уже оказывается обременено чрезвычайно тяжелой задачей.

120	Часть первая. Раздел II

Глава 5. Знание о добре и зле

a) Заповеди, цели и ценности

Попытки решить эту задачу на деле предпринимаются этикой в рамках учения о ценностях (аксиологии), которое содержательно образует ее первый этаж. Не только цель стремления и поступка, но и моральное требование и его характер долженствования, заповедь, норма — все это имеет свою основу в некоем образо$ вании особого рода и особого способа бытия — в ценности. Очевидно, что того, что не схвачено как «ценное», не только нельзя пожелать или сделать целью, но и признать заповедью, требованием, бытийно должным. Нужно каким$то образом понятийно схватить, что нечто — ценно; лишь в этом случае и лишь благодаря этому оно окажется определяющей силой в нравственной жизни.

Сначала, правда, искомому тем самым дается только новое имя — его сущест$ венное преимущество перед всеми другими здесь еще даже не может быть усмот$ рено. Дело в том, что хотя всеобщая сущность ценности столь же едина, как сущ$ ность цели или заповеди, но вопрос здесь стоит не о таком сущностном единст$ ве, а о единстве содержательном. Содержательно же система ценностей обнару$ живает точно такое же сбивающее с толку многообразие, как и царство запове$ дей или целей; даже еще большее, ибо явно могут существовать и ценности, о ко$ торых как о заповеданных для некоей воли или как о цели некоего стремления даже не может идти речи,— потому ли, что они уже реализованы, или что по сво$ ему содержанию не принимаются во внимание ни для какого реального стремле$ ния. В «царстве» ценностей, таким образом, мы стоим совершенно перед тем же самым вопросом: сначала должны быть найдены порядок, система, единство.

Но то, что содержательное многообразие здесь расширяется, важно как раз для вопроса о единстве. Если знают только отдельные, разбросанные звенья не$ коего многообразия, а увидеть его можно с неадекватной ему точки зрения, то перспектива обнаружить его внутренний порядок ничтожно мала. Чем выше располагается точка зрения, тем шире становится круг обозреваемых звеньев, тем больше шансы получить общий содержательный обзор. Так дела обстоят во всех областях исследования. И в царстве ценностей не может быть иначе. Хотя заповедям и целям всегда и необходимо соответствует некая ценность, но не ка$ ждой ценности соответствует цель или заповедь. Именно здесь наряду с вопро$ сом о долженствовании действий получают актуальность другие фундаменталь$ ные вопросы (см. Введение): что в жизни ценно, с чем следует иметь контакт? Эти вопросы более содержательны. Благодаря им взгляд на царство ценностей делается шире.

В этом расширенном фундаментальном вопросе согласованно стоят рядом очень разнородные между собой частные вопросы: что есть добро и зло? что есть добродетель? что такое «добродетели»? что есть счастье? что такое блага жизни? духа? человеческого общества? В этом расширенном многообразии нужно уви$ деть порядок, принцип. Условием же этого является ориентация в самом много$ образии. Всякая опрометчивая погоня за единством до исследования и точного определения отдельных постижимых ценностей — бесперспективное начина$ ние. Первоочередная, ближайшая задача — удостовериться в содержании от$ дельной ценности, сделать его отчетливо постижимым. С ней этика имеет дело

Глава 5. Знание о добре и зле

121

в первую очередь до всякой рефлексии о требуемом единстве и независимо от нее. Ей посвящена вторая, центральная основная часть нашего исследования.

b) Миф о древе познания

Но до решения именно этой задачи нам сегодня еще далеко. Правда, до сих пор в философской этике почти повсеместно бытовало противоположное мне$ ние. Полагали не только это, но и то, что уже решена или заранее находится в ре$ шенном виде задача обретения единства. Самые противоречивые направления с давних пор сходились в том, что они уже заранее знают, что есть благо и что есть зло. «Благом» считалось абсолютное единство нравственно ценного вообще — утверждение, поверить в которое можно было тем легче, что имя для единства уже было, а многообразия ценностей не замечали. Не видели также и того, что все эти направления под «благом» понимали фактически нечто фундаментально различное, взаимно изобличая друг друга во лжи.

Лишь одним из самых последних усмотрений, действительной ясностью ко$ торого мы обязаны лишь Ницше, стало осознание безосновательности подоб$ ных утверждений. Благодаря ему до сознания дошли две вещи: 1) Ценностей много, их царство многообразно и 2) Мы не знаем ни всего многообразия, ни его единства. И то и другое еще предстоит открыть, и это задача этики. Но это зна$ чит, выражаясь языком традиционных понятий, что мы еще не знаем, что есть добро и зло.

Перспективы, открывающиеся этике на этом рубеже, охватить одним взгля$ дом нелегко. Слишком уж крепко в мыслительном и эмоциональном отношении мы привязаны к традиционному. Узловой пункт традиции в этике стран христи$ анского Запада образует миф о древе познания. «…В день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло». Так изре$ кает в раю змий. И человек, хотя и лишившийся из$за его обмана невинности и блаженства, верит ему. Он и до сего дня верит, будто знает, что есть добро и зло. Он верит в это так крепко, что вдобавок и критическое мышление приносится в жертву великому обману. Здесь все глубокомыслие философов направляется на то, чтобы «обосновать» сущность «блага», которую они намереваются постичь; ради этого они один за другим выстраивают метафизику нравственного созна$ ния. Но они не стараются познать само «благо». Они не боятся, что могут его упустить. Ибо они верят, будто знают, что хорошо.

Великим обманом были сами речи змия. Грех сделал человека невидящим, он не стал, как Бог, он и до сего дня не знает, что есть добро и зло. Точнее, он знает из этого лишь малую толику, фрагмент. И всякое глубокомысленное обоснова$ ние было напрасным, преждевременным, впустую потраченным на мнимо проч$ ное обладание нравственным познанием. Метафизике нравов недоставало осно$ вы, феноменологии ценностей, или, как мы еще могли бы сказать, аксиологии нравов. Она — первая, основная цель этики. По существу, она предшествует вся$ кой теории и метафизике. «Царство» ценностей окружает тайна «добра и зла». Лишь как целое она образует его содержание. Только многообразие и изобилие этого царства есть действительный плод от древа познания, который необходи$ мо «вкусить».

122	Часть первая. Раздел II

c) Открытие Ницше и ошибка первооткрывателя

Знание о незнании повсюду есть начало знания. Знание о добре и зле тоже не может выбрать никакого иного пути, кроме как через этот порог.

Дело Ницше подвело нас к этому порогу. Здесь впервые с полным осознанием поставлен вопрос о содержании добра и зла — независимо и «по ту сторону» от всего, что с течением времени считалось добром или злом.

Подобное вопрошание — риск. Оно касается святого. И рисковавший попла$ тился за свой риск. Он впал в крайность, придя к разрушительной критике и к поспешному обращению к тому новому, незнакомому, которое открылось его взору. Едва впервые бросив освобожденный ценностный взгляд на царство цен$ ностей, он в победной горячке тотчас вообразил, что увидел все. То, что это от$ крылось поле новой, необозримой познавательной работы, первооткрыватель, конечно, не мог предполагать.

Промах его, однако, понятен. Его мнимый имморализм, его мечта о сверхче$ ловеке, его жаждущая прекрасного мораль власти,— к сожалению, слишком бы$ стро ставшие модной философией и затмившие значение его первопроходческо$ го открытия — все это не могло долго вводить в заблуждение серьезно настроен$ ного читателя. Возможно, беда непонимания никогда не бывает совершенно не$ заслуженной. Но если эта вина искуплена непонятой судьбой и вошла в исто$ рию, то она вновь падает на непонимающего. Анализ мыслей — нечто большее, чем критика ошибок. Время этой задачи пришло. Необходимо овладеть откры$ тым «царством» ценностей.

Первооткрыватель редко полностью знает, что он открыл. Ницше знал это так же мало, как и Колумб. Это поле деятельности унаследовали потомки. Именно у них нужно взять то, что они наследуют, чтобы овладеть им.

Прямо здесь следует сказать — хотя подтвердить это можно будет лишь позд$ нее — фатальнейшая ошибка первооткрывателя, допущенная Ницше, заключа$ ется именно в том из его учений, которое в свое время наделало больше всего шума — в учении о «переоценке всех ценностей». В ней заложено положение о ценностном релятивизме. Если ценности можно «переоценивать», то их можно и обесценивать, можно создавать и уничтожать, они — дело рук человеческих, произвольны как мысли или фантазии. Тогда смысл великого открытия оказыва$ ется уничтожен уже на первом шагу; путь через порог тогда не ведет в новое не$ известное царство, который еще предстоит открыть. Тогда здесь больше нечего открывать и находить, свободному выдумыванию и изобретательству тогда от$ крываются, скорее, лишь те преграды, которые мешали. Но если в этом состоял смысл освобождения, то непонятно, почему бывший долгое время перекрытым источник выдумки теперь не бьет и не клокочет? Или человеку недостает духа изобретательства?

В действительности оказалось наоборот. Недостатка в изобретательстве нет. Но выдуманное не имеет никакой власти над человеком. У него нет сил убеди$ тельно повлиять на его чувства, определить его действительное, чувствующее ценностное сознание, изнутри переориентировать его. Ибо ценностное созна$ ние — чем бы оно помимо этого ни было — в первую очередь есть ценностное чувство, некий первичный, непосредственный контакт с ценным. Оказалось, что ценностное чувство нельзя перестроить без сопротивления со стороны выду$

Глава 6. О пути открытия ценности

123

манного, что оно имеет в себе нечто неподатливое, неколебимое, какую$то соб$ ственную сущность, собственный закон, собственную ценностную ориентацию.

Как раз о том, что есть эта собственная сущность, идет здесь речь. То, что она каким$то образом находится в самой тесной связи с сущностью самих ценностей, можно легко увидеть из факта ее энергичного сопротивления. Но сверх этого ее феномен не признает правоты за идеей переоценки и за ценностным релятивиз$ мом. Ведь все$таки эта сущность иная, чем это может вообразить падкий на сен$ сацию дилетант мысли. Конечно, для выдумывания и изобретательства здесь от$ крывается неограниченное поле деятельности. Но на этом поле нет действитель$ ных нравственных ценностей,— ценности, убедительно влияющих на ценност$ ное чувство и движущих собой жизнь. Они имеют другое происхождение.

Какое происхождение — это, пожалуй, все еще загадка, и все же нельзя не признать одно: кроме поля выдуманного здесь есть еще и другое — поле собст$ венно ценностей. Его$то и необходимо раскрыть.

Глава 6. О пути открытия ценности

a) Революция этоса и узость ценностного сознания

Следующий вопрос таков: как открыть нравственные ценности? Этот вопрос почти совпадает с вопросом об историческом появлении и исчезновении нравст$ венных содержаний, заповедей и норм. Сформулирован он принципиально шире. В нем тоже нельзя видеть один лишь вопрос о методе. Дело идет не о спо$ собе познания, а о тех явлениях, в которых должны быть найдены ценности. Ссылка на априоризм ценностного видения потому и здесь уместна меньше все$ го. Вопрос ведь идет именно о том, как этот априоризм проявляется и как он подтверждается в жизни.

В определенном смысле можно, пожалуй, сказать, что философская этика от$ крывает ценности. Но редко когда это действительно оригинальное открытие. Большей частью это освоение задним числом того, что уже прежде наличество$ вало и действовало в нравственном сознании — как признанная заповедь дейст$ вующей морали или как неосознанная точка зрения оценивающего контакта с действительным. Разнообразные ценности таким образом живут в человеческих сердцах, что они прямо не схватываются мышлением, сознательно ищущим цен$ ности, и даже их структура не анализируется. Но такое схватывание и анализ имеют место, и осуществить их может только философия. Но именно потому это вторичное открытие.

Если же задаться вопросом, как происходит первичное открытие, то придется гораздо глубже проникнуть в саму нравственную жизнь. В этом открытии имен$ но нравственное сознание работает везде и во всех формах своего проявления. Каждый новый жизненный конфликт ставит человека перед новыми задачами и благодаря этому может привести к схватыванию новых ценностей. Первичное ценностное сознание растет именно с усилением моральной жизни, с ее услож$ нением и интенсификацией, с многообразием и фактическим ценностным уров$ нем ее содержания. Но тогда выходит, что все человечество, не ставя себе такой

124	Часть первая. Раздел II

цели, непрерывно работает над первичным открытием ценностей: каждое обще$ ство, каждая эпоха, каждый народ в своей части и в границах своего историче$ ского бытия; и точно так же в малом — каждый отдельный человек в себе, в гра$ ницах своего морального кругозора.

Вывод: не бывает абсолютного бездействия ценностного сознания. И здесь, как везде в мире, все течет. Под внешне спокойной поверхностью свершается постоянная революция этоса. Вероятно, сложившиеся понятия кого$то могут обмануть в этом отношении; они более долговечны, чем действительные грани$ цы того или иного ценностного видения. Они сделаны из другого материала, не представляют собой само ценностное чувство, принадлежат поверхности. Если некая эпоха образовала для зримой ценности имя, то наверняка уже ближайшее поколение не будет связывать с этим именем тот же самый смысл. Слова непово$ ротливы, понятия грубы и всегда отстают, ценностный же взгляд — необычайно полон жизни, усложнен, непредсказуем для мышления. Мысль вслед за непри$ метными перемещениями высвечиваемого ею круга, конечно, движется на иде$ альном уровне ценностного многообразия,— но всегда медленно, издали, и час$ то дискретно, рывками, перескакивая тонкие различия между промежуточными звеньями. Получается так, что во все времена действительно проницательные умы сталкиваются с «безымянными» ценностными содержаниями — уже Ари$ стотель называл их «анонимными добродетелями».

Итак, имеет место продолжительная разработка новых содержаний этических ценностей. Это не переоценка ценностей, а, пожалуй, переоценка жизни. Сами ценности в революции этоса не смещаются. Их сущность оказывается надвре$ менной, надысторичной. Ценностное же сознание смещается. Всякий раз оно вырезает из царства ценностей небольшой круг видимого. А этот круг «путеше$ ствует» по идеальному уровню ценностей. Каждая попадающая в сектор видимо$ го и каждая исчезающая из него ценностная структура означает для оцениваю$ щего сознания переоценку в жизни. Ибо действительное подпадает для оцени$ вающего сознания только под соответствующим образом увиденные ценности.

Происходит так, что поступки, убеждения, отношения, которые вчера счита$ лись хорошими, сегодня могут оказаться предосудительными. Не изменились ни ценности, ни действительное, изменившимся оказалось только прочтение цен$ ностей, считающихся мерилом действительного.

Процесс этической революции — процесс подлинных открытий, подлин$ ное обнаружение, освоение ценностей; правда, с другой стороны это всегда одновременно и утрата, забвение, исчезновение ценностей. Весь феномен этого превращения демонстрирует своего рода «узость» ценностного созна$ ния. Правда, есть много доказательств тому, что эта узость не имеет твердых очертаний, что ценностное сознание может в содержательном плане также расти и ослабевать. Но и это имеет свою обратную сторону. Ибо с ростом объ$ ема ценностного сознания ослабевает его интенсивность и непосредствен$ ность. Именно односторонность этоса всегда придает ему характерную остро$ ту, страсть усердия, творчески$движущую силу.