подобные отношениям между людьми. Сущность Божией природы для души, ищущей путей причастия к Нему, наиболее труднопостижмма, ибо Бог постигается идущим к нему умозрительно. Каких-либо физи­ ческих свидетельств жизни Бога Человеку не предъявляется. Понима­ ние сущности Бога наиболее труднодоступно тому, кто пытается при­ близиться к божественной цели интеллектуальным путем. Ищущий Бога на интеллектуальном пути подобен альпинисту, который караб­ кается на горный отрог, не только самый удаленный от вершины, на которую он стремится, но и самый опасный, с расщелинами и обры­ вами. Безусловно, человеческой душе, уже причастной к Богу, намно­ го легче расширить свое понимание Божественной природы через ин­ туитивный религиозный опыт.

Почему же позднее исламо-христианско-иудейское понимание Бога выросло из примитивного образа Яхве, а не из утонченных построений философов? Потому что сущностное свойство Бога «быть Живым» яв­ лялось и сущностью Яхве*.

О

АРХАИЗМ

Архаизм в институтах и идеях. Архаизм, который представляет собой попытку возвратить некоторые былые формы жизни, заставляет людей идти вспять, сквозь пороги и водопады, в надежде отыскать ту тихую заводь, что поглотила их отцов в смутное время, о чем с горечью пове­ ствуют сохранившиеся предания.

Проводя эмпирическое исследование феномена архаизма, мы, воз­ можно, несколько проясним суть дела, если выделим в историческом ландшафте зоны поведения, искусства, языка и религии. Однако мы обнаружим вскоре, что эти четыре области не везде и не всегда сосу­ ществуют. Как мы уже отмечали, чувство всесмешсния представляет собой неосознанное, спонтанное чувство, которое иногда проявляет­ ся в отрицании традиции, закона, общественного мнения, вкусов и даже совести. В отличие от этого архаизм — это тщательная, хорошо продуманная политика, цель которой — плыть против течения жизни, протестуя против традиции, закона, вкуса, совести, против обществен­ ного мнения, что, бесспорно, требует от пловца определенного рывка

* В сознании израильтян это свойство «жизни» или «существования» в Боге, веру в которого они унаследовали от своих предков, стало настолько неясным, что постепенно истинная этимология Его имени стерлась, хотя первоначально она отражала Его сущность. Имя Яхве восходит, по всей видимости, к Яхо или Яху, так как именно этот корень встре­ чается в сложных именах собственных, причем не только древнееврейских, но и в неко­ торых неизраильских именах, датируемых более ранними периодами51.

428

(tour de force). В сфере человеческого поведения архаизм проявляется

вформальных институтах и официальных идеях в большей мере, чем

вобычаях. В области ячыка архаизм охватывает стиль и тематические направления, которые неизбежно находятся под сознательным конт­ ролем воли, тогда как лексика, морфология и синтаксис подвластны стихии живого языка, который всегда готов перечеркнуть добрые стремления благонамеренного пуриста.

Мы уже встречались с архаистическими проявлениями «заморажива­ ния» ритуала, когда описывали цивилизации, историческая судьба ко­ торых была заторможена на пороге жизни. Мы видели, как во времена Плутарха — зенит эллинского универсального государства — ритуальная порка спартанских мальчиков, включенная позже в систему законов Ликурга, вновь возродилась в Спарте, но уже с явными патологическими извращениями, что вообще составляет одну из характерных черт арха­ изма во всех его проявлениях. В индском мире жертвоприношение ло­ шади, которое первоначально традиционно сопровождало присвоение титула верховного вождя, было возрождено во II в. до н.э. узурпатором

Пушьямитрой, победившим Маурьев, а затем — более чем через пять столетий — Гуптами1. Легко догадаться, что и Пушьямитра, и Самудрагупта стремились возврашением к архаическому наследию предков снять внутреннее сомнение относительно законности их притязаний на власть во вселенском масштабе. И несомненно, именно потеря уверенности в безусловной вечности Рима заставляла императора Филиппа праздно­ вать с невероятной помпезностью традиционные Ludi Saeculares, что в

самом разгаре анархии, захлестнувшей империю, казалось глотком све­ жего воздуха, короткой передышкой2. Если от преходящих праздников обратиться к постоянным институтам, то мы увидим, что в эпоху, когда Римская республика была на грани полного исчезновения, после воз­ рождения Ludi Saeculares (в 250 г. или около этого) было восстановлено

идревнее учреждение цензоров3. А если оглянуться на смутное время, от которого период анархии — III в. н.э. — был отделен веками надеж­ ного мира, мы увидим, что Гракхи пытались преодолеть экономический

исоциальный кризис — тяжкое последствие войны Ганнибала — с по­ мощью восстановления крестьянской собственности. Если пытаться найти соответствующую аналогию в современном западном мире, то можно заметить, что восстановление в Великобритании средневеково­

го института Короны, совпавшее по времени с созданием итальянского «корпоративного государства»4, было не чем иным, как восстановлени­ ем политического й экономического режима средневековой Северной Италии, который действовал и во всей остальной части западного сред­ невекового муниципального космоса, уходя своими корнями в средне­ вековые цеховые союзы. Современное западное фашистское «корпора­ тивное государство» — древнее πάτριος πολιτεία (установление предков),

429

ставшее мошным средством спасения эллинского мира в период его смутного времени и в период создания эллинистического универсаль­ ного государства в форме Римской империи.

Принцип πάτριος πολιτεία предполагает, что вновь созданное поли­ тическое учреждение в действительности является старым, возрожден­ ным к жизни после многих лет разрухи и забвения. В истории упадка и падения эллинской цивилизации мы видим, как в течение двадцати лет после надлома 430 г. до н.э. последовательно реализовалась эта пре­ тензия афинскими реакционерами, которые сумели насильно насадить афинскому демосу недолго просуществовавшую олигархическую кон­ ституцию 411г. Режим Четырехсот был провозглашен как возвращение к конституции Клисфена и, возможно, даже к конституции Солона5. Аналогичным образом Агис и Клеомен — спартанские цари-мучени­ ки, отдавшие свои жизни в борьбе за проведение политики социаль­ ного и политического архаизма в III в. до н.э., — объявили, что они восстановили конституцию Ликурга и посему их следует приветство­ вать как реформаторов, а не преследовать. В Риме I! в. до н.э. Гракхи пытались — вне сомнения, из самых добрых побуждений, как и их предшественники в Спарте, — учредить Трибунат плебса, возродив его в той форме, в какой он существовал на рубеже IV—111 вв. до н.э., ког­ да плебейская imperium in imperio благодаря смелому политическому компромиссу было вновь втянута в римскую политическую систему.

Через сто лет диктаторская власть в Риме была передана бывшему правящему классу архаизмом Августа, — архаизмом столь же прямоли­ нейным, сколь наивным был архаизм Гракхов. Убийство приемного отца Октавиана Гая Юлия Цезаря показало, что диктаторский режим, даже если он необходим и своевременен, не может обеспечить безопас­ ность государственному деятелю, способному пойти на преступное насилие в попытках претворить свою идею в жизнь. Признание Римом необходимости диктаторской власти означало бы крушение того клас­ са, в чьих руках последние два столетия была сконцентрирована госу­ дарственная власть. Судьба диктатора показала, что невозможно было принудить римскую аристократию признать неизбежность такого пути. Приемный сын Цезаря Октавиан не обладал гением диктатора-бога, но у него была великолепная способность извлекать пользу из опыта.

Примеры архаизма в политической жизни Рима весьма многочислен­ ны. Так, реставрация Суллы также была архаистическим рывком. Это была трагедия римских конституционалистов поколения Цицерона и Катона Младшего, ибо они родились в эпоху, когда диктат был незыб­ лем, а бледное подобие сенатского правительства уже казалось явным анахронизмом. Все это говорит о том, насколько силен был архаисти­ ческий импульс в обществе, отягощенном проблемой самосохранения перед лицом приближающейся смерти.

430

Если аналогичный анализ проделать на материале истории распа­ дающегося китайского общества, то можно заметить» что здесь архаи­ стическая струя еше более отчетливо выражена и легко прослеживает­ ся не только в государственных учреждениях, но и в личной жизни, охватывая социальные институты и даже идеи.

Вызов китайского смугного времени породил в умах духовный фер­ мент, который проявился как в китайском гуманизме V в. до н.э., так и в более поздних и более радикальных школах «политиков», «софистов» и «законников»6. Однако этот взрыв духовной активности оказался эфе­ мерным. Наиболее отчетливо архаистические тенденции прослеживают­ ся в китайском гуманизме, выступавшем в конфуцианском обрамлении.

Другим примером философского архаизма из иной сферы является культ в значительной мере придуманного примитивного тевтонства, возникший в западном мире как часть общего архаического движения романтизма.

Этот любопытный предрассудок возник в течение последнего сто­ летия в тех провинциях западного христианства, где местным языком оказалась тевтонская ветвь индоевропейской языковой семьи. Счита­ лось постулатом, что в древности на тевтонском языке говорило бело­ курое и голубоглазое племя, исконно проживавшее в Северной Евро­ пе, а религия, национальность и язык этого племени были исключи­ тельно благородны. После ряда безобидных ссылок на английских историков XIX в. и некоторых более утомительных экскурсов в иссле­ дования американских этнологов XX столетия этот культ надуманного тевтонизма раскрыл не так давно свою истинную природу, став идей­ ной опорой послевоенного национал-социалистического движения в германском рейхе. Перед нами в данном случае вариант архаизма, ко­ торый можно было бы назвать весьма впечатляюшим, если бы он не был столь циничен. Великая европейская нация, пришедшая в совре­ менность в состоянии тяжкой духовной болезни, по-видимому, утра­ тила веру в общую европейскую культуру которая не смогла спасти ее% когда нация находилась на волоске от катастрофы. В своей отчаянной попытке выйти из исторического затруднения, предвещавшего униже­ ния и ужасы, разочарованная и лишенная иллюзий Германия обрати­ лась к своему собственному национальному прошлому, пытаясь в нем найти вдохновение для решительных действий. Без сомнения, этот путь вновь ведет во тьму того первобытного леса, из которого народ выбрал­ ся две тысячи лет назад*.

В современном немецком архаистическом движении к вымышлен­ ной благодати древнего тевтонского племени есть некое сходство с

* В ноябре 1938 г., когда писались эти строки, немецкие наиионал-соииалисты уже провозгласили культ Крови и Земли и развернули в Германии широкую кампанию звери­ ного антисемитизма.

431

китайским архаизмом в его стремлении к примитивной солидарности человека и его окружения. Однако в современной западной вариации тонкий китайский оттенок грубо извращен простым животным инстин­ ктом, который подсказывает детенышу кенгуру в зоопарке прятаться в материнскую сумку, когда людская толпа, уставившись на него, шум­ но выражает свое любопытство. Есть и иная форма философского ар­ хаизма: это страстная тяга к природе, к «простой жизни». В западном обществе начиная со времен Жана Жака Руссо и Марии Антуанетты эта тенденция проявлялась в многообразии причуд и сумасбродств, не­ выгодно контрастируя с реакцией даосских мудрецов распадающегося китайского мира, устремлявших свое внимание к суровой простоте ар­ хаических деревенских общин, из которых и вышло китайское обще­ ство. Политический идеал даосских мудрецов опирался на крестьянс­ кую общину. В скромной изолированной жизни общины искали они основы для своего понимания святости. Чжуанцзы говорил, что книги приносят империи значительно меньше пользы, чем местные тради­ ции, которыми живут простые крестьяне.

Архаизм в искусстве. Струя архаизма в искусстве настолько знакома современному зяпялному человеку, что он бессознательно принимает ее как нечто само собой разумеющееся. Среди искусств архитектура яв­ ляется наиболее доступным для всеобщего обозрения. Современная за­ падная архитектура ко времени строительного бума оказалась во влас­ ти архаизма. Победа архаизма, определяющая господствующие черты современного городского ландшафта, разумеется, не представляет со­ бой феномена, характерного только для современного западного обще­ ства. Если житель Лондона поедет в Константинополь, то, любуясь силуэтом города, он непременно отметит множество куполов, которые во времена оттоманского режима стали куполами мечетей, а раньше были символами православно-христианского универсального государ­ ства. Эти величественные строения сооружены по модели византий­ ских церквей, которые когда-то отвергли привычные каноны греческой архитектуры, впервые объявив в камне зарождение нового, православ­ но-христианского мира.

Если обратиться к периоду упадка эллинского общества, по отно­ шению к которому западное и православное общества являются сынов­ ними, и посмотреть, как распоряжался своим богатством и досугом утонченный император Адриан, окажется, что он очень увлекался ук­ рашением своей загородной виллы искусно изготовленными копиями шедевров эллинской скульптуры архаического периода (VII—VI вв. до н.э.). Поколение знатоков, слишком рафинированное, чтобы оце­ нивать очевидное, и весьма чувствительное ко всему, что служило ма­ лейшим намеком на приближающуюся зиму, считало искусство эллин-

432

ской скульптуры V в., периода его зрелости, чересчур самонадеянным и вместе с тем проникнутым болезненным предчувствием катастрофы. С другой стороны, архаический стиль обращался к утонченным умам поколения Адриана, возбуждая в них напряженную мысль, тогда как в простых душах он рождал ощущение лучезарного свежего утра, тем более что воспринимали они его в духоте спустившегося вечера. Эти два противоположных мотива, заставлявших предпочесть архаику клас­ сическому стилю, как нельзя лучше соответствовали эллинской вир­ туозности времен Адриана. Аналогичные соображения можно выска­ зать по поводу искусства последних ступеней длинной и малоподвиж­ ной египетской истории.

Архаизм в языке и литературе. Когда дух архаизма самовыражается в сфере языка и литературы, высшее напряжение достигается в тот мо­ мент, когда мертвый язык вновь возвращается к жизни и начинает фун­ кционировать как язык общения. Попытки такой реанимации пред­ принимались буквально на наших глазах, причем сразу в нескольких местах современного вестернизованного мира.

Импульс исходил из западного национализма, который определен нами ранее как перенос интереса с целого на часть и как отказ от вер­ ности Творцу и принятие взамен верности твари. Сообщество, захва­ ченное этой мрачной духовной болезнью, готово платить свой культур­ ный долг не обществу в целом, но лишь фрагменту его. В этом состоя­ нии ума сообщество обрекает себя на несчастья, пытаясь преобразовать и возвысить свою культуру, считавшуюся ранее «местной». Одним из моментов такой «национальной культуры* является «национальный язык». И если большинство сообществ современного западного «вели­ кого общества» без затруднений определяют свой национальный язык, то существуют и такие, что прилагают немалые усилия, чтобы воссоз­ дать свой древний язык, вглядываясь в портреты предков. В нынешнем вестернизованном мире некоторые нации бросились в свое архаичес­ кое прошлое, чтобы пополнить лингвистические ресурсы. В настоящее время существует по крайней мере пять наций, которые занимаются возрождением языка, уже давно вышедшего из употребления и извест­ ного только в академической среде. Это норвежцы, ирландцы, оттоман­ ские тюрки, греки и евреи-сионисты7. Из перечня видно, чю ни одна из этих наций не является сообществом, входящим в состав западного христианства. Норвежцы и ирландцы — соответственно остатки недо­ развитых скандинавской и дальнезападной христианских цивилизаций, которые вступили в конфликт с римским христианством в первой гла­ ве западной истории и были покорены и поглощены своим более мо­ гущественным соседом. Оттоманские тюрки и греки представляют со­ бой недавно вестернизованные ветви: в одном случае — иранского

433

общества, а в другом — православно-христианского. Евреи-сионисты — часть того реликтового общества, что появилось и существовало в не­ драх западного христианства с незапамятных времен.

Все названные пять случаев лингвистического архаизма в современ­ ном мире отступают от нормы в том смысле, что каждая из указанных наций возрождает архаизм как одно из средств натурализации себя в западном мире в попытках быть принятой в общую семью западных об­ ществ. Однако и сам факт, что архаизм используется как действенное средство,говорито существовании сильной архаической тенденции в современном западном национализме — по крайней мере в лингвис­ тическом плане.

Союз между лингвистическим архаизмом и лингвистическим наци­ онализмом в современном западном мире имеет параллель в эллинс­ ком мире эллинистического универсального государства. В эллинском мире, однако, лингвистический архаизм как симптом социального упадка был не просто продуктом местного национализма, но чем-то более всеобъемлющим и важным. Ибо во время распада эллинского общества это движение самоутверждалось не только в официальных и полуофициальных сферах, но также и в области литературы.

Если проанализировать собрание книг на древнегреческом до VII в. н.э. (более поздние издания на древнегреческом были сделаны в пра­ вославном мире и представляют собой не архаизм, а «контакт во вре­ мени», или ренессанс), сохранившихся до наших дней, легко заметить, что, во-первых, подавляющее большинство книг написано на аттичес­ ком диалекте, во-вторых, если аттическую часть упорядочить хроноло­ гически, то она распадется на две отчетливые группы. На первом месте будет оригинальная аттическая литература, написанная в Афинах в VI— V вв. до н.э. афинянами, для которых аттический диалект был их род­ ным языком. На втором месте — архаико-аттическая литература, изда­ ваемая в течение шести или семи столетий (с I в. до н.э. до VI в. н.э.), созданная авторами, которые не жили в Афинах и для многих из кото­ рых греческий не был родным языком.

Географически область, в которой жили нсоаттические авторы, была почти равна Ойкумене. Если взять полдюжины неохристианских имен этой плеяды, первыми придут в голову имена Иосифа Иерусалимско­ го, Элиана из Пренесты, Марка Аврелия Римского, Лукиана Самосатского, Юлиана Константинопольского и Прокоп ия Кесарийского*. Однако, несмотря на столь широкую географию, неоаттикисты демон­ стрируют поразительное единообразие в одном пункте, весьма суще­ ственном для их деятельности. В своем аттическом словаре, аттичес­ ком синтаксисе и аттическом стиле они все как один — искренние, покорные и беззастенчивые подражатели. Они даже оставили нам не­ сколько грамматик и глоссариев — неотъемлемые орудия их литератур-

434

ного ремесла, с помощью которых они тщательно и с усердием анали­ зировали своих классических предшественников. И труд их не пропал даром. Успех их архаизированных писаний подтверждается уже тем фактом, что многочисленные труды эти дошли до наших дней в коли­ честве, которое на первый взгляд просто поражает, особенно если срав­ нить их с уцелевшей афинской классикой либо сопоставить с древне­ греческой литературой в целом.

Объяснение следует искать в том, что в критический момент, нака­ нуне окончательного исчезновения эллинского общества, вопрос: «Быть или не быть?» — решался для каждого древнегреческого автора господствующим литературным вкусом того времени. А пробным кам­ нем для переписчиков был не вопрос: «Великая ли это литература?», а вопрос: «Чистый ли это аттический?». Следствием явилось то, что мы обладаем большим количеством работ, написанных на неоаттическом, но не обладающих исключительной ценностью. Но случись чудо и имей мы возможность снова сделать выбор, мы бы, безусловно, с ра­ достью поменяли эту посредственную неоаттическую ерунду на деся­ тую часть действительно великих произведений греческой литературы, утраченных для нас безвозвратно. Среди потерянных произведений — почти все шедевры III—II вв. до н.э. Они навсегда выпали из обраще­ ния только пагому, что греческие авторы того периода, подобно их ве­ ликим предшественникам V—IV вв. до н.э., писали на греческом язы­ ке своего места и времени (так называемом «койне») свои произведе­ ния, которые неоаттические архаизаторы последующей эпохи — с их обостренной чувствительностью к языковым оттенкам и стилю — ста­ ли считать почти непригодными для чтения и поэтому не заслужива­ ющими переписывания. Печальным следствием их забот стала пере­ дача последующим поколениям «аттического пуризма».

Именно этот извращенный взгляд на вещи лишил нас почти всего литературного наследия. Уцелел лишь небольшой фрагмент труда Полибия из Мсгалополиса (ок. 206—128 до н.э.). Даже эти крохи показы­ вают, что работа принадлежит одному из четырех величайших истори­ ков, которых когда-либо знала эллинская история. Два первых места по праву занимают Фукидид и Геродот; Полибию эллинисты отводят третье место, а четвертое автор этих строк отдал бы не Ксенофонту, а Прокопию. Утрата произведений Полибия — только одна из многих иллюстраций значительных потерь, обусловленных неоаттическим ар­ хаизмом имперского века эллинской литературной истории. Папиру­ сы птолемеевского и римского периодов, обнаруженные современны­ ми западными археологами в Египте, дали значительно меньше памят­ ников греческой литературы эпохи эллинского смутного времени, чем первоначально ожидалось. Истина кроется в том, что фиксация вни­ мания на аттической литературе прошлого захватила греческие умы как

435

раз тогда, когда греческие тексты стали появляться в Египте в резуль­ тате завоевания Ахеменидской империи Александром. Таким образом, даже сегодня, когда мы располагаем полусотлетней историей исследо­ вания папирусов, обширные образцы неархаической греческой лите­ ратуры ограничиваются двумя группами сочинений: буколической поэзией III—II вв. до н.э., которая сохранилась как литературный ка­ зус благодаря богатому дорическому диалекту, и греческими текстами иудейского и христианского учений, которые были спасены религиоз­ ным убеждением, что ^ти причудливые образцы аттического койне с арамейским налетом суть прямые речения Бога Живого.

Возрождение аттического диалекта греческого языка как носителя обширной неоаттической литературы имеет точную параллель в индий­ ской истории, когда для аналогичной цели возрождался санскрит.

Первоначально санскрит был обиходным языком евразийской номадической орды ариев, которые через степь хлынули в Северную Ин­ дию, захватив во II тыс. до н.э. и Юго-Западную Азию, и Северный Египет. На индийской почве язык пришельцев-варваров был зафикси­ рован в Ведах. К тому времени, однако, когда индская цивилизация надломилась и ступила на путь распада, санскрит перестал уже быть об­ щеупотребительным языком и перешел на положение классического языка.

Упорное стремление остановить беспощадный поток Времени и оживить умершее прошлое с помощью литературы проявилось нака­ нуне надлома эллинского общества и не прекращалось, пока существо­ вал эллинизм. Накануне надлома мы видим Платона с его художествен­ ными диалогами, которые не были записями каких-либо реальных диалогов. Каждый диалог соответствует определенной дате, причем до смерти Сократа. Для Платона убийство Сократа (399 до н.э.) стало сим­ волом катастрофы, означавшей надлом эллинской цивилизации. Дра­ матические персонажи тщательно подобраны и строго привязаны к датам, а их возрасты и взгляды обрисованы в соответствии с этой ар­ хаической регрессией. Поскольку Платон родился сразу же после на­ чала АфиноПелопоннесской войны 431 г. до н.э. и к моменту роко­ вого убийства был еще достаточно молодым человеком, время, в тече­ ние которого продолжался этот платонический архаизм, составило не более половины его жизни. Это, однако, было только первым ходом в игре, которой суждено было длиться в течение нескольких веков. В эллинистическом мире II в. н.э. мы встречаем нового Сократа, возрож­ денного новым Ксенофонтом.

Каким бы странным ни показался этот поворот, самая необычная победа лингвистического и литературного архаизма в эллинском мире принадлежит эпохе империи. В эту эпоху плененная Греция сумела пленить своего римского завоевателя. На сей раз инициатива исходила

436

от Греции. Греческая Муза не стала прославлять свои шедевры V—IV вв. до н.э., но она внимательно оценивала свои сочинения, переодетые в латинские одежды.

Болезнь литературного архаизма, перешедшая к римлянам от гре­ ков в эпоху империи, стала проявляться в латинской литературе при­ близительно через сто лет после того, как она дала о себе знать у гре­ ков. Однако инфекция, однажды проникнув, стала распространяться очень быстро, и к концу II в. н.э. латинская версия эллинизма продви­ нулась столь же далеко, как и ее эллинский образец, в направлении своей полной и окончательной стерильности.

Двуязычное безумство греческого и латинского литературного ар­ хаизма II в. н.э. можно было бы считать крайним историческим слу­ чаем, если бы это явление в еще большей мере не проявилось на Даль­ нем Востоке в древнекитайском архаизме.

Даже в самых ранних из сохранившихся образцов китайской лите­ ратуры — в поэзии, собранной в Шицзин, которая, очевидно, берет свое начало в стадии роста китайской цивилизации, — уже обнаружи­ вается эта архаическая умственная ориентация, эта направленность в Прошлое. Поэтому нет ничего удивительного в том, что литературный архаизм, возникший и распространившийся в эпоху, предшествующую веку распада, быстро и мощно завладевает конфуцианской мыслью.

Китайское умение наполнить литературный архаизм глубоким внут­ ренним очарованием, сила которого может достичь сокровенных глу­ бин души и потрясти ее, не является чем-то непостижимым для того, кому посчастливилось получить образование в соответствии с тради­ цией своих отцов, будь то иудей, христианин или мусульманин, ибо язык Библии или Корана, запечатленный в памяти в раннем детстве, подобен языку китайской классики. Душа, наделенная богатствами родного духовного наследия, способна усвоить и секреты алхимии, с помощью которых новые субстанции извлекаются из старых, или, ина­ че говоря, акт мимесиса превращается в акт творения.

Архаизм в религии. В области религии, как и в области языка или ис­ кусства, западный исследователь может обнаружить примеры архаизма, непосредственно наблюдая свое собственное социальное окружение.

В течение последних ста лет Франция, Англия и Германия пооче­ редно становились аренами архаистических религиозных движений. Во Франции и Англии религиозный архаизм выражался в ностальгии по церемониалу и духовной атмосфере средневекового христианства.

Примеры религиозного архаизма в современном западном мире не производят особого впечатления, и если немецкое движение характе­ ризуется неистовостью, то французское и английское вполне сентимен­ тальны.

437

Вновь обратившись к истории эллинского мира периода распада, когда Август подвел итог смутному времени, создав универсальное го­ сударство, мы столкнемся с религиозным архаизмом, который спосо бен вызвать восторг. «Возрождение государственной религии Августом является наиболее примечательным событием в римской истории и почти уникальным явлением в религиозной истории... Вера в надеж­ ность старых культов выветрилась из сознания образованных классов...

Однако городское население привыкло к своим старым богам, а новые боги не воспринимались всерьез. Следовательно, может показаться по­ чти невозможным тот факт, что культовая практика, а в определенной степени даже вера были восстановлены волей отдельного индивидуу­ ма, даже если индивидуум этот представляет интересы и коллективную мудрость государства. Но невозможно отрицать, что это возрождение стало реальностью, что Pax Deorum, как и lus Divinum*, вновь обрел силу и смысл. Противостоящая по меньшей мере трем смертельным врагам, которые пытались разрушить ее, несмотря на то что сами, подобно па­ разитам, питались ею, — философии синкретизма, культу цезарей и восточным религиям, — старая религия продолжала существовать еще не менее трех веков в значительной степени как народная вера»*.

Успех начинания Августа в деле возрождения местной религии рим­ ского народа весьма примечателен. На первый взгляд эксперимент римскою государственного деятеля мог показаться не менее цинич­ ным, чем начинание французского философа Конта, и не менее безум­ ным, чем начинание немецкого профессора Гауэра10-. Следует отдать должное внутреннему прозрению Августа, осознавшего необходимость духовного наполнения жизни своих соотечественников и современни­ ков как средства для врачевания ран эллинского мира, ибо римляне не могли дать своим соседям мир, пока они не установили мир у себя. Можно признать проницательность Августа, который понимал, что эл­ линская философия для простого народа — «бисер для свиней», а культ цезарей недолговечен и способен радовать душу, как радует ее хорошая погода. Можно также посочувствовать Августу, который стремился прекратить влияние новых восточных культов и всячески боролся с пролетаризацией и всеобщим смешением. Однако это не проясняет вопроса, почему Август пытался возродить родную римскую религию. Почему он не вложил римское богатство в греческих богов Афин, Дельф, Элевсина в то время, когда Рим был уже приобщен к гречес­ кой культуре и по крайней мере частично сознавал, что теперь его мис­ сия состоит в спасении эллинистического общества, которое он так усердно разрушал в предыдущей главе римской и греческой истории? У греческих богов, возможно, не хватало витальности в сравнении со

* Warde-Fowler W. The Religious Experience of the Roman People. London, 1911. P. 428-

429.

438

своими агрессивными восточными соперниками, но ни один соперник не мог затмить их бесспорное достоинство и изящество. Почему же Ав­ густ не взял греческих богов в качестве основы для своей новой веры? Зачем нужно было экспериментировать, пытаясь вновь возродить рим­ скую местную религию во всей ее примитивной неэллинизированной наготе? Этика сугубо деловой римской религии — «do ut des» («даю, что­ бы ты дал*) — должна была бы подвергнуться осмеянию за наивность, если бы не подверглась осуждению за свою аморальность. Что же ка­ сается ритуалов, в которых происходила эта сделка между людьми и богами, начиная с первых дней римской истории, вряд ли кто воспри­ нимал эту архаику всерьез в новое время. Не совершил ли Август ошиб­ ку, пойдя на этот трюк, вместо того чтобы вернуть римской религии ре­ путацию и авторитет былых времен? Что же заставило Августа обра­ щаться к местному примитивному религиозному прошлому, чтобы оживить души римлян?

Оправдание августовского архаизма следует, по-видимому, искать в последствиях его действий. Факты свидетельствуют, что Август пока­ зал себя вполне компетентным реконструктором религии, что, впро­ чем, свойственно ему и в остальных государственных начинаниях. На этом основании следует предположить, что Август, должно быть, дога­ дывался, что местная религия, пусть грубая и дискредитированная, обладала все же властью над римскими сердцами и власть эта была сильнее власти греческих богов, несмотря на всю их привлекательность для образованного и утонченного вкуса. В этом и заключался секрет живучести того дерева, которое христианство не могло искоренить в течение четырех столетий.

Самоуничтожение архаизма. Примеров самоуничтожения архаизма слишком много, чтобы можно было их считать случайными. Представ­ ляется, что в самой природе архаизма есть нечто такое, что ведет его к неминуемому саморазрушению и утрате цели. Этот фактор становится понятным, как только мы вспомним, что архаизм — это не просто ака­ демическое упражнение, но вполне определенный образ жизни, а про­ блема, вызывающая к жизни архаизм. — это проблема излечения ду­ шевной болезни, вызванной социальным распадом. Средства, которые предлагает архаист, должны быть достаточно убедительны для серого большинства, должны наглядно демонстрировать, что они действитель­ но могут служить социальному оздоровлению. И на деле оказывается, что архаист вынужден воздействовать на внешний мир, вместо того чтобы быть просто археологом, каким он, похоже, в душе себя видит.

Этот момент легко понять, представив, как смотрят на зуб дантист и археолог. Когда археолог открывает палеолитический могильник, задача его состоит в том, чтобы сохранить все найденное в точном

439