§ 6. История философии Нового времени как борьба за смысл человека

Если мы задумаемся о воздействии развития философ­ских идей на человечество в целом (в том числе и не занятое философским исследованием), то должны будем сказать следующее.

Внутреннее понимание бурного, но при всей своей про­тиворечивости единого движения философии Нового вре­мени от Декарта до наших дней только и создает возмож­ность для понимания самой этой нашей современности. Истинные, единственно значительные битвы нашего вре­мени — это битвы между уже сломленным человечеством и человечеством, которое еще опирается на твердую почву, но ведет борьбу за нее или за обретение новой. Подлинные духовные битвы европейского человечества как такового разыгрываются как битвы философий, а именно как борьба между скептическими философиями или, скорее, «нефи­лософиями», сохранившими только название философии, но не поставленную перед ней задачу,— и действительны­ми, все еще живыми философиями. Живы они, однако, по­тому, что борются за свой подлинный и истинный смысл и тем самым за смысл подлинного человечества. Привести скрытый разум к пониманию им его возможностей и тем самым усмотреть возможность метафизики как истинно возможной — таков единственный способ стать на много­трудный путь действительного осуществления метафизи­ки, или универсальной философии. Только от этого зави­сит, окажется ли врожденный европейскому человечеству

31

со времен греческой философии телос, сообразно которо­му оно хочет стать человечеством на основе философского разума и может пребыть только в качестве такового, в бес­конечном движении от скрытого разума к явному и в бес­конечном стремлении нормировать само себя через истин­ность и подлинность своей человечности,— окажется ли этот телос всего лишь историко-фактической иллюзией, случайным завоеванием случайной человеческой общно­сти, окруженной совсем иными человеческими и истори­ческими общностями; или же, напротив, в греческом чело­вечестве впервые прорывается то, что как энтелехия по су­ществу заключено в человечестве как таковом. Человечест­во вообще есть по существу бытие человеком в человече­ских общностях, скрепленных родовыми и социальными связями, и если человек существо разумное (animal rationale),' то лишь в той мере, в какой разумна вся его чело­веческая общность — скрыто ориентированная на разум или открыто ориентированная на пришедшую к себе са­мой, ставшую для себя явной и отныне в силу сущностной необходимости сознательно руководящую человеческим становлением энтелехию. Философия, наука была бы тогда историческим движением выявления универсального разума, «врожденного» человечеству как таковому.

Так было бы в действительности, если бы до сих пор еще не завершенное движение оказалось энтелехией, подлин­ным и правильным способом осуществляющей свое чистое воздействие, или если бы разум на деле стал полностью осознанным и явным для самого себя в свойственной его существу форме, т. е. в форме универсальной философии, развертывающейся в последовательных аподиктических усмотрениях и аподиктическим методом нормирующей са­мое себя. Только тогда можно было бы решить, действи­тельно ли европейское человечество несет в себе абсолют­ную идею, а не является всего лишь эмпирическим антро-

¹ Разумное животное {лат.).— Примеч. ред.

32

пологическим типом, подобным «Китаю» или «Индии», и, с другой стороны, обнаруживает ли зрелище европеизации всех чуждых Европе человеческих общностей некий власт­вующий в нем абсолютный смысл, соотносимый со смыс­лом мира, а не с его исторической бессмыслицей.

Сейчас мы уверены в наивности рационализма XVIII ве­ка и того способа, каким он стремился обрести потребную европейскому человечеству твердую почву. Но можно ли вместе с этим наивным, а при последовательном продумы­вании даже абсурдным рационализмом отбросить и подлин­ный смысл рационализма? Как обстоит дело с тем, чтобы всерьез прояснить эту наивность, эту абсурдность, и как оно обстоит с рациональностью превозносимого и требуе­мого от нас иррационализма? Не придется ли последнему, если мы станем к нему прислушиваться, использовать ра­зумные соображения и обоснования, для того чтобы нас убедить? Не обернется ли в конце концов его иррациональ­ность малодушной и ущербной рациональностью, худшей, нежели рациональность старого рационализма? Более того, не есть ли это рациональность «ленивого разума», который уклоняется от борьбы за прояснение последних предданно-стей и тех целей и путей, которые истинным и предельно рациональным образом очерчиваются исходя из них?

Но довольно об этом, я слишком забегаю вперед, чтобы дать почувствовать ни с чем не сравнимую значимость про­яснения глубочайших мотивов кризиса, в котором уже очень рано оказалась философия и наука Нового времени и кото­рый, значительно усилившись, продолжается и в наши дни.