15, 36). «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода* (Иоанн. 12, 24).

В свете религиозного прозрения видна неотвратимость жертвы На­ стоящего беспощадному Будущему. С этой точки зрения предполагае­ мой реальностью является не Изменчивость или Перемена, не имею­ щая последствий, а победоносный Уход-и-Возврат — реальность столь же славная, сколь отвратительна иллюзия. Однако, как бы ни потря­ сал нас экстаз, как бы ни впечатляла сила духа, эти две различные ре­ акции на неизбежность уничтожения все же свидетельствуют о проти­ воестественности футуризма, который отрицает Настоящее, вместо того чтобы жить этим Настоящим, а не предаваться напрасным мечта­ ниям в ожидании Будущего.

Разрыв с настоящим

Разрыв в манерах. Футуристический, как и архаический, способ раз­ рыва с Настоящим можно эмпирически проследить в целом ряде об­ ластей социальной деятельности. В области манер первый признак проникновения футуризма обнаруживается в смене традиционного костюма на заграничный. Повсеместно — хотя и весьма искусствен­ но — современный вестернизировапиый мир привил незапалным об­ ществам от Китая до Перу отрицание традиционной отечественной одежды. Замена национального костюма единообразным западным платьем стала как бы внешним проявлением добровольного самовклю­ чения в западный внутренний пролетариат.

Сущность футуризма — в его разрыве с Настоящим; и стоит только произойти повреждению в какой-либо точке социальной ткани, раз­ рыв начинает расширяться, ткань расползается, даже если основа ка­ залась надежной и даже если первоначальный разрыв произошел на самом краешке. Этос футуризма внутренне тотален. Примеров, под­ тверждающих это заключение, множество. Так, еврей сначала осмелил­ ся надеть петасус, а затем зачастил в палестру и амфитеатр1; московит, по принуждению надевший западный парик, начал вскоре танцевать западные танцы и играть в карточные игры, модные на Западе. Отказ от традиционного стиля в одежде ведет к общей революции в манерах, но и это не конец футуристического движения вперед. Ибо если в на­ стоящее время в исламском мире послевоенная лихорадка футуризма находится все еще в предварительной провоцирующей стадии, сходной с периодом еврейского движения времен правления Ясона, Япония, опередившая Турцию в отрицании традиционного мужского костюма на три четверти века, уже стала наполняться «опасными мыслями», а в России, где смена костюма совершилась на сто семьдесят пять лет

442

раньше, чем в Японии, процесс этот вылился в конце концов в кампа­ нию, направленную против родной религии и проводимую куда более сильной рукой, чем та, что карала молящихся Яхве.

С этой точки зрения можно предполагать, что футуризм рано или поздно проникнет в святилище религии любого общества, стоит ему однажды утвердиться в стиле одежды, манерах или формах отдыха; однако в своем победном шествии к цитадели Души футуристическое движение неизбежно пересекает промежуточные юны политики и секулярной культуры. Поэтому мы должны описать последствия этого продвижения, исследовав разрыв с Настоящим в политике и разрыв с Настоящим в секулярной культуре, которые футуризм совершает преж­ де, чем направить свои батареи против религии предков.

Разрыв в институтах. В политической сфере футуризм может выра­ жаться как географически — в тщательном стирании существующих вех и границ, так и социально — в насильственном роспуске существующих объединений, партий и сект, в ликвидации существующих классов и уничтожении традиционных учреждений государства. Ради удобства изложим отдельно некоторые наиболее яркие примеры его воздействия на эти две области, хотя на практике футуристическая политическая революция распространяется на обе области, стоит ей одержать победу в одной из них.

Классическим примером систематического стирания вех и границ с целью разрыва политической непрерывности является перекраивание политической карты Аттики удачливым революционером Клисфеном Алкмеонидом приблизительно в 507 г. до н.э. Цель Клисфена состояла

вперестройке рыхлой политической системы, в которой узы родства обычно брали верх над общинными связями, в унитарное государство,

вкотором понятие гражданского долга должно было стоять над всеми другими отношениями. Он считал, что эти менее значимые отношения сильны только благодаря предрассудкам и обычаю. Клисфеновская ре­ волюционная конструкция политической карты Аттики принесла бо­ гатые плоды. Она создала именно ту лояльность государству, которую

истремилась создать. Благодаря искусственной реорганизации обще­ ственной структуры афинское гражданское сознание упрочилось и ок­ репло, подобно духу спартиатов. Успехи Клисфена как реформатора, возможно, объясняются тем фактом, что сам он принадлежал к знат­ ному дому с сильными семейными традициями. Как бы то ни было, по той или иной причине Клисфен стал одним из тех редких революцио­ неров, которые в состоянии понять силу социального консерватизма и которые мудры настолько, что могут использовать эту силу для дос1 и- жения своих собственных целей. Все свои нововведения Клисфен ок­ ружал ореолом древности и святости. Он разрешил деликатную

443

проблему наименования вновь образованных десяти племен, выписав сто имен древних аттических героев и убедив Дельфийского Оракула выбрать из них десять наиболее подходящих. Клисфеновские племена, таким образом, начали свое существование с религиозной санкции, что обеспечило им столь сильную преданность и поддержку граждан, как если бы это были не искусственно созданные образования, а освящен­ ные веками племена. Эта новая преданность десяти клисфеновским племенам, пришедшим на смену четырем ионическим, издревле суще­ ствовавшим, не вызвала соперничества, а, наоборот, усилила единство афинских граждан.

Этот прецедент был повторен в западном мире творцами Французс­ кой революции — либо сознательно, как следствие их поклонения эл­ линизму, либо потому, что они стихийно избрали тот же путь для дости­ жения аналогичной цели. Стремясь к политическому объединению Франции, подобно тому как Клисфен стремился к объединению Атти­ ки, французские политические футуристы прибегли к клисфеновскому способу уничтожения старых провинциальных границ и разрешения старых внутренних ритуализированных барьеров. Монотонное единооб­ разие вновь вводимых департаментов и строгая субординация их способ­ ствовали стиранию памяти исторических провинций с их устойчивыми традициями своеобразия и автономии. В настоящее время департамен­ ты Франции остаются, как в свое время аттические демы, наиболее зна­ чительными памятниками революции, первая победа которой прояви­ лась в территориальном делении Франции, а впоследствии географичес­ кий футуризм сказался и на других частях Европы. Действительно, департаменты на французский манер при наполеоновском режиме были учреждены в Италии, Германии и Нидерландах, входивших в состав империи Наполеона. Однако они не пережили ни падения Наполеона, ни возвращения Франции к своим старым границам 1792 г. И хотя де­ партаменты в стиле Французской революции оказались эфемерными, их отрицательное влияние на политическую карту Европы было глубоким и продолжительным, ибо за короткий период своего существования они сильно поколебали прежние политические вехи. Тем самым они расчи­ стили почву для строительства объединенной Италии и объединенной Германии, создателей которых поначалу вдохновляла объединенная Франция, пока они не свернули в конце концов на путь откровенного тоталитаризма.

Разрыв в светской культуре и религии. В области культуры классичес­ кое выражение футуризма — символический акт сожжения книг. В ки­ тайском мире император Цинъ Шихуанди, который был первым рево­ люционным основателем китайского универсального государства, сис­ тематически конфисковывал и сжигал литературные труды философов.

444

процветавших в период смутного времени, ибо боялся, что опасные идеи могут исказить проект его нового социального порядка («опасными мыс­ лями», против которых боролся Цинь Шихуанди, была одна из версий конфуцианства). А в сирийском мире халиф Омар, бывший истинным реформатором сирийского универсального государства2, в ответ на зап­ рос одного из своих военачальников, только что захвативших Алексан­ дрию и не знавших, что им делать с Александрийской библиотекой, ска­ зал: «Если писания греков согласуются с Книгой Бога, то они бесполез­ ны и их хранить нечего; если же не согласуются, тогда они опасны и их тем более следует уничтожить». (Этот анекдот взят из «Истории» Гиббо­ на.) Согласно легенде, библиотека, которая собиралась в течение девя­ тисот лет, была пущена на растопку общественных бань.

Какова бы ни была доля вымысла в этих рассказах об Омаре и Цинь Шихуанди, сожжение книг в Мюнстере во время правления военного режима (1534—1535)3 и по всей Германии после прихода к власти Гит­ лера — факты достоверные, а мотив, вдохновивший современных за­ падных футуристов в лице национал-социалистов, несомненно, пере­ кликается с тем, который легенда приписывает китайскому футурис­ тическому диктатору.

Турецкий современник Гитлера президент Мустафа Кемаль Ататюрк сумел произвести еще более резкий разрыв с турецким культурным на­ следием, прибегнув к помощи менее радикального, но, пожалуй, более эффективного средства. Цель турецкого диктатора состояла в том, что­ бы заставить своих соотечественников, отказавшись от иранского куль­ турного наследия, принять западную культурную модель. Вместо сожже­ ния книг, содержащих иранское культурное наследие, он удовлетворил­ ся простой сменой алфавита. Закон, изданный Великим национальным собранием в Анкаре 1 ноября 1928 г., вводил в Турции вариант латин­ ского алфавита, специально выработанный по указу диктатора для ту­ рецкого языка. По этому же закону все газеты, журналы, объявления, общественные надписи должны были печататься новым алфавитом на­ чиная с I декабря 1928 г., все официальные учреждения, банки, компа­ нии, новые книги должны были перейти на новый алфавит с I января 1929 г., а к 18 июня 1929 г. вся страна должна была освоить новый ал­ фавит. Таким образом классика арабской, персидской и оттомано-тюр- кской литературы оказалась за пределами досягаемости подрастающе­ го поколения, тщательно оберегаемого от запретного плода древней культуры, знакомство с которым могло бы побудить юношей восстать против вестернизации, к чему приговорил их диктатор. Этот ловкий маневр избавил от необходимости жечь старые книги, и они, преспо­ койно оставаясь на своих полках, вскоре стали столь же непонятными, как китайский свиток или вавилонская табличка. Лишь небольшая группа ученых-специалистов была способна пользоваться ими.

445

В изменении алфавита или сжигании книг разрыв с культурной тра­ дицией проявляется как физический акт; но сущность культурного фу­ туризма это революция умов, а она может свершиться без каких-либо внешних свидетельств.

В интеллектуальном плане футуризм торжествует победу, когда на­ следники интеллектуальной традиции некогда творческого, но к насто­ ящему времени просто правящего меньшинства демонстрируют свою несостоятельность, отвергая то культурное наследие, которое им не удалось защитить от футуристических наладок, и добровольно отдаются во власть новой, псевдоинтеллектуальной вере, пришедшей со сторо­ ны их смертельных врагов. Эллинистическое просвещение погасило свою лампаду задолго до того, как Юстиниан скрепил свершившееся печатью, закрыв афинские школы.

Существуют и другие иллюстрации, более близкие нам по времени, ибо футуристическое нападение на интеллектуальное наследство запад­ ного общества — ярко выраженная черта современной истории. Совре­ менная западная струя антиинтеллсктуального футуризма — фактичес­ ки общий элемент движений, на первый взгляд весьма отдаленных друг от друга. Дух футуризма витает и в безобидных теоретических абстрак­ циях французского философа Бергсона, и в практической политике фа­ шистских идеологов, и в действиях коммунистических поклонников идола тоталитарного государства.

Философия и литература, разумеется, не единственные области секулярной культуры, в которых наследие Прошлого подвергается футу­ ристическим нападкам. Аналогичные тенденции можно подметить и в современной западной скульптуре, и в живописи, и в музыке, и в литературе. Всюду наблюдаются попытки отбросить традиционные западные стили в пользу заграничных новаций. Именно современные западные новаторы создали и само это слово — «футуризм».

Существует одна примечательная форма футуризма в области визуаль­ ных искусств, занимающая платформу между двумя сферами светской культуры и религии; это — иконоборчество. Иконоборчество в его отри­ цании традиционной формы напоминает современную западную кубистическую живопись или синкопированную музыку. Однако специфика его в том, что оно ограничивает свое враждебное отношение к искусству областью религии и враждебность эта вдохновлена не эстетическими, а теологическими мотивами. Сущность иконоборчества — в отрицании ви­ зуального изображения Бога и всякой твари, образ которой может стать предметом идолопоклонства. Однако существовали различия в степени строгости, с которой этот внутренний принцип проводился в жизнь раз­ личными иконоборческими школами. Наиболее прославленная школа — «тоталитарная* — представлена иудаизмом и исламом. «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле

446

внизу, и что в воде ниже земли; не поклоняйся им и не служи им, ибо я Господь Бог твой. Бог-ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня» (Исх. 20, 4—5).

Запрет на любое визуальное искусство без исключения вполне логи­ чен для религии, которая претендует на захват всей широты жизни и по­ этому отказьгеается признавать различие между религиозной и светской сферами жизни. С другой стороны, иконоборческие движения, возник­ шие в недрах христианской церкви в противовес как иудаизму, так и ис­ ламу, приспособились к различию, которое воспринималось как элемент христианского мировоззрения с самых ранних времен. Хотя вспышки иконоборчества в православном христианстве VIII в. и в западном хри­ стианстве XVI в. могли вдохновляться в первом случае исламом, а во вто­ ром — иудаизмом, в этих случаях не наблюдалось тотального отрица­ ния визуального искусства. Иконоборчество не затронуло светской сфе­ ры; и даже в сугубо религиозной области православные вскоре пошли на компромисс со своими противниками. Были запрещены все трехмер­ ные изображения святых православной церкви, допускались только двухмерные (официально образа были восстановлены в православном христианстве в 843 г. без каких-либо ограничений, но запрет иконобор­ цев на трехмерные изображения не официально продолжал действо­ вать). Это произвольное и иррациональное противопоставление живо­ писи скульптуре было оправдано своими политическими последствия­ ми. Оно погасило конфликт внутри православной церкви.

Самотрансценденция футуризма. Футуризм — это образ жизни того, кто мучительно ишет новых путей, побуждаемый внутренней потреб­ ностью движения вперед. Однако, несмотря на то что поиски эти мо­ гут быть безрезультатными и даже трагичными, не следует считать, что футуризм не имеет значения или ценности, ибо он может направить стопы страждущего дорогой мира. На этот путь футурист может ступить случайно, а может и сознательно избрать его с самого начала.

Футуризм в его примитивной обнаженности представляет собой со­ циальную форму крайнего отчаяния. Первая попытка уйти от Настоя­ щего — это повернуться лицом к Прошлому. Только после того, как бегство в Прошлое оказалось невозможным, Душа в отчаянной надежде совершает последний поворот, прощаясь с бесцветной и унылой дей­ ствительностью Настоящего. Футуризм не только психологически ме­ нее естествен, чем архаизм, он и более труден для реализации. Причи­ на здесь кроется в том, что архаизм впервые появляется в рядах правя­ щего меньшинства, тогда как футуризм — порождение внутреннего пролетариата. А в любом распадающемся обществе правящее меньшин­ ство прочно удерживается в седле, оставляя внутреннему пролетариату право тащиться в хвосте. Уходя от бесцветного Настоящего, футуризм

447

устремляется в лучезарные дали новых исканий, рассчитывая обрести утраченную надежду.

Природа этого чисто светского футуризма может быть проиллюст­ рирована несколькими классическими примерами.

В эллинистическом мире во II в. до н.э. тысячи сирийцев и других обитателей Востока, людей зачастую весьма образованных, лишились свободы, родины, семьи. Они были вывезены на Сицилию и в Италию, в районы, разграбленные во время войны Ганнибала, для работы на ско­ товодческих фермах. Уход из Настоящего в Прошлое был для раба не­ реален. Рабы не могли мечтать вернуться в Сирию. Даже если бы репат­ риация и была для них практически возможна, едва ли они могли тос­ ковать по режиму Селевкидов или вздыхать по их предшественникам. Космос древнссирийских городов-государств, в котором их предки ког­ да-то чувствовали себя как дома, был давно предан глубокому забвению. Поэтому сирийские рабы, рекрутированные в ряды эллинистического пролетариата, едва ли могли с тоской оглядываться на свое прошлое. С большей надеждой они могли смотреть вперед. Когда настоящее стало невыносимым, они восстали. Цель, которую рабы ставили перед собой, состояла в создании чего-то совершенно нового, противоположного Римской республике. Проект был смелым, но не столь уж фантастичес­ ким по тем обстоятельствам. Рабам, которые совсем недавно сами были господами, не казался маловероятным обратный поворот судьбы.

Аналогичная мечта однажды захватила воображение русских старо­ обрядцев. В глазах этих раскольников петровское православие вообще не могло считаться православием. В то же время невозможно было ожидать, что старый порядок вернется в условиях контроля сатанин­ ски всемогущего правителя. Поэтому раскольники вынашивали надеж­ ду на что-то сверхъестественное, например на богоявление царя-мес­ сии, который смог бы уничтожить царя-антихриста и восстановить пра­ вославную веру в ее древней чистоте, соединив мирскую власть с благочестием. Раскольники вынашивали эту надежду, поскольку им не оставалось ничего другого, как жить в мрачном ожидании Страшного Суда.

Характерной чертой этих исторических проявлений футуризма яв­ ляется надежда на спасение и обретение покоя в мире земном. Это свойственно еврейскому футуризму. Поскольку история евреев запечат­ лена в документах, у нас есть возможность проследить данное явление на большом историческом отрезке.

После разрушения царства Иудейского Навуходоносором в 586 г. до н.э. евреи не утратили надежды создать новое еврейское государство. Непродолжительный период анархии, через который прошла империя Ахеменидов между смертью Камбиса и победой Дария Великого, был свидетелем попытки Зоровавеля (522 до н.э.) сделать Иерусалим

448

столиией нового Царства Давида4. В последующей главе истории, во время правления эллинистического правящего меньшинства, на сирий­ ской почве к западу от Евфрата прокатилось победоносное восстание Маккавеев. Палестинская еврейская община была чрезвычайно вдо­ хновлена этим успехом. Многие требовали отбросить старинную свя­ щенную традицию евреев, по которой правитель государства непремен­ но был потомком Давида. Настал момент, когда казалось, что Макка­ веи способны воплотить в жизнь старинную мечту евреев — создать Царство Давида и тем самым выполнить свою земную задачу.

Евреи не излечились от футуристической надежды на новое мирс­ кое еврейское государство и на более поздних этапах своей истории.

Конечно, совершенно неизбежным было то, что рано или поздно Риму придется заполнить вакуум, который он сам же и создал. Как ни стремился он избежать этого, ему все-таки пришлось надеть башмаки Селевкидов. Если бы евреи были неспособны сбросить власть Селевкидов, которая, конечно, не была самой сильной в этой части эллинисти­ ческого мира, они не смогли бы противопоставить себя и Риму. Пока­ зателен в связи с этим пример диктатора Ирода, никогда не забывавшего, что он является правителем Палестины только благодаря Риму и Авгус­ ту. Пока Ирод стоял над палестинскими евреями, ему удавалось спасать их от их же собственного безумия. Но Ирод не получил благодарности за политический урок, который он преподнес своему народу. Соотече­ ственники не простили ему того, что он оказался прав. Мессианизм начал поднимать голову после того, как Ирод в 25 г. до н.э. выступил против религии. Первый мессианский заговор, в котором участвовала жена брата Ирода, был организован приблизительно в 7—6 гг. до н.э.5 Как только завершилось искусное правление Ирода, евреи сразу же свер­ нули на футуристическую тропу, которая и привела их к ужасной и неотвратимой катастрофе. Но и тогда демонстрация римской мощи не послужила окончательному решению вопроса. И даже опыт 70—66 гг. до н.э. оказался недостаточным, чтобы окончательно излечить еврейс­ кий народ от футуризма. Диаспоре суждено было повторить этот опыт в 115— 117 гг., а в 132— 135 гг. палестинекое еврейство пережило еше одно испытание6. И лишь тогда надежда на новую мирскую еврейскую рес­ публику была окончательно разрушена. Мы имеем все основания гово­

рить об окончательном разрушении этой идеи, несмотря на сионизм, ибо сионизм является мимесисом современного западного национализма, но никак не возрождением еврейского футуризма, который был залит кро­ вью последователей Бар Кохбы. Итак, евреям потребовалось более ше­ сти с половиной столетий, чтобы методом проб и ошибок установить, что футуризм представляет собой неверный путь.

Если бы к этому свелась вся еврейская история, то она была бы про­ сто неинтересной, являя собой картину монотонно повторяющихся и

449

часто заслуженных неудач непокорного народа, который сам себе был злейшим врагом. Однако упорная приверженность футуризму, разуме­ ется, составляла лишь часть его истории, причем не самую важную. И если одни еврейские души, несмотря на цепь разочарований, связывали свои надежды с земным будущим, другие, наученные горьким опытом неудач, стали искать иных путей. Осознав крах футуризма, евреи со­ вершили огромное открытие. Они стали искать Царства Божия.

Призвать Бога на помошь, разумеется, не простая процедура. Воз­ можно, практика эта столь же стара, как и сама религия; и было бы очень странно, если бы сирийские рабы не рассчитывали на помошь Бога, когда восстали против греческих господ и римских правителей на Сииилии. а евреи не взывали бы к Яхве, когда решились бросить вызов мощи Дария, Антиоха, Нерона, Траяна и Адриана. Новый от­ правной пункт исходил не из самого понятия «мессия», когда-то из­ начально вмещавшего лишь то, что человеческий герой живет и дей­ ствует благодаря санкции Бога; новым стало понимание природы, фун­ кции и пределов власти Верховного Божества. Яхве не остался просто местным богом еврейства, а оказался «Богом избранных».

Это расширение понятия покровительствующего Божества требова­ лось ситуацией того времени, ибо еврейские футуристы после 586 π до н.э. вынуждены были воздерживаться от обычной политической дея­ тельности. Они поставили перед собой практически невыполнимую задачу. Не сумев сохранить свою независимость, они вряд ли могли надеяться восстановить ее и тем более занять место своих завоевате­ лей. Чтобы выполнить эту непомерную задачу, они должны были ис­ кать покровительства Бога, который не только мог бы видеть все про­ исходящее, но и был бы в состоянии изменить соотношение сил в пользу своих подопечных. Естественно, такой Бог должен был быть всемогущим, ибо только всемогущий и всеведущий мог помочь наро­ ду, утратившему свою футуристическую надежду. «Что сотворил Мне величие Сильный; и свято имя Его... Явил силу мышцы Своей; рассе­ ял надменных помышлениями сердца их; низложил сильных с престо­ лов и вознес смиренных» (Лука. 1, 49, 51—52).

Господь является в подобной ситуации как единственный и само­ достаточный Спаситель людей, которые на своем горьком опыте убе­ дились в том, что человек бессилен перед лицом суровой действитель­ ности. Человеку не по силам сверхчеловеческие задачи. Мессии здесь недостаточно. Сам Господь должен сыграть роль, которую только Он может сыграть. Только Он может быть Спасителем и царем людей.

Социальные обстоятельства, в которых человек получает начальный импульс понимания того, что Божья цель отличается от цели челове­ ческой, даны Э. Мсйером в его анализе религиозного опыта сирийского и вавилонского народов времен Ахеменидов. «Благословение всех

450