Заславский (2)

ядерной физики. Абсурд Киркегора никаких таких манипуляций не допускает.

Киркегор говорит; «Вера —•смерть разума», «Вера начинается там, где кончается мысль», «Вера относится

к доказательству, как к своему врагу». По Киркегору, вера и абсурд — одно и то же. Прыжок в абсурд есть пры-

жок в религию, в веру.

/

Прыжок в абсурд сопровождается и обусловливается парадоксом и скандалом. Учение о парадоксе и скандале

излагается весьма пространно, с претензией на особую оригинальность.

Парадокс сводится у Киркегора к игре словами. Он исписал десятки страниц о том, что симпатия — это ан-

типатия, а антипатия — симпатия. Все

становится

кверху ногами. Все понятия извращаются. Это и есть верный путь к абсурду.

Скандал — необходимое условие для прыжка в абсурд и для абсурда, форма полного, окончательного, решительного ртзрыва с миром разума. Только та вера является абсурдом и, стало быть, подлинным вы-

ражением религиозного чувства, которая открыто, вызывающе, демонстративно порывает со всеми понятиями, навыками, нормами разумного, общества. Скандал должен быть внезапным и потрясающим. «Скандал— это шок,— говорит Киркегор,— который открывает

дорогу к 'вере».

Киркегор клеймит тех теологов, которые пытаются примирить с разумом евангельское предание о том, что Христос накормил пять тысяч человек лятью хлебами и

двумя	рьнэами. Подлинно верующий утверждает это, не
боясь	скандала.	Да,	говорит верующий		скандалист,
именно	так — пять хлебов			и 'see рыбы! Это	верно, по-
тому что это абсурд.
Религиозный		тип,	по	Киркегору,— библейский пра-

отец Авраам. О нем повествует он в книге «Страх и тре-

пет». В ней, пожалуй, наиболее ярко и ясно изложены его представления о религии.

Бог приказал Аврааму заклать на жертвеннике лю-

бимого сына Исаака. Не колеблясь, не рассуждая, Авраам берет отрока и ведет его на гору. Авраам тщатель-

но обдумал все детали предстоящего убиения и сожжения сына, захватил нож, дрова, веревку, но даже и мыс-

491

ли не мелькнуло у него, надо ли действительно убивать сына во славу бога. Предание это в течение веков служит

примером верного служения богу и высшей моральной самоотверженности!

Киркегор на все лады комментирует этот миф, подходит к нему с разных точек зрения, бесконечно философствует и пытается доказать, что хотя деяние Авраама не поддается никакому осмыслению, что оно в высшей

степени неразумно и безнравственно и сам он должен производить отталкивающее впечатление своей готовностью выполнить отвратительный и бессмысленный приказ, однако миф потрясает глубиной религиозной убежденности.

Это и приводится в качестве примера того, что явления и понятия, совершенно^ бессмысленные ^и безнрав-

ственные в мире разума, приобретают истинность и красоту в мире религиозного абсурда.

Киркегор уверяет, что перепробовал вс$ точки разумного зрения и ни с одной из них деяние Авраама не мо-

жет быть осмыслено. Это неверно, ^иркегор и не пытался стать на историческую точку зрения. Историзм глу-

боко чужд его мышлению. А между тем стоит перенести Авраама с Исааком в условия первобытного, патриар-

хального общества с фетишистской верой, и истоки мифа будут понятны.

Киркегор показывает нам идеал не только своего «религиозного человека» — дикаря, но и своего бога. Это жестокий, свирепый бог. Его божественное призвание — мучить людей. Так и писал Киркегор: «Бог есть смертельный враг человека». Отеческая любовь бога выражается, по Киркегору, в том, что бог не может полюбить человека, не мучая его. И Киркегор находил в себе признаки религиозного сознания, получая «известное удовольствие от самоистязания».

Такова вера Киркегора. Парадоксы Киркегора переносят нас в те времена, когда отцы-инквизиторы к вящей славе бога заживо сжигали на кострах людей, а верующие самоистязались веригами. Этим они ублажали бога. Философский абсурд Киркегора, его абсолютный

иррационализм — это	идеальный	мир средневековья.
Скандал лишь в том,	что все это	выдается за новизну

в XIX веке полоумным датским попиком, а в XX веке —

492

его последователями, спекулирующими на мощах бла-

женного Серена.

В этих условиях надо, сорвав маску лживой романти-

ки и философской фальши, назвать вещи своими именами. Иррационализм в точном переводе на русский язык—

бессм'ыслица, абсурд, чепуха.

Царство абсурда — тот самый мир, в котором дважды

два даже не пять, а стеариновая свечка, официальным же гимном служит детская песенка:

Рассказать вам чепуху Или просто враки: Сено косят на лугу Молотками раки.

Погрузившись в мир чепухи, Киркегор не упускает, однако, из виду земного назначения религии. Она должна быть оплотом против нежелательных, с точки зрения су-

ществующего порядка, политических и общественных движений. По Киркегору, суть религии в том, чтобы изо-

лировать инвалида, отделить его от прочего человечества. Нельзя обойти молчанием эротику Киркегора. Она за-

нимает очень большое место в его произведениях и едва ли не центральное место в его мыслях и чувствах. Эро-

тические страницы — грязнейшие в творчестве Киркегора. Порнография дополняет общий облик Киркегора и

свидетельствует об его сексуальной извращенности.

Эту черту в Киркегоре полезно отметить, потому что,

по его словам, эстетическая стадия заканчивается цинизмом (как этическая — скукой). Цинизм и порнография

составляют неотъемлемую часть всех писаний современных поклонниковКиркегора.

Его поклонники спорят о том, был ли он верующим, совершил ли прыжок в абсурд.

Он, несомненно, прыгал. Но он не мог жить без скандала и в мире абсурда. Люди, отрекшиеся от разума, об-

речены на молчание. Им не о чем говорить. Последовательный, до предела доведенный субъективизм становит-

ся синонимомумственного мрака.

Отшельники, столпники налагали на себя обет мол-

чания. Они уходили в пустыню. Это, по-видимому, прельщало и Киркегора. Иногда он хотел помолчать, о чем

свидетельствуют его псевдонимы: Эремит (Отшельник), Де Силенцио (Молчальник), Тацитурнус (Молчаливый).

493

Но парадокс заключался в том, что Киркегор был самым болтливым из всех философствовавших писателей прошлого века. Он болтал, как сорока.

Прыгнув со скандалом в мир религиозного абсурда,

исписав сотни страниц парадоксами, он снова и снова совершает свои сальто-мортале. «Ах, его душа боролась между верой и сомнением!» — вздыхают его поклонни-

ки. Конечно, вера Киркегора не многого стоит. Но и неверие стоит не больше.

От поисков истины Киркегор решительно отказался

с самого начала, объявив" разум источником заблуждений. Он пишет о том, что колебания сами по себе были для него источником наслаждения.

Он то как верующий громит неверующих и проклинает материалистов и атеистов, то цинически\заявляет, что никогда не был верующим. Киркегор превозносит христианство как высшее выражение религиозного абсурда, выдает себя за ревностного христианина и требует беспрекословного подчинения всем догматам церкви. И тут же отпускает такие шуточки: «Христиане в сравнении с

язычниками — мерины в сравнениис жеребцами».

Ни во что не веря, ничего не любя, Киркегор замыкал-

ся в свой футляр, чтобы избежать всякого соприкосновения с ненавистным ему реальным миром.

Но, заслышав звуки приближающейся революции, увидев демократическую молодежь на улицах Копенга-

гена, Киркегор вылез из футляра и, вооруженный зонтиком, оголтело бросился на социальные и политические

идеи 1848 года. Они и не так сильны были в Дании, Национализм датской буржуазии, боявшейся отделения

Шлезвига с его преобладающим немецким населением, исказил освободительный дух демократического движе-

ния. Монархии ничто не угрожало в самой Дании. Помещики не беспокоились за свои владения. Дело разре-

шалось несущественными реформами. Но Киркегор в исступлении размахивал зонтиком, как если бы барри-

кады воздвигались не на улицах Парижа,, а на тихих площадях Копенгагена.

Киркегор потерпел жестокую неудачу. Этот выходец из средневековья, истерически вопивший о демократической опасности, не импонировал даже консервативной буржуазии. Демократическая печать высмеяла оглашен-

494

ного реакционера. Оскорбленный, осмеянный, он снова скрыйся в своем футляре, посылая проклятия газетам, которые он считал самым ужасным порождением безбожной демократии.

УБИТЫЕ СМЕХОМ

Кто же был он, этот неистовый враг разума, нигилист и циник: теолог, философ, поэт? Об этом идет спор в современной буржуазной литературе о Киркегоре,

Теологи открещиваются от него и подсовывают философам. Но и те «философы», которые называют его «сме-

лым мыслителем», выражают сомнение, можно ли	все
же без оговорок причислить его к философам.
Профессор Жоливе, в общем благосклонный к Кирке-
ropy, спрашивает: «В самом деле, можно ли говорить	о

философии Киркегора?.. Он не имел никакой философской системы». Жоливе называет Киркегора «антиинтел-

лектуалистом».

Макс Бензе, преклоняющийся перед «гениальностью» Киркегора, говорит, что его нельзя рассматривать ни как философа, ни как богослова. Киркегор, по словам Бензе, был «разрушителем христианской философии».

Не подлежит сомнению, что Киркегор был сторонником доведенного до крайности иррационализма. _Он считал бессмыслицу высшим выражением мысли. Но бессмыслица — это конец философии.

Поэты не примут Киркегора в свой цех: он сух и рас-

судочен в своем безрассудстве.

Ни теолог, ни филрсоф и ни поэт, Киркегор — юродивый. Это наиболее точное определение для него. Он обладает всеми атрибутами юродства. Шутовская игра псев-

донимами, нарочито темная, запутанная речь, желание придать себе загадочность и таинственность, переходы

от тоски к возбуждению, высокомернаяпретенциозность, неудержимая болтливость, чудачества в одежде и манерах, грязный цинизм — все -это черты юродства, действующего на воображение нетребовательных слушателей

ичитателей.

Вистории церкви юродство — не случайное явление. Оно всегда сопутствовало мракобесию, юродивые не были священниками Но церковь относилась к ним благо-

склонно и покровительствовала им. Она остерегалась

495

впускать их в храм и отводила им место на паперти. Верующие относились к юродивым с жа'лойтью и благоговением, принимая невнятное бормотание за божью благодать и разгадывая в непонятных словах вещую мудрость.

Покровительство юродивым опиралось на евангельский текст: «Блаженны нищие духом, ибо таковых есть царствие божие». Юродивые спекулировали на своей духовной нищете. Монастыри сделали юродство источником доходов, содержали своры «старцев», «блаженных», всякого рода прорицателей.

Юродство практиковалось и в русской церкви. В середине прошлого века большой известностью у московских купчих пользовался юродивый Иван Яковлевич Корейша, хронический клиент богоугодного заведения для умалишенных. Загадочные изречения Ивана Яковлевича облетали Москву и проникали в печать.

Реакционная литература выдвинула против материализма 60-х годов своих юродивых «философов». Наи-

более известным среди них был профессор киевской духовной академии Аскоченский. Он ломался и кривлялся

не хуже Киркегора и так же, как Киркегор, восставал против разума — источника бесовского соблазна. Аскоченский стал мишенью для острых стрел сатиры Добролюбова, Писарева, «Свистка», «Искры».

Писарев говорил об Аскоченском: «У Аскоченского есть положительная сторона — ханжество, и отрицательная— ненависть к человеческому разуму. Эта отрицательная сторона, эта ненависть у него груба, рьяна, нелепа...» Писарев отказывался от спора с Аскоченским, Юркевичем и прочими мракобесами, отказывался и от подробного разбора их произведений. Он писал: «..,Спорить с вами мы не будем, а смеяться, если придет расположение, не преминем. Спора вы требуете, а смеха боитесь. Вот смехом-то мы вас и доконаем» (Соч. Т. 1, стр.

378 и др.).

Чернышевский высмеял Юркевича, сравнивал его с юродивым Иваном Яковлевичем Корейшей. Герцен называл Аскоченского «богомокрицей», которая живет под штукатуркой (см. Соч. Т. X, стр. 394).

Смех оказался весьма действенным оружием против мракобесия и философского юродства. Юркевич и Аско-

496

ченский были убиты веселым сатирическим смехом передовой материалистической литературы. Они преданы забвению и никогда не оживут,— разве только наши современные «богомокрицы» в США в поисках новых мощей раскопают их произведения и преподнесут как открове-

ние юродствующего слова...

Все эти разрушители реального мира, возводившие свое «я» в высший закон познания, были уничтожены задорным и веселым смехом нового мира, смехом разума

и науки.

Так же был убит смехом и Киркегор.

Гримасничая и юродствуя, Киркегор говорил: «Толь-

ко один человек способен критиковать меня: это я сам». Но в действительности Киркегор жаждал критики.

Он хотел, чтобы с ним спорили, чтобы его принимали всерьез ученые люди и философы. Он не боялся шума

и скандала, напротив, он шел на скандал. Но он смертельно боялся смехй.

Киркегор яростно выступал против датской демократической интеллигенции. На его проклятия демокра-

тическая молодежь ответила градом остроумных карикатур, пародий, фельетонов в сатирическом журнале «Корсар». В самый короткий срок Киркегор стал посме-

шищем Копенгагена. Смеялись над его философскими бреднями, над его «глубокомыслием», над его претен-

зиями казаться светским львом, над странностями его

одежды, над его зонтиком. Киркегор пытался показать, что он презирает этот смех,— не вышло это у него.

В «Дневнике» он писал: «Я мученик смеха, я не могу сказать о себе более точно и более глубоко: я мученик смеха... Вся моя жизнь направлена на то, чтобы быть мучеником смеха. Я познаю себя именно в мученичестве

смеха...» Киркегор писал о «Корсаре»: «Поджаривание на

медленном огне, колесование,- пытки в тропических странах — муравьи на обмазанной медом жертве,— все это

слабо в сравнении с муками засмеянного на смерть». Тщетно Киркегор пытался обороняться статьями в

реакционной печати, направленными против «Корсара» как «недостойного органа отталкивающей иронии».

Убитый всеобщим смехом, Киркегор был предан всеобщему забвению.

32 Д Заславский Т П

497

Раскопав мощи Серена Киркегора, сочинив его житие и апокрифы, современная реакционная «философия» вос-

крешает себе на потребу средневековое юродство. Спрос на юродивых весьма велик. Их требует обанкротившая-

ся наука, ищущая и обретающая бога в атомном ядре,

а еще больше в атомной бомбе. Юродивые в чести в современной буржуазной литературе и искусстве. Сюрре-

ализм — тот же иррационализм, та же бессмыслица it чепуха.

Канонизация Киркегора показательна для капиталистического общества в стадии его упадка и разложения. Экзистенциалисты, рекламирующие Киркегора как сильную и оригинальную личность, на деле выволакивают на сцену распад личности. Это признают и некоторые поклонники Киркегора. Бензе называет его болтовню «философией кризиса человечества». Вернее сказать, бур-

жуазного общества. Отказ от разума—-необходимое следствие того состояния, которому разумное человечество от-

казывает в праве на существование.

В Киркегоре буржуазная идеология j падка и гибе-

ли узнает собственный страх перед реальной действительностью. Философы реакционной буржуазии так же

бегут от реального* мира, как ее государственные мужи бегут от реальнойполитики.

В. И. Ленин писал, что «философский идеализм есть только прикрытая, принаряженная чертовщина» (Соч.

Т. 14, стр. 170). Банкротство философского идеализма выражается в наши дни в том, что нет уже возможности прикрывать, принаряжать чертовщину. Она высту-

пает совершенно открыто в писаниях Киркегора, пророка

экзистенциализма, и в писаниях его апостолов. Хейдеггер так же боится реального мира, как Киркегор, он так

же прячется в футляр, что не мешает ему из своей кельи громить безбожную демократию и призывать к крестовому походу против коммунизма. У философских ворон современного мракобесия различное оперение, но всех объединяет общий страх перед жизнью, пере"д разумом, перед наукой, перед, марксизмом-ленинизмом. Все они при-

крывают обветшалым идеалистическим рубищем кривляющееся юродство.

Воскрешая Киркегора, современные юродивые воскрешают средневековье. Они пытаются увести'человечество

498

на 500 лет вспять. Но и там победно звучитч злой смех «Похвального слова глупости». Мы видим, как снова цар-

ственная глупость окружает себя юродивыми и шутами. «Свое невнятное бормотание почитают они признаком глубокомыслия, недоступного уразумению толпы» (Эразм Роттердамский «Похвальное слово глупости», стр. 148,

1932).

Щедрин ядовито высмеивал философию иррационализма. В «Проекте современного балета» есть Большой jra-

нец Чепухи. Она исполняет па-де-труа вместе с Враньем и

Лганьем. Но разве не танцует точно так же вся современная идеалистическая философия и литература, от-

рекшаяся от разума и надевшая на голову дурацкий колпак?..

Следуя мудрому завету Писарева, философия и наука реального мира, опирающаяся на разумное познание действительности, не спорит с юродивыми, с. «богомокрвдами» нашего времени. Она смеется над ними,

1958 год.

СМЕРТЯШКИНЫ

Из всех видов французского довоенного экспорта стал

оживать после войны прежде всего экспорт парижских дамских мод. В журнале «Иллюстрасион» изображены

последние модели Пакена, Руфф, Гре. Журнал, обрамляет изящные костюмы такимнационально-философским

рюшем:

«Эти моды необходимы для нашего международного престижа. Только Париж сохраняет свою монополию портняжного вкуса. Пусть растет за океаном спрос на

эти восхитительные	наряды. Тогда изобилие войдет в на-
ши дома, У нас "во	Франции трудолюбивому муравью
нужна стрекоза».
Эта стрекозья философия откровенно расценивает се-

бя в долларах. Французские закройщики модных нарядов связывают свои надежды с прихотью богатых аме-

риканских дам.

В этом плане надо рассматривать также некоторые литературные произведения Сартра и его школы — мы

499

едва не сказали мастерской — экзистенциализма.Французская и американская буржуазная печать усиленно

рекламирует их как самое модное слово французской ли-

тературы: модная поэзия, модные романы, модная философия. Название журнала Сартра «Le Temps modernes»

правильнее всего перевести «Новомодное время».

Жан Полю Сартру 40 лет. Он был до войны профессором философии. В основном его труде «Etre et Neant» («Бытие и небытие») свыше 800 страниц, написанных в стиле немецкой университетской философии.

Однако идеи экзистенциализма весьма портативны, и их нетрудно изложить в немногих строках. Сам Сартр не претендует на особую оригинальность. В родословном дереве экзистенциализма значатся мракобесы средневе-

ковой теологии. Ближайшими своими учителями Сартр называет датского мистика Серена Киркегора (1813—•

1855)	и современного немецкого профессора Хейдегтера.
Вряд	ли	стоило. Сартру — писателю,	сочувствующему
движению		за мир,— ссылаться на такого	«учителя», как
Хейдеггер.		Ведь сей муж — один из тех,	кто во времена

владычества Гитлера превратил университет Фрейбурга в фашистское стойло для молодых эсэсовцев. В опоганен-

ных аудиториях этого университета изготовлялась «философская» надстройка над печами Майданека.

Киркегор учил тому, что основное в жизни человека — это страх перед непонятной и непознаваемой жизнью.

Его книги так и называются: «Страх и трепет», «Понятие о страхе» и т. п.

Хейдеггер считает, что основное в жизни человека — это предсмертное томление. Человек, по его словам, «бро-

шен в жизнь» и «падает к смерти». Только в смерти есть смысл, а жизнь бессмысленна. С этим связаны пропо*

ведь слепой покорности силе и вера в мистическую власть немецкого фюрера.

Сартр вслед за своими учителями	отрицает	какой
бы то ни было смысл в жизни человека	и народа.	Един-

ственная реальность, единственная истина, по Сартру,— это «мое личное существование». Все прочее — домысел, вымысел, ложь.

Существование по-французски— экзистенс, отсюда экзистенциализм — учение о случайности и бессмысленности исторического процесса, о лживости всякой мора-

500