motroshilova_n_v_poznanie_i_obshestvo_iz_istorii_filosofii_x

кает вопрос, велики или малы познавательные возмож­ ное™ человека перед лицом поистине безграничных за­ дач познания, как они соотносятся с «бесконечным», т. е. божественным разумом. Но в целом же речь идет о более конкретном, подробном описании, выявлении форм и воз­ можностей человеческого познавательного опыта, точнее,

'того познания, которое может осуществляться и осу­ ществляется каждым индивидуальным субъектом.

Ивторая задача теории познания: предложить учение

ометоде, «само искусство Истолкования Природы» (4, 193), которое столь родственно непредубежденной '«при­ родной силе ума», что вырабатывается им стихийно. Но философия должна дать уму, «освобожденному от всех препятствий» (Бэкон), учение о методе в виде созна­ тельно используемых, четких правил. «Под методом же,— говорит Декарт,— я разумею точные и простые правила

(курсив наш.— Н. Л/.), строгое соблюдение которых всег­ да препятствует принятию ложного за истинное и, без излишней траты умственных сил, но постепенно и непре­ рывно увеличивая знания, способствует тому, что ум до­ стигает истинного познания всего, что ему доступно» (9, 89). Метод, отданный в руки человека с непредубеж­ денным, очищенным разумом, поистине всемогущ: он га­ рантирует, при строгом его соблюдении, познание исти­ ны. Учение о методе, по мысли великих философов XVII в., является новой логикой, существенно отличаю­ щейся от обычной школьной, схоластической формаль­ ной логики. Если последняя, указывает Бэкон, при по­ мощи тонких ухищрений улавливает «отвлеченности» ве­ щей, то первая, наоборот, берет ум в его связи с вещами, именно для того чтобы человек умел открывать «свойст­ ва и действия тел и их определенные в материи законы»

(4, 366).

Главный смысл, основное содержание «положительно­ го» учения о познании но сути дела исчерпывается выполнением этих двух задач. И познавательные способ­ ности, и правила метода предстают здесь как объекты исследования абстрактной теории познания, уже оставив­ шей позади конкретно-исторические, психологические, ценностные, словом, общественные и индивидуальные факторы. В гносеологическое царство истины им вход закрыт: здесь формулируются всегда значимые правила метода, как будто выявляющиеся из постоянного отноще-

Ш

ния вещей природы и человеческого ума, а также пере­ числяются, изучаются познавательные способности и по­ знавательные действия, всегда обнаруживаемые и совер­ шаемые индивидом. Вся вакханалия исторического опыта разыгрывается где-то на заднем фоне истинного позна­ ния, 1«сердцевина» которого подобна нетленному божест­ ву, никак не изменяющемуся под действием человече­ ского разрушительного огня.

И субъект познания, здесь рассматриваемый, как будто оказывается абстрактным человеческим существом, кото­ рое не участвует в реальном историческом действии, не обладает земными страстями и предубеждениями, не под­ чиняется велениям своего тела: перед нами своего рода «познавательная машина», всегда готовая к активному действию и совершающая его в соответствии с заложен­ ными в нее способностями и в соответствии с заранее вы­ явленными правилами метода.

Таково весьма распространенное представление о тео­ рии позиаиия (о познающем субъекте и методе, в част­ ности) крупнейших философов XVII в. Казалось бы, здесь мы должны поставить точку и закончить наш ана­ лиз тех идей философов XVII века, которые имеют пря­ мое или косвенное отношение к проблеме социальной сущности и социальной обусловленности познания. Но нам представляется, что дело обстоит сложнее.

Философы XVII в., сознательные сторонники учения об очищении разума, стремившиеся в положительной часта теории познания снять вопрос о зависимости по­ знающего индивида от общества, столкнулись с трудно­ стями и парадоксами. Эти последние обнаружили, по крайней мере для последующей, более разработанной фи­ лософии, неустраиимость самой проблемы социальной сущности познания.

Мы начнем с учения о методе, ибо здесь наиболее четко очерчиваются связанные с методом конкретно-исто­ рические рамки, определившие в том числе и специфиче­ ский подход к анализу познания.

§ 1. Во всеоружии метафизического метода, в плену его односторон­ ности

Социально-историческая обусловленность метафизиче­ ского метода не подлежит сомнению, она давно уже вы­ яснена в марксистской литературе. Мы хотим, во-первых, подробно охарактеризовать специфическую форму мета­ физического метода, поставить вопрос о том, насколько сознательно и четко выражалась его специфика теми мыс­ лителями, которые практически применяли его в конк­ ретных исследованиях и формулировали его общие тре­ бования в философских работах. Во-вторых, мы поста­ раемся показать, что исторически данные, ограниченные /условия и возмояшости научного исследования были осо­ бым социально-историческим фактором, внутренним об­ разом обусловившим и сам метод, эту «реальность» науч­ ного опыта, и философское учение о методе.

Наиболее четко особенности метода, его требования выражены в работах Бэкона, Декарта, Гоббса.

Первое требование: отправляясь «от мысли, от твердо­ го убеждения в единстве, целостности природа-юго уни­ версума, в существовании единой всеобщей («божествен­ ной») закономерности, управляющей всеми телами и все­ ми процессами, философы XVII столетия тем не менее видят главную свою задачу в «разложении», «раздробле­ нии» природы, «обособлении», «отдельном» изучении кон­ кретных тел и процессов, а также в «раздельном» описа­ нии и анализе внешнего облика телесной, материальной природы, с одной стороны, и ее закона — с другой. «Сле­ дует,— пишет Бэкон,— совершать разложение и разделе­ ние природы, конечно, не огнем, но разумом, который есть как бы божественный огонь» (4, 234). Бэкон высту­ пает против тех людей, чей разум «пленен и опутан при­ вычкой, кажущейся целостностью вещей и обычными мнениями» (4, 235), кто не видит настоятельной (мы скажем: исторической) необходимости, в том числе во имя созерцания целого, единого, расчленить целостную картину природы, целостный обра:з вещи и т. д.

Что Бэкон сознательно усматривает в рассечении и разделении природы, в обособлении специфических форм и отдельных частей временную, чисто методическую ме­

Ш

ру, видно йз следующих рассуждений великого англий­ ского мыслителя. Он понимает, например, что переход от одного, по необходимости ограниченного, этапа познания к другому есть особое качество человека, вытекающее из его конечности, т. е. по сути дела историчности. «...Толь­ ко богу (подателю и творцу Формы) или, может быть, ангелам и высшим существам свойственно немедленно познавать формы в положительных суждениях от пер­ вого же из созерцания. Но это, конечно, выше человека, которому только ш дозволено 'следовать сначала через от­ рицательное и на последнем месте завершать в Положи­ тельном после всякого рода исключений» (4, 232—234). И другой довод. Бэкон категорически предостерегает про­ тив того, чтобы временное и необходимое внимание к ча­ стностям, обособленным от целого, превратилось в око­ стеневший способ миросозерцания. -«...Здесь должно тща­ тельно остерегаться того, чтобы человеческий разум, от­ крыв многие из этих частных форм и установив отсюда части и разделения исследуемой природы, не успокоился на этом совершенно и не упустил приступить к подо­ бающему открытию большой Формы, чтобы он, придя к предубеждению, что природа в самых корнях своих мно­ гообразна и разделена, не отверг дальнейшее объединение природы как вещь излишней тонкости и склоняющуюся к чистой отвлеченности» (4, 255). Как мы знаем, тревога Бэкона была вполне оправданной, его опасения сбылись: исторические особенности и потребности данного этапа последовательного развития, восхождения человеческого познания были превращены в «вечный», «безусловный» взгляд на мир. Но сами философы, выявившие, описав­ шие, сформулировавшие данный метод как специфиче­ ский способ работы современной им науки, не вполне бы­ ли причастны к его абсолютизации и к догматическому превращению в метафизическую картину мира.

Нельзя ли и человеку '«сразу», «с самого начала», как бы единым взором, не нарушая целостности природы, ух­ ватить, и притом в «положительной» форме, «скрытые сущности» вещей и явлений? Этот вопрос Бэкои ставит и дает на него категорический ответ: к сожалению, человек такой способностью не обладает. «Перешагивая» через этап расчленения, человек неизбежно производит «при­ зрачные, сомнительные и плохо определенные понятия и аксиомы, которые надо будет ежедневно исправлять, если

115

Только по предпочитать (по обычаю схоластов) сражаться на ложное» (4, 233).

Второе требование метода, конкретизирующее специ­ фику самого расчленения, гласит: расчленение не есть самоцель, но средство для выделения наиболее простого, наиболее легкого. Бэкон характеризует данное требова­ ние в двух его смыслах. Во-первых, единая, целостная вещь должна быть разложена на «простые природы», а затем выведена из них (например, «простые природы» золота — его желтизна, ковкость и т. д.). Во-вторых, пред­ метом рассмотрения должны стать простые, «конкретные тела, как они открываются в природе в ее обычном тече­ нии». «...Эти исследования,— поясняет далее Бэкон,— от­ носятся к естествам слитым — или собранным в одном построении, и здесь рассматриваются как бы частные и особые навыки природы, а не основные и общие законы, которые образуют формы» (4, 201; 202). Итак, расчлене­ ние целостной природы восходит, с одной стороны, к про­ стым качествам или свойствам тел, а с другой стороны, к самим этим конкретным целостностям («слитым естест­ вам») — к отдельным видам природных тел. Этой направ­ ленности метода Бэкон и Декарт придают особое значе­ ние, особый практический, жизненный смысл. «...Чем больше исследование склоняется к простым природам, тем более все будет ясно и очевидно, ибо исследование переходит от многообразного к простому, от несоизмери­ мого к соизмеримому, от невнятного к учитываемому, от бесконечного и смутного — к конечному и определенно­ му...» (4, 206).

Декарт поясняет это правило, которое, по его мне­ нию, -содержит в 'себе «главный секрет метода», при помощи понятий «абсолютного» и «относительного». «Абсолютным,— говорит Декарт,— я называю все, что содержит в себе искомую ясность и простоту, например, все, что рассматривают как независимое, причину, про­ стое, всеобщее, единое, равное, подобное, прямое и т. д.

Я считаю, что абсолютное является также самым простым

илегким и что им надлежит пользоваться при решении всех вопросов» (9, 96). Относительное — это то, что имеет с абсолютным общую природу и может быть из него вы­ ведено (зависимое, следствие, сложное, множественное, неравное и т. д.). «Именно в неустанном искании самого

абсолютного,— продолжает Декарт,— заключается весь

116

секрет метода, ибо некоторые пещи кажутся более абсо­ лютными с одной точки зрения, чем другие: рассматривае­ мые же иначе, они оказываются более относительными. Так, например, всеобщее, разумеется, более абсолютно, чем частное, потому что оно обладает более простой при­ родой, но его же можно назвать и более относительным, ибо оно нуждается для своего существования в единич­ ных вещах, и т. д.» (9, 97). Итак, поиски наиболее просто­ го (по терминологии Декарта, самого абсолютного), т. е. наименее зависимого,— вот первая и ближайшая цель рас­ сечения природы, разложения целостной картины. Из про­ стых основ и начал затем хотят «-сложить» целое и еди­ ное.

Уже из приведенных выше формулировок Бэкона и Декарта становится ясно, сколь большое значение в вы­ боре наиболее простого они отводят точке отсчета, т. е. специфической и временной цели, задаче исследования. «Например, если мы рассматриваем отдельные предметы, то вид представляет собой нечто абсолютное, если же рас­ сматриваем род, то вид становится относительным; для измеримых вещей абсолютно протяжение, для протяя^е- ния — длина и т. д.» (9, 97). Несмотря на то что причи­ на и следствие являются коррелятами, подчеркивает Де­ карт, мы вынуждены отделить их друг от друта: «если мы хотим понять действие, то должны сначала понять причину, а не наоборот» (9, 97—98). Декарт сам призна­ ет, что очень маэто есть таких простых и ясных вещей, которые могут быть интуитивно постигнуты с первого взгляда; стало быть, надлежит тщательно разыскивать те вещи и явления, которые являются ,«простейшими в каж­ дом ряде». Это уточнение весьма важно: мы видим отсю­ да, что философы XVII в. осознают все те сложности, ко­ торые неизбежно возникают при попытке следовать прави­ лу отыскания самого простого. То, что будет признано про­ стым, зависит, и это сознают Бэкон, Декарт, Гоббс, от особого в каждом конкретном случае или от специфиче­ ского для целой группы случаев поворота, акцента иссле­ дования. Вот почему фило-софы XVII в., выдвинув прин­ цип простоты и положив его в основу метода, затем разъ­ ясняют, что именно они имеют в виду в каждом случае— в случае анализа природных тел, в пределах изучения че­ ловека и его познания и т. д. Они вынуждены конкретизи­ ровать далее и общий методологический смысл принципа

117

Простоты, тем более что они хотят й в Данном войрбсё ре­ шительно противопоставить науку безудержному эмпириз­ му, изображающему простым в-сякое отдельное, частное, конкретное.

Третье требование метода. Поиски простых начал, про­ стых природ, поясняет Бэкон, вовсе не означают, что речь идет о конкретных материальных явлениях или про­ сто о частных телах, об их конкретных частицах. Задача и цель науки значительно сложнее: следует «открывать форму данной природы, пли истинное отличие, или про­ изводящую природу, или источник происхождения (ибо таковы имеющиеся у нас слова, более авсего приближаю­ щиеся к обозначению этой цели)» (4, 197). Речь идет,

собственно, об открытии «закона и его разделов» (это со­ держание и вкладывает Бэкон в понятие «формы»), но такого закона, который .мог служить «основанием как зна­ нию, так и деятельности». Но если простое есть одновре­ менно закон, сущность, «форма» (и только поэтому оно является абсолютным, т. е. основой для понимания и объ­ яснения относительного), то оно не совпадает с реаль­ ным расчленением предмета: оно есть особое мыслитель­ ное, интеллектуальное «рассечение». Вот как описывает эту проблемную необходимость — и трудность!—Декарт: «...если, например, мы рассмотрим какое-нибудь тело, об­ ладающее протяжением и фигурой, то ;мы без труда при­ знаем, что оно само по себе есть нечто -единое и простое и в этом смысле его нельзя считать составленным из те­ лесности, протяжения и фигуры как частей, которые ре­ ально никогда не существуют в отдельности. Но по отно­ шению к нашему интеллекту мы считаем данное тело составленным из этих трех е-стеств, ибо мы мыслим каж­

дое из них в отдельности прежде, чем будем иметь воз­

можность	говорить о том, что они все находятся в одной
и той же	вещи» (9, 426—127. Курсив наш.— Н. М.).-

Высоко оценивая необходимость реального эмпириче­ ского исследования, владеющего различными способами разложения и обнаруживающего неоднородность целого, признавая, что «необходимо разделение и разложение тел», Бэкон вместе с тем требует решительного перехода «от Вулкана к Минерве», т. е. от простого применения огня к употреблению разума и мудрости. Но как же пред­ отвратить опасность, исходящую от лавины эмпириче­ ских опытов? Как перекинуть мостик от эмпирического

118

к философскому и «вообще теоретическому «рассечению» природы? Этот вопрос серьезно занимает Бекона и Де­ карта. (Бекон в исследовании проблемы особенно скру­ пулезен и тщателен.) Отсюда возникает еще одно прин­ ципиально важное для понимания метода требование.

Четвертое требование. Необходимо, подчеркивает Де­ карт, «придерживаться определенного порядка мышления

(курсив наш.— Н. М .), начиная с предметов наиболее простых и наиболее легко познаваемых и восходя посте­ пенно к познанию наиболее сложного, предполагая поря­ док даже и там, где объекты мышления вовсе не даны в их естественной связи». И затем уточняет: «Составлять всегда (перечни столь полные и обзоры столь общие, что­ бы была уверенность в отсутствии упущений» (9, 272). Что касается Бэкона, то он выдвигает аналогичное требо<вание, хотя несколько иначе и в более общей форме его выражает. «Прежде всего,— пишет он,— мы должны под­ готовить достаточную и хорошую Естественную и Опыт­ ную Историю, которая есть основа дела» (4, 207). Иными словами, мы должны тщательно суммировать, перечислить все то, что говорит природа разуму, «предоставленному себе, движимому самим собой», но уже в ходе перечисле­ ния, предоставления разуму примеров необходимо следо­ вать некоторым методологическим правилам и принци­ пам, которые заставят эмпирическое исследование по­ степенно превратиться в выведение форм, в истинное истолкование природы.

*

*

До сих пор мы пытались выявить главные особенности метафизическото метода, как они были осознаны и -сфор­ мулированы Бэконом, Декартом, Гоббсом. Мы привели лишь некоторые высказывания последних, которые пре­ дупреждают о временном и относительном характере некоторых методологических операций. Здесь мы нахо­ дим неразвитую еще догадку о социально-практической обусловленности и исторической относительности метода в той конкретной его форме, которая сознательно ис­ пользовалась и разрабатывалась мыслителями и учеными

XVII в.

Ниже основное вццманир будет уделено вопросу об

объектиииом социально-историческом происхождении, исторической функции и историческом 'содержании метафизмческого метода.

Когда Бэкон и Декарт, обосновывая необходимость рас­ членения природы и обособления частного, говорят, что человек не бог и потому не видит истину «сразу», «с са­ мого начала», «единым взором», они отмечают несомнен­ ный факт. Человек и общество лишь постепенно набира­ ют силы для проникновения в тайны природы, и этот исторический процесс никогда не завершается. На каж­ дом специфическом этапе истории человек знает лишь часть истины, относительную по сравнению с тем идеалом абсолютного знания, к которому он неуклонно стремится. Но если принять во внимание этот факт, сегодня совер­ шенно бесспорный, то приходится признать, что и ре­ зультаты познавательного процесса, и сам ход познания определяются в каждый данный исторический момент не только объективными законами, объективными процесса­ ми природы, но и объективными формами исторической реальности.

Общество и его история «задают» человеку той или иной эпохи, науке этого периода некоторые объективные познавательные «координаты», «точки отсчета», прене­ бречь которыми индивид не может. Они являются для данного человека такими же могущественными, от него не зависящими факторами, как и законы самой природы. Вот почему эта '«объективность субъективного» подчас выступает для самого наблюдателя как некое вечное, неисто'рическое обстоятельство. По сути дела об этом хотел сказать в «Метафизических размышлениях» Декарт, ког­ да он сделал столь удивившее материалиста Гоббса, но для него «понятное само собой» заявление: идеи, представ­ ляющие субстанции, т. е. говорящие о сущности матери­ ального и духовного, «суть несомненно нечто большее и содержат в себе, так сказать, больше объективной реаль­ ности (курсив наш.— Н. М .)у то есть причастны через представление большим1степеням бытия и совершенства, чем те, которые представляют мне только модусы или ак­ циденции» (9, 358). Это историческое свидетельство об историческом факте, а не «онтологическое» утверждение, как полагал Гоббс и как думал, по-видимому, сам Декарт. Для той эпохи метафизическое, механистическое представ­ ление о сущности материи и было более «реальным» фак­

« 0

тором, чем ее — в самом	деле реальная — физический
разнокачествен,ность, ее	разнообразные «акциденции».

Какими же были социальные обстоятельства, внутрен­ ним образом обусловливавшие познание и объяснявшие как наличие, так и само содержание метафизического ме­ тода? Они многообразны, сами имеют определенные со­ циально-экономические корни, их можно 'суммировать сле­ дующим образом. На заре нового времени наука оказалась перед необходимостью в описании и изучении природы начать... с самого начала. Эпоха раннего капитализма предъявила науке четкое требование: добыть конкретные и общетеоретические знания, располагая .которыми можно было бы строить машины и управлять человеком с его неизмеримо расширившимися возможностями и запроса­ ми. Применение знаний возможно было только в том слу­ чае, если они были непредвзятыми, объективными, из­ влеченными из самой природы. Перед лицом этих требо­ ваний оказывался явно непригодным, абсолютно дискре­ дитировался такой способ мышления, такой метод объяс­ нения природы, (когда догматы веры определяли и пред­ варяли все высказывания о природе и человеке. Из всего арсенала средневековой «науки» смогли уцелеть и выдер­ жать проверку лишь немногие, главным образом матема­ тические или медицинские знания, т. е. знания заведомо «абстрактные», «неидеологические» или, наоборот, совер­ шенно конкретные, прагматические рецепты, также по ви­ димости не посягавшие на обоснование общих принципов. Требовалось ниспровергнуть причудливое здание схола­ стической мудрости. Мы видели, сколь сознательно вы­

полняли	мыслители X V II	века выпавшую на их долю
конкретную историческую		функцию.
Осознавали ли Бэкон и Декарт, что речь идет о на­
чальном	этапе развития положительной науки? Видели

ли они различие между дотеоретичесяшм этапом накопле­ ния эмпирических сведений и собственно научным анали­ зом? Бесспорно. Но ведь именно исторические особенно­ сти данного периода в развитии науки, вызванные в свою очередь специфическим уровнем социально-экономи­ ческого развития, породили метафизический метод. А для философии последний был одновременно и способом мыш­ ления, и реальным объектом исследования. Значит, и в той и в другой форме он был социально и исторически обус­ ловленным.

121