остров, бывший когда-то родиной минойской цивилизации, мог похва­ статься лишь врачами, торговцами и пиратами, и хотя былое величие Крита прослеживалось в минойской мифологии, это не спасло Крит от бесчестия, которое закрепила людская молва, превратив его назва­ ние в нарицательное слово. Действительно, он был окончательно зак­ леймен в Песне Гибрия43, а потом в христианском Писании: «Из них же самих один стихотворец сказал: „Критяне всегда лжецы, злые зве­ ри, утробы ленивые"» (Тит. 1, 12). Поэма под названием «Минос* ат­ рибутировалась минойскому пророку Эпимеииду44. Таким образом, даже апостол язычников не признавал за критянами добродетели, ко­ торой он наделял эллинов в целом45.

Особый стимул заморской миграции

Данный обзор относительно творческих возможностей старой и но­ вой основ, проиллюстрированный фрагментами историй взаимосвязан­ ных цивилизаций, дает некоторую эмпирическую поддержку мысли, вы­ раженной мифами Исхода и Изгнания, — мысли, согласно которой вы­ ход на новые основания порождает сильный эффект. Задержимся на некоторых подтверждающих эту идею примерах. Наблюдения свидетель­ ствуют, что необычная жизненность православия в России и дальневос­ точной цивилизации в Японии есть следствие того, что стимулирующее действие нового основания становится особенно сильным, когда новое основание обретается на заморских территориях46.

Особый стимул заморской колонизации ясно виден в истории Средиземноморья в течение первой половины последнего тысячелетия до н.э., когда западный бассейн его колонизовался заморскими пио­ нерами, представлявшими три различные цивилизации в Леванте. Это становится особенно очевидным, когда сравниваешь крупнейшие из этих колониальных образований — сирийский Карфаген и эллинские Сиракузы — с их прародиной и убеждаешься, насколько они превзош­ ли свой материнский город.

Карфаген превзошел Тир по объему и качеству торговли, построив на этой экономической основе политическую империю, о которой ма­ теринский город и мечтать не мог47. В равной мере Сиракузы превзош­ ли свой материнский город Коринф по степени политической силы, а вклад их в эллинскую культуру просто несравним. Ахейские колонии в Великой Греции, то есть на юге Апеннин, стати в VI в. до н.э. ожив­ ленными местами эллинской торговли и промышленности и блестя­ щими центрами эллинской мысли, тогда как материнские ахейские обшины вдоль северного побережья Пелопоннеса оставались более грех веков в стороне от основного течения эллинской истории, а вос­ кресли из тьмы забвения уже после того, как эллинская цивилизация

139

прошла свой зенит48. Что касается локрийцев — соседей ахейцев, то только в своем заморском поселении в Италии приобрели они неко­ торые индивидуальные черты49. Локрийцы континентальной Греции оставались лишенными какого-либо своеобразия.

Наиболее поразительным представляется случай с этрусками, ус­ пешно состязавшимися с греками и финикийцами в колонизации За­ падного Средиземноморья. Колонии этрусков на западном побережье Италии ни числом, ни размерами не уступали греческим колониям в Великой Греции и на Сицилии и финикийским колониям в Африке и Испании; тем не менее этрусские колонисты в отличие от греков и финикийцев не останавливались на достигнутом. Они продвигались вперед, в глубь Италии, движимые порывом, который неудержимо влек их через Апеннины и реку По до самого подножия Альп, где они и основали свои форпосты. Этруски поддерживали тесные контакты с греками и финикийцами, и, хотя эти контакты постепенно привели к тому, что они влились в состав эллинистической социальной системы, это отнюдь не уменьшило их роли и значения в средиземноморском мире. История оставила нам свидетельство и о неудачном этрусском колониальном начинании, когда была предпринята смелая, но тщет­ ная попытка побороться с греками в греческих родных водах за господ­ ство над Дарданеллами и за контроль над Черным морем. Более при­ мечательно то, что этрусская родина в Леванте, откуда началась их за­ морская экспансия, оказалась исторической terra incognita. He существует точных исторических данных о се местонахождении. Гре­ ческая легенда, согласно которой этруски пришли из Лидии, кажется малоосновательной. Следует удовлетвориться теми сведениями, кото­ рые предоставляют письменные источники времен Нового царства Египта. Из этих документов следует, что предки этрусков, равно как и предки ахейцев, участвовали в постминойском движении племен, а их морской путь на запад начался где-то на азиатском берегу Леванта в ни­ чейной земле между греческим Сидом и финикийским Арадом50. Этот удивительный разрыв в исторических свидетельствах может означать только одно, а именно что этруски, находясь у себя дома, не проявили себя сколько-нибудь примечательным образом. Удивительный кон­ траст между исторической неприметностью этрусков на родине и их ве­ личием в заморской колонии показывает, насколько мошным был сти­ мул, полученный ими в ходе заморской колонизации.

Стимулируюшее действие морского пути, возможно, самое сильное среди всех, которым подвергаются мигрирующие народы.

Такие случаи представляются довольно необычными. Немногочис­ ленные примеры, которые мог бы назвать автор настоящего исследо­ вания, — это миграция тевкров51, ионийцев, эолийцев и дорийцев че­ рез Эгейское море на западное побережье Анатолии и миграция тевкров

140

и филистимлян вокруг восточного края Средиземноморья к берегам Сирии в ходе иостминойского движения племен; миграция англов и ютов через Северное море в Британию в ходе постэллинистического движения племен, последующая миграция бриттов через пролив в Гал­ лию52; современная этому миграция ирландских скоттов через Север­ ный пролив в Северную Британию53; миграция скандинавов в ходе движения племен, последовавшая за неудачной попыткой эвокации призрака Римской империи Каролингами.

Все эти внешне разнородные случаи имеют одну обшую и весьма специфическую черту, объединяющую их. Во время заморской мигра­ ции весь социальный багаж мигрантов сохраняется на борту корабля как бы в свернутом виде. Когда мигранты вступают в чуждые преде­ лы, он развертывается, вновь обретая свою силу. Однако тут зачастую обнаруживается, что все, что гак тщательно сохранялось во время пу­ тешествия и представляло существенную ценность для мигрантов, на новом месте утрачивает свое значение или же не может быть восста­ новлено в первоначальном виде.

Этот закон характерен для всех без исключения заморских мигра­ ций. Он, например, действовал при древнегреческой, финикийской, этрусской колонизации западного бассейна Средиземноморья и в ходе современной европейской колонизации Америки. Стимул обретения новых земель ставил колонистов перед вызовом моря, а вызов в свою очередь побуждал к ответу. В этих частных случаях, однако, колонис­ ты принадлежали обществу, которое находилось в процессе строитель­ ства цивилизации. Когда заморская мифация представляет собой часть движения племен, вызов оказывается значительно более серьезным, а стимул — пропорционально значительно более сильным из-за давле­ ния, которое в данном случае претерпевает общество, социально не­ развитое и в значительной мере пребывающее в статичном состоянии. Переход от пассивности к неожиданному пароксизму «бури и натис­ ка» производит динамическое воздействие на жизнь любой общины, подвергшейся подобному испытанию; но это воздействие, естествен­ но, более сильно, когда мифанты оказываются в открытом море, чем когда они передвигаются по суше. У возницы воловьей упряжки боль­ ше власти над естественным окружением, чем у капитана корабля. Возница может сохранять постоянный контакт с домом, откуда он от­ правился в путь; он может остановиться и разбить лагерь там и тогда, где и когда ему это будет удобно; и конечно, ему проще сохранять при­ вычный социальный уклад, от которого должен отказаться его мореплавающий товарищ. Таким образом, можно сопоставить стимулиру­ ющее воздействие заморской миграции в ходе движения племен с су­ хопутной миграцией и тем более со стабильным пребыванием на одном месте.

141

Один отличительный феномен заморской миграции поможет не­ сколько прояснить проблему межрасовых напряжений. Грузоподъем­ ность любого корабля ограничена, особенно невелика она у примитив­ ных посудин небольших размеров. В то же время даже примитивное суд­ но обладает относительной маневренностью по сравнению с кибиткой или другим сухопутным средством передвижения. К тому же заморская миграция в отличие от сухопутной требует подбора корабельного экипа­ жа по функциональному признаку. В сухопутной миграции племя везет на телегах женщин, детей, зерно и домашнюю утварь, а мужчины шага­ ют пешком. Отблески этого можно заметить в легендах об основании эл­ линской Эолии и Ионии, дошедших до нас через Геродота и Павсания. Многие жители греческих городов-государств, расположенных вдоль за­ падного берега Анатолии, были связаны родственными узами с обитате­ лями поселений на полуострове. Кроме того, практиковались браки с местными женщинами, которых первопроходцы захватывали в плен.

Этот отличительный феномен необычайно глубокого расового сме­ шения тесно связан с другим — исключительно быстрым распадом групп родства, которые являются основой организации примитивного общества.

Другим отличительным феноменом заморской миграции является атрофия примитивного института, который, возможно, является выс­ шим выражением недифференцированной социальной жизни, инсти­ тута ενιαυτος δαίμων** и его цикла.

Скандинавские поэмы, сохраняемые исландской традицией, и за­ писи, дошедшие до нас под названием Старшей Эдды, восходят к при­ митивной скандинавской драме плодородия и представляют собой единственный элемент традиционного ритуала, который мигрантам удалось вывезти из своих родных пределов. В соответствии с этой тео­ рией развитие примитивного ритуала не получило развития среди тех скандинавов, которые мигрировали морем55. Теория эта подтвержда­ ется также эллинской историей. Отличительные черты заморской миг­ рации, на которые мы только что обратили внимание, имеют негатив­ ный характер, но предполагаемый в этих негативных феноменах вы­ зов породил достойный положительный ответ.

Отклонение, выраженное в отсутствии примитивного социального аппарата, оставленного в родных пределах, стало в атмосфере поиска и перемен стимулом к новым творческим актам. Энергия, высвобож­ дающаяся благодаря разрушению кристалла обычая в новом заморском окружении, превращается в новые виды активности. В поле, расчищен­ ном атрофией ритуала плодородия, вырастает повествовательная фор­ ма литературного искусства — сага или эпос. В поле, подготовленном распадом родственной группы, выросла политическая система наподо­ бие корабельного экипажа, только в большем масштабе и на более

142

прочном основании, — республика. Связующим элементом этой сис­ темы было уже не кровное родство, а всеобщее подчинение свободно выбранному вождю и всеобщее уважение к свободно принятому зако­ ну, который носит на языке современной западной политической ми­ фологии название «общественный договор».

Сага и эпос — ответ на новые интеллектуальные запросы. Новое со­ знание, рожденное бурей и натиском движения племен, у наиболее творческих личностей, вызывало потребность в искусстве. «Исландс­ кая сага выросла как повествование о современных ей событиях. Че­ ловек, который вернулся после долгого отсутствия домой, соберет всех в альтинге56, чтобы рассказать свою историю. Он постарается донести до каждого, что произошло с ним, и преподнесет все в понятных слу­ шателям образах и словах. Возможно, многие саги возникли именно таким образом. История излагалась внимательному кругу слушателей кем-то одним, кто принимал участие в самих событиях, а затем уже сама Жизнь продолжала судьбы действующих лиц»*.

Вот гак однажды на альтинге Тормод слушает сагу» рассказываемую Торфимом, и после окончания рассказа убивает рассказчика, потому что тот только что повелал слушателям, как он убил молочного брата Тормода57. Еще один пример. Во время осады Трои, когда Ахилл си­ дит мрачный в своем шатре, его друзья развлекают его, рассказывая ему «истории о воинах». Такие рассказы, как «гнев Ахилла», сами впослед­ ствии стали песнями менестрелей.

Искусство гомеровского эпоса и исландской саги продолжало жить

ипроцветать и после того, как утратил свое действие вызвавший их сти­ мул. Литературная история английского эпоса «Беовульф» в точности такая же. Эти выдающиеся произведения искусства — результат дей­ ствия изначального стимула, рожденного в свою очередь в ходе испы­ тания морем. Это объясняет, почему эллинский эпос получил разви­ тие в заморской Ионии, а не на европейском греческом полуострове;

тевтонский эпос — на острове Британия, а не на Европейском конти­ ненте58; а скандинавская сага — на острове Исландия, а не — наподо­ бие скандинавской драмы — в Дании или Швеции51'. Этот контраст между заморскими и континентальными художественными феномена­ ми имеет место с такой повторяемостью и в столь разных временных

ипространственных координатах, что один из видных авторитетов формулирует на основании его закон: «Драма... развивается в родной стране, эпос — среди мигрирующих народов вне зависимости от того, сдут ли они во Францию, Англию, Германию или же в Ионию, ибо аналогия с греческой драмой здесь также уместна»**.

• ШкЛ. Viking Civilisation. London, 1930. P. 177-178.

·• РИШрот B.S. The Elder Edda. Cambridge, 1920. Ρ 207.

143