Заславский (2)

Аристофан называл нас «мудрило-заводилами благородными». Это очень дерзко было с его стороны. За нападки на господ сенаторов и министров он 'был пре-

дан суду...

ВОПРОС. И был казнен?

ОТВЕТ. Нет, к сожалению, не был казнен. Дело не

было доведено до конца.

ВОПРОС. Мы его доведем! Как относилось к нему общество богатых и знатных людей?

ОТВЕТ. Как оно могло относиться, если Аристофан осмеял это общество! В комедии «Лягушки» он изображал почтенных людей в виде лягушек, которые сидят в болоте и кричат: «Коакс, коакс, брекекекс!»

ВОПРОС. Что это значит?

ОТВЕТ. На древнелягушечьем языке это значит: запретить, закрыть, заключить!

ВОПРОС. Это очень хороший язык. Итак, что нам

сделать с Аристофаном?

ХОР. Коакс, коакс, брекекекс!

ВОПРОС. А как быть с теми, которые отмечают его годовщину?

ХОР. Коакс, коакс, брекекекс!

ВОПРОС. Как поступить с изданием произведений Аристофана?

ХОР. Коакс, коакс, брекекекс!

* * *

Так было отмечено- в реакционных кругах Запада 2400-летие бессмертного сатирика.

1955 год.

КАРМЕН И ФИГЛЯРЫ

— Нет,— негодует композитор у Пушкина,

Мне не смешно, когда маляр негодный Мне пачкает Мадовну Рафаэля, Мне не смешно, когда фигляр презренный Пародией бесчестит Алигьери...

Конечно, не смешно... Противно. В этом знак дурного, гнилого художественного вкуса либо полное его отсут-

351

ствие. На это способен совсем первобытный человек, дикарь или «цивилизованный» пошляк—'хулиган и циник.

Казалось бы, это бесспорно. Но во Франции сейчас об этом горячо спорят. Предмет спора — американская экранизация классической французской оперы «Кармен» гениального Визе.

Можно ли допустить на французский экран это явное извращение любимой оперы?

Против этого энергично возражают руководители издательской фирмы Шудан. Они утверждают, что «Кар-

мен Джонс» на французском экране была бы оскорблением национального искусства. Протестуют некоторые деятели театра, музыки, кино. Часть печати их поддерживает. Она находит, что недопустимо уродовать замы-

сел автора. Другая же часть печати полагает, что никакого такого особенного бесчестия нет, что фильм забавен

и что весь вопрос в долларах. Если американская фирма поделится своими прибылями с наследниками компо-

зитора и либреттистов, а также (о чем не говорится прямо) даст подработать объявлениями и всякими иными

услугами	газетам, то, пожалуйста, пусть «Кармен
Джонс»	кривляется перед миллионами французов с

отечественного экрана.

Эта часть печати уверяет, что музыка Визе якобы «не

пострадала» и лишь либретто подверглось изменениям. Оно... «модернизовано». Мы можем судить" по довольно подробному изложению этого «модернизованного» либретто в печати, что стало с музыкой Визе и с текстом оперы «Кармен» после переделки.

Все действующие лица—-негры. Действие происходит в наши дни и не в Испании, а в США. Дона Хозе зовут Джо, на нем мундир капрала. Кармен теперь именуется

Кармен Джонс, и в первом действии она работает не на табачной фабрике, а на заводе парашютов. Ее уличная

кличка — «Шквал страсти».

Эскамяльо — боксер тяжелого веса Эски Миллер. Знаменитые куплеты тореадора звучат так:

Боксер, вали вперед, Пока не ударит гонг, •Жми шаг за шагом,

Бей зя разом paaf

352

У Микаэлы игривое имя — Синди Лу. Прочие переименованы соответственно.

Начинается опера так. За поножовщину на заводе Кармен Джонс арестована. Капрал Джо конвоирует ее в тюрьму на «джипе». По дороге Кармен Джонс выскакивает из машины. Джо бросается за ней и после борьбы связывает ее. Машина мчится дальше и вдруг про-

валивается на старом деревянном мосту. После некоторых перипетий Кармен Джонс оказывается на свободе,

а Джо попадает под арест.

Второе дейсгвие происходит не в загородном трактире Лильяс Пастья, куда приходит тореадор, а в ночном притоне. Танцуют «герлс». Публика топчется в танце

джиттербуги. Сюда приходит освободившийся из тюрьмы Джо, завязывается драка с офицером, и капрал бе-

жит. Теперь вместо поэтических гор с контрабандистами — мрачный уголок негритянского квартала в Чикаго. Джо — безработный, голодает. Кармен Джонс голодать не хочет и объявляет, что уходит к бомсеру, у которого есть деньги и реклама.

В последнем действии — бокс на ринге в цирке. Джо находит в толпе беснующихся зрителей Кармен Джонс и тащит ее в угол, заваленный бутылками кока-кола. Здесь он не поражает ее сразу ударом ножа, а душит: так «занятнее»...

Перед нами стандартная уголовщина, американский комикс в музыке. Как можно сочетать эту дешевую

стряпню с глубоко художественной, реалистической музыкой Визе, с жизненными образа/ми опары, с ее трагизмом, с покоряющей страстностью чувства, с мятежным протестом против лживой морали буржуазного* общества?! Конечно,никак нельзя сочетать.

Поставленные перед художественными трудностями,

негодные маляры и презренные фигляры нашли легкий выход из положения. Они всего только ввели ритм джаза

в музыку Визе! И некоторые «ценители искусства» во французской печати говорят: «Что же, это забавно!» Они не возражают против импорта американской .пошлости. Там, где торжествует американская политика, есть простор и для торжества американского «искусства».

Зачем понадобилось превращать испанцев в негров,

23 Д Заславский Т II

353

тореадора в боксера, свободную любовь в продажную, обаятельную, бескорыстную Кармен в проститутку, ее глубокую драму в пошлый детектив?

Постановщики уверяют, что это сделано с лучшими намерениями. «Кармен» в подлиннике будто бы скучна и неприемлема для американской публики. Она, видите ли, «надоела». В ней нет ничего такого, к чему привык американский зритель: нет традиционной погони за пре-

ступником, нет кровавых драк, нет неизбежного бокса. Кармен, мол, слишком чисто любит, для того чтобы эго

заинтересовало американца. Нужен звон доллара. Постановщики «освежили» оперу и придали ей пикант-

ность.

Но мотивы «скуки» лишь скрывают главную причину

опошления «Кармен». Эта опера действительно неприемлема для некоторых буржуазных кругов, которым принадлежат театры и экраны.

Гордая, смелая и сильная женщина, бросающая

вызов мещанской морали, не по плечу американскому буржуазному искусству. Американская Кармен долж-

на быть тротуарной, дешевой красоткой. Постановщики не могут в свое оправдание сослаться на новеллу Мериме, где героиня не имеет основания похвастаться высокой нравственностью. Между лукавой дикаркой из этой

новеллы и Кармен Джонс такое же различие, как между страстными испанскими танцами и пошлостью джазо-

вого фокстрота.

Такова «эстетика» империализма. Она в ту же меру, как и его «идеология», как его политика. Задача общая: снизить, опошлить, оглупить все понятия, все чувства,

развратить вкус и душу простого человека, загрязнить высокие идеи, обесчестить высокие стремления. Иными

путями и не превратишь гражданина в тупого	обывателя,
молодежь — в пушечное мясо. Атмосфера	торжествую-

щей пошлости нужна, чтобы оправдать и освободить самые низменные инстинкты, заглушить голос разума и со-

вести, натравить народ на другие народы.

Американский империализм не ограничивается раст-

лением народа в своей стране. Он вслед за пропагандой атомной войны экспортирует продукты своей пошлости в Западную Европу, в Азию и Африку. Те круги во Франции, которые следуют велению доллара, не видят бесче-

354

стья в поругании национальных художественных ценностей. Доллар вытравил чувство национального достоинства и национальной чести в их душонках. Но они боятся своего народа ц трусливо оглядываются на него: как-

то он примет пачкотню американских кинодельцов? Во всяком случае, американские дельцы добились того, что

позорящий французское искусство фильм попал на кинофестиваль в Канне.

А народ его не принял. Общественное мнение Франции решительно высказалось против протаскивания на французский экран американских произведений, оскорбляющих национальное искусство Франции. Виднейшие

представители музыкального театра			выступили с протес-
том. Литературная		газета «Леттр	франсез»		печатала
письма композиторов, писателей, критиков,				требующих,
чтобы «Кармен Джонс» не была допущена				на	кинофе-
стиваль в Канне.
По законному входному билету			американский фильм
и не мог пройти. Он воровато пробрался через					заднюю
дверь,	пользуясь покровительством		реакционных дель-
цов, и	был показан	вне конкурса,	в частном		порядке.

На открытую кинотерриторию Франции он пока не допущен.

Какое счастье для человека, для его культуры, что есть на земном шаре незыблемые плотины, перед которыми в бессилии останавливается грязный поток американской пошлости! В странах демократии и социализма оперу Визе не только любят, но ,ивысоко ценят, глубоко уважают как драгоценный вклад французского национального гения в сокровищницу мировой культуры.

В этих странах великому композитору не угрожают негодные маляры л презренные фигляры распутной кино-

коммерции.

1955 год.

НЕ ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНИЮ

Весь многоголосый, пестрый шум реакционной запад-

ной печати по вопросу о разоружении можно, по сути, уложить в немудреную форму краткого диалога:

355

—Советский Союз настойчиво предлагает политику ограничения вооружений.

—Пропаганда!

—Советский Союз сократил свои вооруженные силы

почти на два миллиона человек.

—Про-па-ган-да.

—Говорят, что Земля вращается (вокруг Солнца.

—Пропа... А что? Кто это говорит?

—Все говорят.

Исоветские говорят? Гм... Надо подумать. Странно.

Слово «пропаганда» приобрело на дипломатическом и публицистическом языке в некоторых странах особое значение. Оно ничего общего не имеет с прямым и буквальным значением этого слова: с распространением определенных идей. Стоит советским политическим деятелям сделать какое-либо заявление, предпринять ка- кие-либо меры для разрядки международного напряжения и укрепления дружественных отношений с другими народами, как с деревьев, тфеимущеегвенно заокеанских,

срываются встревоженные галки, и начинается пронзительный крик:

—Не верррим! Неискррренне! Маневррр! Пропа-

ганда!

Иногда до курьезов доходит. Разработали в свое время западные державы шкалу всеобщего ограничения вооруженных сил. Для СССР, США и Китая —>до полутора миллионов человек. Те газетные соловьи, которые кормятся баснями, защелкали хором:

—Реальное, мудрое предложение...

Потом это же предложение поддержал Советский

Союз, и те же соловьи неожиданно закаркали по-воро- ньи:

— Пропаганда!

Таким образом, слово «пропаганда» в переводе на язык западной дипломатии означает одно: «Не желаем разоружаться».

Изобретено универсальное слово, своего рода дипломатическая отмычка, устраняющая необходимость

логической аргументации. При таких условиях дипломатическое дело до крайности упрощается и даже может

быть автоматизировано.

Во всяком случае, нет никакой надобности изучения

356

советских предложений, анализа, вдумчивого отношения к международным событиям. Кричи: «Пропаганда!». Вот и все.

Убеждает ли кого и в какой мере крик о «пропаганде»? Любопытно, что слово это одно-едино, а произносится с разными интонациями. Если расценивать в плане музыкальном, то выходит не одноголосие, не унисон и не полифония,многоголосие, а совершенная какофония, то есть кто в лес, кто по дрова. В Америке, например,

по преимуществу	в дремучий лес, а в Англии — больше
по дрова.
Именно Чакое	впечатление получается, когда зна-

комишься с откликами буржуазной прессы разных стран на последнее предложение Советского правительства о том, что надо бы и другим правительствам последовать советскому примеру и сократить свои вооруженные силы и вооружения.

Одни говорят, что хотя Советский Союз и сокращает почти на два миллиона человек свою армию, но не сокращает, а даже якобы приумножает свою вооруженную мощь. Другие говорят, что хотя действительно сокращает, но еще недостаточно, надо больше. Третьи говорят, что, сколько 'бы ОООР односторонне ни сокращал свои

вооружения, все равно ничего не выйдет. Надо ждать всеобъемлющего международного соглашения по разоружению. Другими словами, надо отложить разоружение «до морковкина заговенья» или же начать дело «после дождика в четверг».

Пестрый какаду из джунглей американского агентства Юнайтед Пресс кричит просто и уверенно: «Чистая пропаганда!»,— а осторожный лондонский «Экономист» признается не без смущения, что пропаганда, мол, пропагандой, а призыв Советского Союза «весьма привлекателен, когда усиливается спор из-за расходов на оборону».

Это говорит о немалом разброде в странах Запада. Оказывается, крик «Пропаганда!» не имеет того действенного характера, какой хотят ему придать изобретатели чудодейственного рыбьего слова. Есть в народных сказках поверье о таком слове, о щучьем велении. По мо- ему-де хотению, по щучьему велению...

Но жизнь идет не по прихоти заокенских щук. Их сло-

357

во теряет свою действенно.сть на Западе, а на Востоке оно и прежде действенности почти не имело. Здесь советская политика мира находит поддержку в политике мира Китайской Народной Республики и других стран народной демократии, Индии. Многочисленные гости Советского Союза из Азии, Западной Европы признают миролюбие и реализм советской дипломатии.

Сила советской политики как раз в том, что это политика искренняя, жизненная, проникнутая подлинным

дружелюбием, подлинными страстным стремлением к миру. Именно это придает советской политике действенность и активность.

На крике не построишь никакой политики. Поэтому у противников мира и разоружения нет прямой и последовательной политики. Они очень хотели бы перенять инициативу у политики мира, но не могут. Поэтому они и вынуждены называть пропагандой все, что бы ни

предпринимал Советский Союз.

Если кое-кто на Западе считает, что сокращение Советских Вооруженных Сил пропагандирует советскую политику мира и привлекательно для народов мира, то почему бы и им не заняться такой пропагандой? Пусть другие державы не остаются в стороне. Советские люди не претендуют на монополиюв этой области.

1956 год.

БЕРНС, МАРКА И ТРАДИЦИИ

Среди английских школьников, как и среди школьников всех стран, есть страстные коллекционеры почтовых

марок. Поэтому вполне возможен такой диалог в одной английской, точнее, шотландской, семье:

—Папа, кто изображен на этой русской марке?

—Роберт Берне.

—Почему? Разве у русских тоже есть Роберт Берне?

—Нет, это наш славный поэт Роберт Берне.

—' Почему же,	папа, на чужой марке наш Берне?
— Потому что, Джонни, двухсотлетие		великого шот-
ландского поэта с	огромной любовью	отмечают все
культурные народы.

358

—А почему у нас нет почтовой марки с изображением Бернса?

—Потому что у нас нельзя.

—Почему нельзя?

—Традиции запрещают.

—Почему традиции?..

—Я прошу тебя, дорогой сын, не злоупотреблять

своим «почему». Сказано: нельзя — и нельзя. Наш генеральный почтмейстер, министр почты и телеграфа ХиЛл, говорит, что это против традиции. Можно на марках изображать только монархов и знатных особ. А Роберт Берне — лишь поэт.

—А почему Берне не знатная особа, если его чествуют народы всего мира?

—Дорогой сын, мне надоели твои «почему». Вот возьму и покажу тебе, почему!

—Папа, это непедагогично.

—Зато традиционно.

Этот вымышленный, но вполне возможный диалог основан на другом диалоге, совершенно реальном, но не-

вероятном. В	роли сына-школьника —достопочтенный
член английской палаты общин сэр Томас Мур		(шотлан-
дец). В роли	отца —достопочтенный доктор	Хилл,

генеральный почтмейстер, то бишь министр почты и телеграфа.

Опуская все «достопочтенности», приводим диалог в сокращенном виде.

Сэр Т. Мур спрашивает, нельзя ли в связи с двухсотлетием Бернса выпустить почтовые марки с его изображением.

Доктор Хилл отвечает, что он уже ответил на подобный вопрос сэра Гектора Хьюза: нельзя, традиции не позволяют.

Сэр Т. Мур:

«Понимает ли мой истинно уважаемый друг, что своим ответом он разочарует миллионы поклонников Бернса во всей стране? Не мог ли бы он иметь другие, может быть, более блестящие мысли по этому вопросу?»

«Истинно уважаемый друг» отвечает, что у него нет более блестящих мыслей. Нельзя — и нельзя.

Другой член палаты, мистер Гектор Хьюз, попросил объяснить: почему все-таки нельзя?

359

Генерал-почтмейстер Хилл ответил:

«В нашей стране есть традиция, по которой изображение лиц царствующих монархов должно быть главной чертой всех наших марок, и, я думаю, нежелательно

отказываться от этой традиции».

Третий член палаты, мистер Эмрис Хьюз, в свою очередь, спрашивает, нельзя ли в таком случае вместо портрета Бернса воспроизвести на почтовой марке в его честь некоторые его стихи об английских консерваторах, о тори его времени.

На этот вопрос «истинно уважаемый друг» не соизволил дать ответа.

Таков пролог к предстоящему празднованию двухсотлетия любимого поэта шотландского народа. Мы должны теперь вернуться к нашему вымышленному школьнику Джонни и к его отцу. Они могут продолжить тот диалог, который оборван был в палате общин и не доведен до конца.

— Папа, что такое традиция?

— Традиция, Джонни,— это почтенная старина.

— А если эта почтенная совсем непочтенная, можно ли нарушить традицию?

—' Нельзя, Джонни, английские традиции неизмен-

ны.

—А почему, папа, я читал в газете, что консерваторы изменили традиционной внешней политике независимости Англии?

—Это, Джонни, не твоего ума дело. Надо было изменить — изменили. И вообще, повторяю, ты мне надоел

со своими «почему». Спроси мой ремень — он по традиции ответит.

— Достопочтенный и уважаемый отец! Не пора ли отказаться от этой ременной традиции?.. А какие стихи Бернса о тори имел в виду сэр Хьюз?

Не эту ли эпиграмму, посвященную одному из предков современных консерваторов:

В его роду известных много, Но сам он не в почете.

Так древнеримская дорога Теряется в болоте!

1956 год,

360