motroshilova_n_v_poznanie_i_obshestvo_iz_istorii_filosofii_x

Бэкон верит в то, что подготовительная воспитатель­ ная работа, «расчищение площади ума», полностью ре­ шается «твердым и торжественным решением» людей, посвятивших себя науке, выработкой сознательных уста­ новок, а в теоретическом плане — формулированием ти­ пичных предрассудков, перечислением призраков, этим социально-философским предостережением. Здесь Бэкон определенно заблуждается. Неполнота и ограниченность "бэконовской концепции состоит не только в том, что ее автор сводит социальное влияние к отрицательному, раз­ рушительному влиянию. (Такая односторонность возни­ кает, быть может, в результате намеренного сгущения красок, вызвана пристальным и вполне оправданным вни­ манием к типичным болезням времени, охватившим по­ знавательную деятельность.) Обеспечение предпосылок для объективного и непредвзятого научного исследования, воспитание кадров, пригодных для самозабвенной работы в науке, решается не только и не столько индивидуаль­ ным или социальным внушением. Оно решается назрев­ шей социальной потребностью, всем комплексом благо­ приятных для развития науки экономических, политиче­ ских и социально-психологических обстоятельств. В этом смысле дальнейшее теоретическое развитие проблемати­ ки, четко и определенно намеченной Бэконом, заклю­ чается в подробном выяснении таких условий. Известно, что исследование социальных условий, экономических и политических предпосылок, наиболее благоприятных для развития науки, в современной социологии и философии только начинается. Тем более значительным выглядит

его предвосхищение в созданной еще в XVII в. теории призраков Фрэнсиса Бэкона.

§ 2. На путях «универ­ сального сомнения» и «врачевания разума» (Рене Декарт и Бенедикт Спиноза)

Бэконовская классификация призраков, идолов, пре­ пятствующих истинному познанию, должна была произ­ вести и в самом деле произвела весьма сильное впечатле­ ние на современников. Картина условий, в которых ре-

82

альио протекало человеческое познание в описываемый Бэконом исторический период, а также оценка действи­ тельных возможностей, которыми располагал к тому вре­ мени человеческий род и отдельное человеческое суще­ ство,— все это выглядело очень неутешительным. Могло показаться, что как в самом человеке, так и вне его нет таких сил, которые могли бы гарантировать познание и действие, построенное в соответствии с истиной. К тако­ му крайнему выводу вовсе не хотел склонить сам Бэкон. Однако в высшей степени скептическая оценка человече­ ских сил и возможностей, в том числе и в особенности возможностей познавательных, пустила в этот период глу­ бокие корни в мировоззрении современников Бэкона и

Декарта:	вновь был		возрожден и значительно расширен
в своих	выводах	и	доводах	философский скептицизм.
В XVI и XVII b ib .		последний		имел в том числе и антисхо-

ластическую направленность, он во многом подготавливал и подтверждал бэконовскую теорию идолов. Но Бэкон и Декарт, поддерживая ряд аргументов философов, стре­ мившихся отстоять мысль о внутренней недостоверности человеческого познания и построенного на нем действия, ниспровержению призраков, очистительной функции сом­ нения придавали вспомогательное и чисто предваритель­ ное значение. Скептики, говорит Декарт, «сомневаются ради самого сомнения» (9, 280). Для Декарта же сомне­

ние	было особым методом, которым он	рекомендовал
пользоваться не во всех случаях, «а лишь			тогда,	когда44
мы	задаемся целью созерцания истины»	(9,	4.26).	Уни­

версальное сомнение есть специфически философский ме­ тод, метод научного познания, применяемый в особых целях — для отыскания несомненных основ знания — и лишь до той поры, пока эти совершенно очевидные на­ чала и истины не будут обнаружены. «Мое стремление,— пишет Декарт,— было целиком направлено к тому, что­ бы достичь уверенности, отметая зыбкую почву и песок, чтобы найти гранит или твердую почву» (9, 280).

Главная задача, которая встала перед великими фи­ лософами XVII в., и была 'отчасти продиктована их же собственной критической работой, этой «очиститель­ ной» деятельностью, громадный смысл которой бесспо­ рен,— главная задача состояла все-таки в утверждении позитивных, действенных основ человеческого существо­ вания и познания как «твердой почвы», «гранитной осно-

83

вы» дальнейшего философствования. Требовалось оты­ скать в самом человеке и его познании внутренне досто­ верные принципы, найти в его поведении и в его дея­ тельности такие основы, которые могли бы объяснить не только смысл и природу заблуждений, зла, несправедли­ вости, но и понять не менее очевидные достижения чело­ веческой деятельности, человеческого разума. Путь к раз­ решению этой назревшей теоретической задачи, имевшей одновременно колоссальный практический смысл, проло­ жили уже Джордано Бруно, Галилей, Бэкон, но в полной мере с ее выполнением мог связать себя только Декарт. Для этого требовалось довести до конца, до самого ш - следнего предела критическую, очистительную работу по отношению к старому миру (и по отношению к человеку, этим миром сформированному), что для Декарта реально означало — здесь его собственные намерения и цели, тем более выраженные им публично, не совпадали с действи­ тельным значением его деятельности — критику схоласти­ ческой идеологии и в особенности философских принци­ пов теологического мировоззрения. Цель, во имя которой осуществляется Декартом эта критическая, очистительная работа, им самим четко формулируется: высвобождение человеческого разума от всех тех оков и предрассудков, которыми он обременен. А поскольку человеческий разум, по мнению Декарта, есть главное в человеке, поэтому «на первом месте должна стоять забота о снискании его ис­ тинной пищи — мудрости» (9, 413). Но и мудрость, фи­ лософское, научное знание, не рассматривается великим французским мыслителем как самоцель, ей придается, как мы видели, огромное практическое значение. Таким об­ разом, критику схоластики, очищение человеческого ра­ зума от вполне конкретных предрассудков, укорененных, как это хорошо понимает Декарт, в ходе длительного господства их над индивидами и поколениями, он прямо связывает с крупнейшей исторической задачей, которая была задачей времени и выполнение которой выпало на долю прогрессивной в тот период буржуазии,— с подго­ товкой умов, способных подчинить себе действие природ­ ных стихий, умов, способных к созданию новой техники, к усвоению новых способов деятельности в изменивших­ ся условиях социального бытия.

Декарт понимает, хотя, естественно, не находит для выражения этого обстоятельства адекватных теоретиче-

84

екйх рамок и формулировок, что очистительная, критиче­ ская работа имеет вполне определенный, исторически конкретный адресат: она реально обращена к тем людям, к тем общественным силам, которые подвержены влия­ нию призраков, идолов, ложных идей, обмануты, опута­ ны паутиной ляш и иллюзий. Защита «естественного све­ та разума» имела отнюдь не абстрактный смысл: это бы­ ла апелляция к здравому смыслу человека — в той мере, в какой последний противился влиянию идеологических предрассудков и полагался на свои простые интуиции,

стремясь развить их до уровня	отчетливого понимания.
В пределах гносеологии защита	Декартом и его совре­

менниками идеи о том, что «способность правильно судить и отличать истинное от ложного — что, собственно, и име­

нуется здравым смыслом	или	разумом — от природы у
всех людей одинакова» (9,	260),	имела вместе с тем глу­

бокий и определенный социальный смысл: она была на­ правлена на ниспровержение иерархического принципа определения человеческих способностей и возможностей, присущего самой структуре феодального строя и состав­ лявшего один из устоев его идеологии. Настойчиво повто­ ряемая Декартом мысль о равенстве исходных познава­ тельных возможностей человека вполне отвечала потреб­ ностям развивающегося буржуазного общества.

Таким образом, работа сомнения, ниспровержение призраков имеют позитивный смысл, когда они обращены к новому человеку, от природы способному к истинному познанию и деятельности и субъективно заинтересован­ ному в утверждении новых форм жизни. Применитель­ но к этому человеку как познающему субъекту обретает реальный смысл, становится вполне осуществимым дейст­ вием универсальное сомнение, рекомендуемое Декартом

вкачестве обязательной предпосылки подлинного фило­ софствования, препо'сылки успешного отыскания истины

влюбой области познания и действия, ибо универсаль­ ное сомнение предпринимается как раз во имя такого че­ ловека и его разума. Вот почему требование осуществить универсальное сомнение реально могло быть адресовано лишь тем людям, которые не просто обладали здравым смыслом, еще не окончательно искаженным господствую­ щими предрассудками, но и могли оценить необходи­

мость, новаторский смысл, далеко идущее социальное значение той очистительной идейной борьбы, которой Бэ­

85

ко111 'и Декарт вполне логично придали достоинство мето­ да. И это было в значительной степени ясно самим его создателям.

Объективная социально-историческая обусловленность всех этих идей Декарта достаточно очевидна, хотя самим Декартом смысл и содержание новых запросов обществен­ ного развития улавливаются скорее интуитивно. Новый человек, порожденный всем опытом восходящего буржу­ азного общества, этот новый субъект общественного раз­ вития, новый субъект познавательной и научной практи­ ки — действительная опора, «точка отсчета» Декартовых рассуждений. Декарт, не вполне четко представляя себе, где и как формируется и действует этот новый общест­ венный субъект, апеллирует к здравому смыслу, во мно­ гом, впрочем, отражая характерные веяния своей эпохи, выдвинувшей на первый план непредубежденное позна­ ние и основанные на нем активные действия. Но именно потому, что Декарт обращается не к своим учителям, от­ равленным схоластической догматикой, но к здравому смыслу, оплодотворенному достижениями новой науки, оц решается на парадоксальную и рискованную на пер­ вый взгляд методологическую операцию. Примыкая к Бэ­ кону и разделяя в принципе аргументацию и выводы тео­ рии идолов, Декарт идет еще дальше: он требует, хотя и в качестве временной меры, универсального сомнения, т. е. сомнения, первоначально распространенного на все без исключения знания, которыми в данный момент располагает человеческий разум.

Сомнение универсально и в другом смысле: его реко­ мендуется осуществить всем людям, желающим вступить на новый путь познания. Правда, по форме Декарт осто­ рожен. Сомнение есть метод, который он лично считает целесообразным применить, чтобы достигнуть цели, по­ ставленной перед его философией. «Я уже давно подме­ тил, что с первых лет жизни считал истинными множест­ во ложных мнений и что все, построенное мною впослед­ ствии на принципах столь ненадежных, должно быть очень сомнительным и недостоверным. С тех пор я ре­ шил, что если я хочу установить в науках что-нибудь прочное и постоянное, то мне необходимо хоть раз в жизни предпринять серьезную попытку отделаться от всех мнений, принятых мною некогда на веру, и начать все сначала с самого основания» (9, 335). Однако совер­

86

шенно ясно, что сомнение Декарт считает универсально необходимым для осуществления предварительной и под­ готовительной работы: для отыскания фундаментального и внутренне достоверного принципа философии. «Все предшествовавшее философствование и в особенности то философствование, которое имело своим исходным пунк­ том авторитет церкви, Декарт отодвигал в сторону» (7, 257). В более же широком смысле сомнение рекомендует­ ся для «очищения ума», для его дисциплинирования в целях движения любого научного исследования к внут^ ренне достоверным исходным принципам.

Общее согласие относительно тех или иных принци­ пов — вещь совершенно иллюзорная, говорит Декарт вслед за Бэконом. Цель сомнения, в том числе и в обще­ принятых истинах, сомнения, которое может закончиться восстановлением в правах некоторых из этих принци­ пов,— воспитание способности к самостоятельному, твор­ ческому мышлению. «Мы никогда, например, не сделаем­ ся математиками, даже зная наизусть все чужие доказа­ тельства, если наш ум неспособен самостоятельно разре­ шать какие бы то ни было проблемы, или философами, прочтя все сочинения Платона и Аристотеля, но не бу­ дучи в состоянии вынести твердого суждения о данных вещах, ибо в этих случаях мы увеличим только свои исторические сведения, но не знания» (9, 85). Дух осу­ ществляет сомнение, «пользуясь присущей ему свободой»

.(9, 330).

В этом смысле учение Декарта о сомнении выполняет ту же основную функцию, что и теория призраков Бэко­ на. Отличие первого, однако, определяется тем, что Де­ карт опирается на результаты работы, проделанной Бэ­ коном, и стремится развить его концепцию дальше. Со­ циологическое и социально-психологическое учение Бэко­ на Декарт продолжает на почве общей теории познания, вводит в него содержательные гносеологические коорди­ наты. Он ставит вопрос: как именно, с точки зрения ка­ ких содержательных познавательных критериев должно быть испытано существующее знание? Какие именно истины, принимаемые за прочные и устойчивые, должны быть пропущены через очищающий пламень сомнения?

Прежде всего, сомнение, по Декарту, должно быть продолжено до тех пределов, пока не удастся найти не­ что такое, в существовании чего у нас нет ни малейшего

87

сомнения. Придется отбросить на время даже самые до­ рогие нам истины и убеждения, если в них идет речь о вещах и явлениях, гарантии существования которых са­ ми эти убеждения не содержат, В этом «сложном и на первый взгляд абстрактно-философском, чисто методоло­ гическом требовании Декарт и достигает огромной по своему социально-историческому значению радикаль­ ности: он восстает против самого содержания знаний, мнений, в которых нас убеждают ,«только пример и обы­ чай» (9, 226). Если Бэкон скорее выявляет происхожде­ ние и отрицательное значение многочисленных заблуж­ дений, призраков, то Декарт, опираясь в rcto же время на ряд высказываний Бэкона, требует переосмыслить, про­ верить все знания в соответствии с самым главным кри­ терием: существуют ли те вещи и явления, о которых идет речь в знаниях и мнениях. Что еще важнее, следует остановиться на таких знаниях, которые не только сооб­ щают нам о какой-либо вещи, в том числе и о ее сущест­ вовании, но в самих себе содержат гарантию действитель­ ного существования тех предметов, о которых идет речь.

Нельзя не видеть действительных, конкретио'-иетори- ческих социальных причин, которые заставили выдвинуть такое познавательное правило и придать ему универсаль­ ное методологическое значение. В эпоху, которая сумела заставить, одних искренне, других лицемерно, выдавать вымысел за реально существующее, проверка на действи­ тельное существование всего того, о чем говорило мнение и знание, должна была привести к весьма важным исто­ рическим результатам. Декарт это понимал. «...Мы при­ выкли,— пишет он,— во всех прочих вещах различать сущность от существования, а также можем произвольно измышлять разные представления о вещах, которые ни­ когда не существовали или которые, может быть, никогда существовать не будут...» (9, 433). «Прочие вещи»— здесь Декарт хочет провести отличие от идеи бога, совер­ шеннейшего существа, которое мыслилось в то время как неразрывное единство сущности и существования. Декарт как будто не посягает на эту идею, как будто бы не вы­ сказывает сомнения в существовании бога. Более того, он стремится даже развить именно онтологическое дока­ зательство бытия бога. Однако метод сомнения с его ра­ дикальностью более важен, чем субъективные намерения философа, особенно в той их части, где они как будто бы

связаны с защитой теологии. Правда, и в этих наиболее «теологических» своих идеях Декарт все равно был не­ угоден церкви. Дело было не только в том, что он при­ знал необходимость подвергнуть догмы теологии суду ра­ зума — для того якобы, чтобы искоренить неверие и атеизм. Иной раз к этому склонялись и теологи. Декарт же достигает той грани, которая весьма опасна для рели­ гиозной идеологической догматики. «...Может случиться, — пишет он,— что, если мы надлежащим образом не подни­ мем наш дух до созерцания существа высочайшего со­ вершенства, мы усомнимся, не является ли идея о нем одною из тех, которые мы произвольно образуем или ко­ торые возможны, хотя существование не обязательно вхо­

дит	в их природу» (9,	433). -«Может	случиться...» — та­
кой	способ выражения,	примененный	к богу, никак не

мог понравиться религиозным идеологам, хотя Декарт обещал им после осуществления универсального сомне­ ния восстановить во всей ее глубине идею совершенней­ шего существа. Но до той поры, на этом Декарт стоит твердо, в огне сомнения не может уцелеть и идея бога, если в самой мысли о боге не содержится гарантии его

существования. Так и приходит		Декарт к	(весьма ради­
кальному результату, хотя,	как	он утверждает, только
на предварительном уровне	«очищения»:		«отбросив, та­

ким образом, все то, в чем так или иначе мы можем сом­ неваться, и даже предполагая все это ложным, мы легко допустим, что нет ни бога, ни неба, ни земли и что даже у нас самих нет тела...» (9, 428). Сомневаться в сущест­ вовании бренного тела было бы можно, но наряду с этим и на равных основаниях сомневаться в существовании бо­ га,.пусть даже «временно» и «предварительно»,— всего этого теология не могла простить Декарту при самых рев­ ностных заверениях, на которые он не скупился.

ОВ философии Декарта расширение операции сомнения до уровня универсального, хотя и предварительного, «не­ гативного» метода, было, бесспорно, связано с социально­ критическим замыслом. Оно позволяло под видом пред­ варительных, якобы чисто методологических действий начертать образ подлинно новаторского отношения ко всему, что человеком и обществом унаследовано,— того отношения, которое уже сложилось в действительной со­ циальной практике и именно здесь было своеобразно вы­ ражено и защищено Декартом. Одновременно здесь была

заложена возможность — под видом гипотезы, в благо­ пристойной форме «как если бы» — взять на вооружение уже испытанный великими гуманистами метод критики: социальные и идеологические условия, против которых шла упорная и не всегда бескровная борьба в области духа, уподобить атмосфере всеобщей лжи, намеренного обмана и лицедейства, рассчитанного комедиантства. «Итак, я предположу, что не всеблагой бог, являющийся верховным источником истины, но какой-нибудь злой ге­ ний, настолько же обманчивый и хитрый, насколько могу­ щественный, употребил все свое искусство для того, что­ бы меня обмануть. Я стану думать, что небо, воздух, земля, цвета, формы, звуки и все остальные внешние вещи — лишь иллюзии и грезы, которыми он воспользо­ вался, чтобы расставить сети моему легковерию. Я буду считать себя не имеющим ни рук, ни глаз, ни тела, ни крови, не имеющим никаких чувств, но ошибочно уве­ ренным в обладании всем этим. Я буду упорно возвра­ щаться к этой мысли, и если посредством этого я и не буду в силах достигнуть познания какой-нибудь истины, то все-таки в моей власти будет задержать свое сужде­ ние. Поэтому я стану тщательно остерегаться, чтобы не поверить какой-либо лжи, и так хорошо подготовлю свой ум ко всем хитростям этого великого обманщика, что он при всем своем могуществе и хитрости не сможет мне ничего внушить» (9, 340). Могущественный обманщик («злой гений») и ум, тщательно проверяющий все его хитрости, ум, ««хорошо подготовленный» и поэтому не­ подвластный «внушениям»,— так четко зарисованы здесь полярные социальные и духовные силы в тот момент их борьбы, когда на стороне обмана могущество и хитрость, а на стороне правды непредубежденный разум, скорее освобождающийся, чем освободившийся из-под власти тео­ логического гипноза. Так положение дел представляется, самому Декарту, и это тем более заставляет его, не склонного к социальным реформам и преобразованиям, возлагать надежды на способный к универсальному сом­ нению разум — разум, который сам, собственным опытом должен убедиться в существовании (или несуществова­ нии) всех тех вещей, которые названы, обозначены в знании или зафиксированы здесь в своих свойствах. Он сам должен отличить [истину от лжи и при этом достиг­ нуть достоверной для него, очевидной для него истины.

90

Негативная, критическая идея сомнения со всей стро­ гой логикой опирается на «позитивные» преобразования и активные стимулы, прогрессивные силы тогдашнего общественного развития. Философ Декарт, естественно, особенно настойчиво подчеркивает значение разума и со­ знания человека, поскольку последний совершенно само­ стоятельно убеждается в существовании или несущество­ вании тех вещей, о которых говорит ему мнение, унасле­ дованное по традиции, или знание, образованное им са­ мим, но некритически относящееся к собственному пред­ мету. И овсе-такта Декарт, говоря о человеке, имеет в ви­ ду не только познающего субъекта (это можно было бы объяснить особым интересом к проблемам познания), но человека, наделенного активным и действенным само­ сознанием и самоконтролем, человека, подвергающего са­ мой жесткой проверке все уиаследо'в<анные или приоб­ ретенные знания, доверяющего лишь самоочевидным, са- м’одостовериым истинам и исходя из них строящего систему рассуждений относительно того или иного пред­ мета. И хотя, как правильно отмечает Гегель, «перевес имеет в сознании Декарта ставимая им себе цель до­ браться до чего-нибудь прочного, объективного, а не мо­ мент субъективности, не требование, чтобы то или дру­ гое положение утверждалось, познавалось, доказывалось мною», «все же в декартовское сомнение входит также и этот интерес, ибо я хочу достигнуть этого объективного, беря исходным пунктом мое мышление; здесь, следова­ тельно, лежит в основании также и стремление к свободе

(7, 258. Курсив наш.— Я. М .).

В строгом соответствии с этим позитивным социаль­ ным образом и идеалом, впоследствии обоснованным бо­ лее четко и адекватно и выраженным в виде буржуазно­ демократической политической идеологии, Декарт выдви­ гает требование продолжить сомнение до того пункта в сознании, где мысль о вещи (явлении, состоянии) будет заключать в себе гарантию ее существования, очевидную для каждого индивида. Это требование затем приведет к превращению «cogito, ergo sum» в исходный принцип философии.

Мы видим, сколь отчетливо социальные проблемы по­ влияли на формирование теоретических, гносеологических постулатов. Влияние социально-исторических факторов мы обнаруживаем не только в общей направленности ме­

П