§ 22. Психология Локка в рамках натуралистической теории познания

В развитии эмпиризма новая психология, которая после обособления чистого [риге] естествознания требовалась в качестве его коррелята, получает, как мы знаем, свою пер­вую конкретную разработку. Она занимается, стало быть, внутренне-психологическими исследованиями в поле души, которая теперь отделена от телесности, а также физиологиче­скими и психофизическими объяснениями. С другой сторо­ны, эта психология стоит на службе совершенно новой и, в сравнении с картезианской, весьма детально разработан­ной теории познания. Таково с самого начала и было собст­венное намерение Локка в его обширном труде. Труд этот подается как новая попытка достичь того, чего надлежало достичь «Размышлениям» Декарта: обоснования объек­тивности объективных наук в рамках теории познания. Скептическая настроенность этого намерения с самого на-

120

чала проявляется в таких вопросах, как вопросы об объеме, широте действия и степенях достоверности человеческого познания. Локк вовсе не чувствует глубин картезианского эпохе и редукции к ego. Он просто принимает ego в качест­ве души, которая в очевидности опытного самопознания изучает свои состояния, акты и способности. В непосред­ственной очевидности дано только то, что показывает внутреннее опытное самопознание, только наши собст­венные «идеи». Все внешнее, принадлежащее миру, оказы­вается исключено.

Таким образом, первое есть внутренне-психологиче­ский анализ, проводимый чисто на основе внутреннего опыта, в ходе чего, однако, совершенно наивно использу­ется опыт других людей и понимание опытного самопозна­ния как принадлежащего мне, человеку среди людей, и, ста­ло быть, объективная правомерность умозаключений о других людях. Вообще все исследование в целом протекает как объективно-психологическое и даже прибегает к фи­зиологии, тогда как вся эта объективность как раз и стоит под вопросом.

Собственная проблема Декарта, проблема трансцен-денции эгологических значимостей (интерпретируемых как внутренне-психологические) и содержащаяся в ней проблема способов заключения к внешнему миру, вопрос о том, как ими может быть обосновано внепсихическое бы­тие, если они сами суть cogitationes в капсуле души,— у Локка отпадает или смещается к проблеме психологиче­ского генезиса реальных переживаний значимости и соот­ветствующих способностей. То, что чувственные данные, уже не порождаемые произвольно, аффицируются извне и дают нам сведения о телах внешнего мира, для него являет­ся не проблемой, а чем-то само собой разумеющимся.

Особенно роковым для будущей психологии и теории познания оказывается то, что Локк не нашел никакого применения впервые введенной Декартом cogitatio как cogitatio в отношении cogitata, т. е. интенциональности, не

121

осознал ее в качестве темы (и притом наиподлинной темы основополагающих исследований). Он остался слеп к это­му различению в целом. Душа есть для себя такая же замк­нутая реальность, как и тело; в наивном натурализме душа понимается теперь как некое пространство, по его знаме­нитому сравнению: как дощечка для письма, на которой появляются и исчезают психические данные. Вместе с уче­нием о внешнем и внутреннем чувстве этот сенсуализм данных господствует в психологии и, теории познания на протяжении столетий и даже вплоть до сего дня, причем, несмотря на привычную борьбу с «психическим атомиз­мом», его основной смысл не меняется. Конечно, у Локка совершенно неизбежны такие выражения, как: перцеп­ции, восприятия, получаемые «от» вещей, представления «о» вещах, или: верить «во что-то», хотеть «чего-то» и т. п. Но то обстоятельство, что в перцепциях, в самих созна­тельных переживаниях сознаваемое в них заключено как таковое, что перцепция в себе самой есть перцепция, полу­чаемая от чего-либо (например, от «этого дерева»), оста­ется без внимания.

Но если интенциональность упускается из виду, то как же тогда может быть всерьез исследована душевная жизнь, которая целиком и полностью есть жизнь сознательная, как может быть исследована интенциональная жизнь Я, обладающего сознаваемыми им предметностями, занятого ими в ходе познания, оценивания и т. д., и как тогда вообще можно подступиться к проблемам разума? И можно ли их вообще исследовать как психологические проблемы? Не лежат ли за психологическими и теоретико-познаватель­ными проблемами, в конечном счете, проблемы «ego», об­ретаемого в результате картезианского эпохе, которые Де­карт лишь затронул, но окончательно не сформулировал? Быть может, эти вопросы не лишены важности и заранее задают направление размышлениям самостоятельно мыс­лящего читателя. Во всяком случае, они служат предвари­тельным указанием на то, чтб должно стать серьезной про-

122

блемой в дальнейших частях этого сочинения и послужить путем к проведению действительно «беспредрассудочной» философии, философии, получающей самое радикальное обоснование в постановке проблем, в методе и в система­тически выполняемой работе.

Интересно также, что скептическое отношение Локка к идеалу рациональной науки и проведенное им сужение широты действия новых наук (которые должны сохранить свою правомерность) приводит к агностицизму нового рода. Возможность науки не отрицается вообще, как в ан­тичном скепсисе, хотя вновь допускаются непознаваемые вещи-по-себе [Dinge-an-sich]. Наша человеческая наука имеет дело исключительно с нашими представлениями и понятийными образованиями, посредством которых мы, хотя и можем заключать к трансцендентному, но в то же время все-таки в принципе не можем приобрести собст­венно представления о вещах-по-себе, представления, ко­торые бы адекватно выражали их собственное существо. Адекватные представления и знания мы имеем только о том, что происходит в нашей собственной душе.