Заславский (2)
.pdfшистскую республику от «преждевременной» революции «несозревшего» пролетариата.
Бернштейн родился в 1850 году в Берлине, в семье железнодорожного служащего. Отец его был машинистом, и сохранилось умилительное семейное предание о том, как его отец вел придворный поезд и спас От крушения короля Вильгельма I. Сыну не удалось впоследствии спасти от крушения Вильгельма II, хотя он вел не менее осторожно социал-демократическую партию и пропойедовал вполне монархические чувства среди германского пролетариата.
Жизнь свою Бернштейн начинал как мелкий банковский служащий. Случай бросил его в эмиграцию. Он был секретарем зарубежного социал-демократического журнала «Цукунфт», в котором редактор Гехберг тщательно вытравлял революционность из рабочего движения. В 1880 году Бернштейн появился в Лондоне. Энгельс в письме к Беккеру так отозвался о германской социалис!ической организации того времени: «В их организации командуют не они, а Гехберг с помощью своего денежного мешка и рядом с ним его собуржуи — Шрамм и Бернштейн»,
Так он показался на исторической сцене, собуржуи Бернштейн. Но ему удалось войти в доверие к Энгельсу, стать секретарем Энгельса, и он несколько лет вращался вокруг великого человека, светясь его отраженным светом. Он оказался в числе хранителей литературного Наследства Маркса и Энгельса, и о том, как он искажал эго наследство при опубликовании его, стало известно лишь впоследствии из разоблачений тов. Рязанова. Но отраженного света хватило едва на три года. Собуржуи остался верен своей классовой природе. Энгельс умер в
1895 году, а уже в 1898 году Бернштейн начал «пересматривать» марксизм. Он не смел выступать со своими взглядами при жизни Энгельса, он прятал свои «Открытия», но Сейчас же после смерти Энгельса он исполь-
зовал свой авторитет «ученика», чтобы нагадить на могиле своих учителей.
Книга его не произвела бы сенсации, если бы она не исходила от человека, которого все знали как близкого к
471
Энгельсу. «Самодовольный пошляк» — так определил Бернштейна Плеханов в письме к Аксельроду.
Собуржуй был пленен процветанием капиталистической Германии 90-х годов. Он чувствовал себя достаточ-
но уютно в ней, сила юнкерства импонировала ему, парламентские успехи социал-демократии льстили политическому невзыскательному вкусу. Революционная диалектика была глубоко ему чужда. Германию Вильгельма II он принял за вечный, нормальный, желательный общественный строй. С мещанским самодовольством он третировал революции как нечто отжившее, бессмысленное в эпоху «демократии». История открывалась пред его умственным взором, как гладкое шоссе, по которому без борьбы и потрясений рабочий класс будет продвигаться, продвигаться, продвигаться... «То, что обыкновенно называют конечной целью социализма, для меня я и ч т о, а движение все». Эти слова стали формулой ревизио-* низма. В них был отказ от революции, от марксизма, от
классовой борьбы.
Любопытны первые впечатления от этой по-своему знаменитой книги. Жандармский полковник Зубатов, один из руководителей царской охранки, организатор известных провокаторских рабочих союзов, писал своему начальству: «Прочел сегодня в «Русских Ведомостях» о
вышедшей книге Бернштейна (она ранее была на русском в издании ,фонДа вольной русской прессы) — и ду-
шой затрепетал: вот наш союзник против безобразной российской социал-демократии. Не ожидал такого ехид-
ства от «Русских Ведомостей» по адресу социал-демокра- тов. Очевидно, публика трезвеет».
Царский жандармский полковник в книге видного со- циал-демократа открыл родственную душу. У него было
верное чутье. Он еще раньше подсовывал арестованным революционерам книгу Бернштейна в нелегальном издании, был первым усердным пропагандистом ревизио-
низма.
G другой стороны, Плеханов писал Аксельроду: «Ведь это полное отречение и от революционной тактики и от коммунизма. Нечего сказать, очень кстати пришлись эти статьи в 50-ю годовщину Манифеста коммунистиче-
ской партии. Я чуть не заболел от этих статей... Хочу допросить Каутского, как он обо всем этом думает. А ты как
472'
думаешь, напиши, пожалуйста, меня этот вопрос мучает
неотступно».
Аксельрод написал: «Бернштейновский поворот...
огорчил и только мимолетно взбудоражил меня, да и то не очень сильно».
Каутский тоже не растревожился и не заболел. В комической самоуверенности он полагал, что вся измена
Бернштейна только оттого, что он в последнее -время не находился в личном общении с Каутским, а лишь пере-
писывался. «Я от него еще не отказываюсь,— писал Каутский Аксельроду,— и надеюсь, что когда он опять вой-
дет в личное, не письменное только общение с нами, то в нашем Гамлете вновь найдется нечто от старого борца...»
Бернштейн — в виде Гамлета, принца Датского!
Надежда Каутского не оправдалась. Гамлет упорно отстаивал свое право быть Полонием в социализме. Каут-
ский выступил против своего друга, но с какой осторожностью, как деликатно критиковал он его! Бернштейн оставался для Каутского социал-демократом, имеющим право на «свою точку зрения». Каутский оставлял Бернштейну право на философский идеализм. «Я полагаю,— писал он,— что экономическая и историческая точки зрения Маркса и Энгельса оказываются в случае надоб-
ности совместимыми и с неокантианством» (Письмо к Плеханову 22 мая 1898 года). В это время Ленин, отре-
занный в минусинской ссылке от текущей социалистической литературы, еще незнакомый ' со статьями Берн-
штейна, но уже знавший о неокантианстве, требовал бить именно по этой, по философской стороне ревизионизма.
Под давлением передовых рабочих социал-демокра- тическая партия Германии выступила тогда против Берн-
штейна. Его не исключили, как этого требовал Плеханов. Но на него нападали и в печати и на рабочих со-
браниях. Бебель резко заклеймил его выступления. И тем не менее все собуржуи партии радовались его книге, как
радовался ей и Зубатов. Мещанские элементы нашли своего вождя. Не все были так «мужественны», как
Бернштейн, и Ауэр писал ему: «Дорогой Эди, ты осел! Так делают, но об этом не говорят». Это и была тактика
германской социал-демократической парши перед войной: делали по Бернштейну, но говорили по Каутскому.
473
«Дорогого Эди» теперь уж никак нельзя назвать дружески ослом не только из уважения к его преклонным ле-
там. Теперь германские социал-демократы «так делают» и «так говорят». О, теперь даже гораздо больше делают т а к и еще громче об этом говорят. Пропали последние
следы гой стыдобушку которой украшали себя дорево-
люционные собуржуи. Знаменитая книга Бернштейна теперь представляется невинным лепетом умеренного со-
циального реформатора. В ней ничего не говорится о беспощадной расправе с рабочим классом со стороны
социал-'демократических министров. Все это исторически вытекает из книги Бернштейна, но сам он вряд ли пред-
видел такие последствия своего ревизионизма.Его филистерское воображение вряд ли вмещало такие картины.
Он мечтгл о мирном развитии, об успехах без борьбы, о парламентских портфелях без крови, А его ученики и по-
клонники расхаживают среди передовых рабочих с резиновыми дубинками, участвуют в контрреволюционных за*
говорах и цепко держатся за портфели, обрызганные кровью рабочих.
Его называют пророком. Но какой же он пророк! Все его предсказания провалились скандально. Он, отвергав-*
ший революции, крах буржуазного общества, диктатуру пролетариата, социализм, празднует свое восьмидесяти-
летие среди гула и треска разваливающегося буржуазного общества. Он пережил революции в разных странах,
был современником советской республики в Германии и теперь бессильно брызжет старческой слюной, потеряв-
шей яд, в сторону социалистического государства. Зрение его еще не ослабело настолько, чтобы не видеть, как существует и прочно держится диктатура пролетариата в Советском Союзе. Он отрицает ее, но с тем же успехом можно отрицать солнце, движение земли, течение рек* Что осталось от теории мирного, бескризисного развития
капитализма и демократии? Книга, написанная мертвым языком, полная самодовольной пошлости.
Исполнилось только одно пророчество: германская социал-демократическая партия, некогда революционная партия рабочего класса, партия Либкнехта, Бебеля, Меринга, стала партией озлобленных мещан, партией Носке, Зеверинга, Мюллера. Германская социал-демокра- тическая партия отказалась от революционной тактики
474
и от коммунизма, и Каутский поплелся на старости лет вслед за Бернштейном.
Русские Меньшевики среди других гостей приветствовали Бернштейна. «Форвертс» не называет их имен. Но
был ли это Дан или Абрамович,— Берчштейна чествовали люди, именующие себя учениками Плеханова, ко-
торый чуть не заболел, когда появилась книга Вернштейна. И Не Мог присутствовать на чествовании Бернштейна
Зубатов, который с такой чуткостью открыл в нем еще во времена царизма союзника и друга,
1930 год.
ЮРОДСТВО И ЮРОДИВЫЕ В СОВРЕМЕННОЙ БУРЖУАЗНОЙ
ФИЛОСОФИИ
Современная буржуазная философия ищет выхода из жестокого кризиса на пути все большего сближения с религией. Философию и церковь империалистической буржуазии объединяет ненависть к материализму, разу-
му, науке, Демократии, объединяет и общий страх перед неудержимым -распространением марксизма-ленинизма. Реакционная философий и церковь выполняют общую
идеологическую задачу защиты империализма.
Вместе с фидеизмом буржуазная философия усваивает стиль церковных писаний, перенимает приемы и манеры религиозной практики. Патентованные мудрецы бур-
жуазии не считают |
для себя обязательным прибегать |
к последовательной |
и сколько-нибудь научной аргумен- |
тации. Они вещают. Через широко открытые двери агностшщвМа И субъективного идеализма являются миру чу-
деса.
Лозунг Шазад к Фоме Аквинскому!» оказывается
устарелым. Буржуазная философия нашего времени, оставляя последние позиции разума и логики, движется
вспять, к ТертулЛиану. Внешняя политика империалистической буржуазии,' охваченной злобной боязнью всего но-
вого, страхом перед коммунизмом, демократией, миром, услужливо освещена теолого-философским культом аб-
сурда.
475
Когда дела и авторитет церкви приходили в упадок, она прибегала к испытанному средству: торжественно канонизировала очередного святого и открывала его чудотворные мощи. Некогда такие попытки подогреть угасавшую веру имели временный успех.
Перенимая многовековой опыт церкви, буржуазная философия открыла недавно мощи датского философа
Серена Киркегора. Он жил и писал сто лет назад в Копенгагене, был мало кому известен и по заслугам своим прочно забыт.
Ныне его труды раскопаны, переведены на немецкий, английский, французскийязыки. Вокруг его имени поднят
великий рекламный шум. Так называемая школа экзистенциалистов, которую вернее надо было бы назвать светским орденом философствующих капуцинов, объявила Киркегора своим первоучителем. Старениями немецких экзистенциалистов и их французских единомышленников датский попик, который цинически издевался над всякой философией, канонизирован как якобы один из глубочайших мыслителей прошлого века.
В послевоенные годы в Западной Германии усиленно насаждается экзистенциализм — один из крайних видов субъективного идеализма, представителями которого являются Мартин Хайдеггер и Карл Ясперс. Хайдеггер подвизался и в гитлеровской Германии, а его «филосо-
фия» входила составной частью в «метафизику националсоциализма», то есть в человеконенавистническую идеологию гитлеризма. После войны под живительным долларовым дождем экзистенциализм Хайдеггера воскрес в боннской республике, реваншистские и милитаристские круги которой старательно взращивают идеологию реак-
ции и агрессии. Различные виды экзистенциализма распространились и во Франции. Здесь подвизается такой глашатай «философии абсурда», как Альбер Камюс, здесь
в лице Габриэля Марселя сложилось течение «христианского экзистенциализма» и т. д.
Все эти разнообразные представители экзистенциализма заявляют в один голос, что их не интересуют проблемы сущности, абстрактные понятия и идеи, что они порывают с традициями классической буржуазной ф'ило- •софии Канта, Гегеля во имя самоновейшего субъективного идеализма. Однако им все же не хочется вступать на
476
философскую арену в виде «не помнящих родства», они хотели бы состряпать некую родословную своему экзистенциализму. Поэтому экзистенциализм найден и в XIX веке, а его основоположником провозглашен всеми забытый датский попик Киркегор.
В реакционной литературе он окружен пошловатым ореолом бульварной моды. Он уже не просто Киркегор, а
блаженный Серен. Его писания— откровение. Знакомство с подлинным, немистифицированным Кир-
кегором должно поэтому начаться с разоблачения подлогов и подделок.
ЖИТИЕ И НШЗНЪ БЛАЖЕННОГО СЕРЕНА
Первым шагом в традиционной канонизации является сочинение биографии нового святого. Это процесс превращения обыкновенной житейской прозы в более или менее фантастическое житие. Тьму горьких истин прикрывает возвышающий церковь обман.
Такому превращению подверглась и жизнь Киркегора. В литературных произведениях почитателей он представлен как смелый мыслитель, бросивший вызов всей современной философии, как бесстрашный борец за истину, оригинальный и вдохновенный писатель. Подлинный Киркегор, как мы увидим, ничего общего не имеет с этим иконописным ликом.
Первым источником легенды в Киркегоре послужило утверждение некоторых буржуазных исследователей,
что Ибсен в своем Бранде хотел изобразить Киркегора. Гак это или не так,— не существенно. Образ Брэнда — да-
леко не лучшее создание Ибсена; ибсеновский Бранд вызывал сочувствие, когда он громил мир буржуазной пошлости и лжи, но всегда был ничтожен и смешон в своем этическом аристократизме.
Марксистская критика развенчала индивидуализм этого героя-одиночки, вскрыла классовые корни его мещанского бунта. Но романтический образ бунтаря-анар- хиста, идеализированный Ибсеном, импонировал своим протестом. Бранд бы принят некоторыми за революционера духа. Образ Бранда совершенно незаконно полностью отождествили с Киркегором. Некритически воспринятая легенда стала в дальнейшем обрастать всякими мифами
477
и послужила основой для фальсифицированного жития Киркегора,
Все мировоззрение Киркегора проникнуто доведенным до предела субъективизмом. Центральная категория его философии — «существование», но не реальное, физическое существование, а существование этической индивидуальности, противопоставленной объективному, чувственному бытию. Материальный мир, с его точки зрения,— нечто враждебное этической личности. Вся философия Киркегора сводится к возне с субъективно-этическими категориями страха, отчаяния и т. п. Почти все писания Киркегора—это писания о самом себе, о событиях личной
жизни, семейного быта, любви. Если не знать его биографии, многого нельзя понять в его суждениях, из чего не следует, что можно все понять, если знать биографию даже во всех деталях.
Причисляя себя отчисти к мыслителям «сократовской» школв!, Киркегор насмешливо отзывался о попытках познать внешний мир до завершения самопознания. Он говорил: «Понимать все, кроме самого себя, комично». «Человек есть дух,— утверждал Киркегор,— но что такое дух? Дух есть самость. Но что такое самость? Самость есть отношение, которое привязывает самого себя к самому себе». Поэтому анализ страха' перестать быть самим
собой, страха смерти, составляет содержание писаний Киркегора. За это он и причислен к первосвятителям эк-
зистенциализма.
Хотя Киркегор признавал достойной философского ин-
тереса и познания только собственную персону и поэтому во всех оаоих п^оиаведениях не удостаивал ни малей-
шим вниманием современное ему датское буржуазное общество; хотя он считал себя совершенно свободным от законод, нравов, моральных требований этого общества л даже вообще от всяких требований времени и пространства, все же, заносясь в горние сферы ничем не стесненного отвлеченного мышления, на деле ходил он по грешной зеадле в, конкретном образе датского мещанина.
Киркегор был родным сыном датской буржуазии своего времени. Более того, он был ее верным сыном, хотя и не всегда почтительным. Он отпускал иной раз язви-
тельные шутки по адресу своих соотечественников. Это не мешало ему со всем пылом отстаивать основные инте-
478
ресы своего класса, когда им угрожала опасность революционного движения трудящихся масс.
Для характеристики буржуазной культуры Дании в середине прошлого века мы можем ограничиться крат-
ким, но весьма выразительным свидетельством Энгельса. Он посетил в конце декабря 1846 года Данию и в письме
к Марксу так отозвался о датском буржуазном обществе; «Это ужасное свинство... Такого уровня нравственного, цехового, сословного убожества больше нигде не существует» (Соч. Т. XXI, стр. 59). Это соответствует тому
историческому факту, что Дания была в то время почти сплошь аграрной страной с патриархальным помещичь-
им землевладением. Она была наиболее отсталым углом
Западной Европы.
Правда, и в Дании капитализм уже подкапывался под &амые устои полукрепостнической*экономики. Врывались
сюда и весенние веяния предреволюционного времени. Складывались первые кадры датской демократической
интеллигенции.
Копенгаген был ближе всего к Берлину, толковавше-
му Гегеля в духе церковно-христианской ортодоксии. Буржуазная интеллигенция Дании питалась реакцион-
ной немецкой литературой и философией. Энгельс иронически замечает в том же письме о Дании, что там «ужасно много гегельянцев» (там же, стр. 60). Последнее подтверждает и Киркегор. Он писал в своей книге «Или — или», что философия Гегеля стала господствующей в Дании, когда в Германии она начала клониться
купадку.
Вбольшом почете была среди консервативных кругов
датского образованного общества немецкая реакционная романтическая литература. На идеализации фальсифи-
цированной старины воспитывалось в страхе божьем благонравное потомство датских негоциантов. Таким благочестивым негоциантом был и отец Киркегора.
Это был суровый, молчаливый человек, строго выполнявший все предписания церкви. По каким-то неясным причинам между сыном и отцом произошел разрыв.
Помирились они лишь незадолго до смерти старого Киркегора. Отец оставил сыну благословение и капитал, который дал возможность Киркегору прожить свой век не только, в достатке, но и в некоторой роскоши.
479
Мальчик рос болезненным, молчаливым. Ему хотелось быть актером, потом потянуло к изучению права. Отец потребовал отдать жизнь церкви, и сын покорно выполнил его волю. Он получил теологическое образование. В январе_1841 года он произнес первую проповедь и должен был получить небольшой приход.
Киркегор мирно шел по проторенному пути. Но его преследовал страх перед революцией, отблески которой
доносились и до Дании. Вся Западная Европа в те годы была охвачена предреволюционным брожением. В тихом углу Копенгагена молодой богослов горячо молился.
Не миновало его и общее увлечение Гегелем. Но, как это явствует из всех дальнейших его трудов, «рациональное зерно» гегелевской диалектики осталось чуждо бо-
гослову, учившемуся применять философские схемы к евангельским прописям".
Из событий этого времени в личной жизни Киркегора биограф больше всего внимания уделяет истории его люб-
ви и разрыва с семнадцатилетней Региной Ольсоп. Роману с Региной Ольсоп Киркегор впоследствии по-
святил книги «Виновен? — Не виновен» и «Дневник соблазнителя». Здесь пережевывается тема о любви эротической и любви супружеской. Страницы, посвященные этому же предмету в «Дневнике», частью уничтожены, частью в такой степени циничны, что не -могли быть полностью воспроизведены в печатных изданиях.
Мы подошли к 1842 году. В жизни Киркегора это важная дата. Время от времени Киркегор совершал поездки в Берлин. Не случайно он оказался здесь и в марте 1842 года, когда в аудитории № 6 Берлинского университета по специальному приглашению прусского правительства Шеллинг читал свой курс по философии откровения.
Фридрих Энгельс оставил нам художественное описание аудитории: «Посреди задорной молодежи там и сям
сидит седобородый штабной офицер и рядом с ним, держа себя совершенно непринужденно, вольноопреде-
ляющийся, который в другом обществе не знал бы, как и выразить свою преданность высокому начальству. Старые доктрра и лица духовного звания, чьи матрикулы
скоро должны справлять свой юбилей, встряхивают стариной и садятся снова на университетскую скамью. Евреи
480