и мусульмане хотят увидеть, что за вещь христианское откровение. Слышен смешанный гул немецкой, француз-
ской, английской,венгерской, польской, русской,новогре-
ческой и турецкой речи,— но |
вот раздается звонок, и |
Шеллинг всходит на кафедру» |
(Соч. Т. II, стр. 106). |
За философскими спорами крылись острые политиче-
ские схватки, Энгельс писал, что сокрушение реакцией левых гегельянцев преследовало задачу уничтожения
«всех атеистов всех нехристей» (там же, стр. 115). Это был крестовый поход реакции против революционной де-
мократии. За философскими боями в Берлине следили и передовые русские люди. Герцен записывал в своем дневнике о гастролях Шеллинга: «Это — схоластика и с тем вместе ложь» (Соч. Т. III, стр. 132). А Белинский писал
саркастически об одном из тех русских молодых людей, которых Энгельс видел в аудитории № 6: «Катков явно принадлежит к берлинской философской школе: лекции
Шеллинга об откровении кажутся ему глубже всего, что только есть на свете. Бедный Гегель!» («Письма». Т. 2,
стр.306).
Киркегор принадлежал к той же категории слушателей. Он вполне сочувствовал разгрому левых гегель-
янцев и апологии откровения. Но и Шеллинг не вполне удовлетворял его. Третируя разум как несовершенный, второстепенный, служебный источник познания,Шеллинг
все же не изгонял его окончательно из своей философской концепции. Он оставлял разум при откровении,чтобы придать самой вере некий «разумный вид». Этого тре-
бовали интересы церкви и христианского государства. Шеллинг на кафедре выступал как прусский чиновник.
Благоразумие не допускало полного устранения разума. Маленькому датскому пастору были чужды сообра-
жения такого рода. Он требовал святого откровения во всей его мистической безбрежности.
И именно тогда, когда Шеллинг возвещал миру разрушение разума и торжество веры, один из его слушателей, молодой Энгельс, в памфлете «Шеллинг и откровение» предсказывал новую зарю в философии, «всемирную историческую зарю», торжество свободной революционной мысли над трусливым тупоумием мракобесия. Мысль передовых людей, развивая «рациональное зерно» гегелевсжой диалектики, уже прокладывала путь диалек-
тическому и историческому материализму и в историческом бытии человечества, в его классовых битвах откры-
вала источник его сознания.
По-видимому, Киркегор чувствовал себя неуютно в
той аудитории, где Энгельс возглавлял задорную молодежь. Киркегор поспешил в родную датскую лужу, во-
оруженный к яростному бою против всех атеистов и нехристей, и немедленно открыл поход против материа-
лизма, против разума, против логики. С этого иначинается его известность в Копенгагене.
Киркегор пишет неудержимо, непрерывно, многословно. Ежегодно он выпускает в свет новую книгу, а иной
раз и две. Печатает он их на свои средства, так как обычно не находит издателей. Некоторые произведения его
расходятся в десятках экземпляров. Сначала эти книги рождали недоумение. Потом странность их содержания
и формы произвели впечатление скандала. Это не смущает Киркегора. Напротив, скандал входит в его наме-
рения.
К странности его литературных произведений присоединяются странности поведения. Не выходя из духовного звания, он превращается в светского хлыща. Его зна-
ют как завсегдатая модных ресторанов и кафе. Киркегор старается одеваться по-моде, ищет общества праздных
щеголей, сорит деньгами. Он всячески подчеркивает свою принадлежность' к верхам датской буржуазии, к богатым людям. Он разыгрывает Дон-Жуана. У него обшир-
ные знакомства, но нет друзей. На светском поприще он
также терпит неудачу.
Вот его внешность: «Тощий, сутулый, производящий
впечатление горбатого, он сознавал-, что некрасив... Голос пронзительный, как у кастрата, со странными интонациями. Он сам называл его голосом совы».
Этим внешним чертам соответствуют черты характера. «Морально — человек тяжелого характера. Едкий, язвительный, редко любезный, он выражал чувство сво-
его превосходства в сатирических выпадах и оскорбительных замечаниях».
Киркегор сыпал парадоксами, защинГал самые крайние мнения и менял их с такой быстротой, что никто не
знал, каково же в действительности его мнение.
Его личный секретарь так описывает его домашний
быт. Киркегор жил один в большом особняке. По вечерам все комнаты были ярко освещены. В каждой комнате на столе — бумага и письменные принадлежности. Киркегор ходил из комнаты в комнату и писал, писал, писал... Это была неудержимая и болезненная страсть. Киркегор сам говорил: «Как Шахразада спасала свою жизнь непрерывными историями, так и я — постоянным писанием».
Но ни попытки бегства в рестораны и кофейни, ни лихорадочное сочинительство не могли исцелить страха Киркегора леред жизнью, перед реальной действительностью. Личный секретарь -перечисляет странности Киркегора: он боялся солнца, наглухо закрывал и занавешивал окна, выходил из дом*а в наглухо застегнутом пальто и всегда, во всякую погоду, носил с собой зонтик.
Зонтику Киркегор придавал символическоезначение. Он писал в дневнике: «Мой друг, мой зонтик! Он никогда не покидает меня... Он так дорог мне, что я не расстаюсь с ним. И чтобы показать ему, что нас связывают не грубый интерес, я прогуливаюсь с» ним по комнатам, раскрываю его, прижимаюсь подбородком -к его ручке, подношу ее к своим губам...»
Да „был ли он душевно здоров, этот властитель дум современных экзистенциалистов?
Современники Киркегора задавали себе этот вопрос. А позднее датский психиатр Хьяльмар Хельвег занялся исследованием этого в книге «Серен Киркегор. Психиат- рически-психологическое исследование» (Копенгаген, 1933). Изучив произведения Киркегора и его жизнь, профессор нашел у Киркегора маниакально-депрессивный
психоз. Киркегору, писал он, присуща боязнь деятельности, охлофобия -(боязнь толпы), тяга к одиночеству.
«Литературное опьянение», говорит психиатр, было сред-
ством |
отвлечься от меланхолии. |
|
Мы |
остановимся |
еще |
на одном, последнем |
эпизоде |
в жизни Киркегора. |
Этот |
эпизод наделал всего |
больше |
шума вокруг его имени и послужил главным поводом для легенд и подлогов.
В 1843 году на острове Борнхольм сошел с ума местный пастор Адлер. Началось с того, что он сжег свои рукописи и провозгласил себя новым земным воплощением Христа. Адлер призывал прихожан не верить в
священное писание, отказаться от церкви и следовать за ним. Датский епископ сместил Адлера, его отправили
на излечение, и вся история, не столь уж необычная,прошла бы незаметно, если бы не вмешался в это дело
Киркегор.
В крикливой, сенсационной форме он взял Адлера под свою защиту. Он объявил, что этот сумасшедший попик в действительности подлинный христианин и да-
же, по сути, единственный христианин в Дании, так как официальная церковь в лице ее епископов давно уже
разошлась с христианством и погрязла в мирских грехах.
Это был разрыв с официальной церковью. Киркегор обличал ее в оппортунизме, в недостаточной религиозности. Он обвинял все духовные власти в том, что они стали обыкновенными чиновниками, служат не богу, а маммо-
не...
Конечно, в обличениях Киркегора было много верного. Закулисная жизнь церкви была хорошо ему знакома.
Выступление Кйркегора было скандалом. Если преж-
де руководители датской церкви смотрели сквозь пальцы на чудачества Киркегора, видя в нем борца против материализма, демократии, безбожия, то теперь £>т него отвернулась и церковь. Датская буржуазия отнюдь не склонна была поддерживать скандалиста, нарушившего благочиние. Демократическая интеллигенция относилась к Киркегору враждебно, как к мракобесу.
Все отвернулись от Киркегора. Он провел свои по-
следние годы и умер в 1855 году в полном одиночестве, осмеянный иопозоренный.
Борьба с официальной церковью и разрыв с ней были впоследствии представлены апологетами Киркегора
как идейный подвиг, а сам он был окружен ореолом бесстращного, независимого борца за истину.
Однако истина заключается в том, что Киркегор восстал против церкви не как смелый борец за права разума и свободы совести, а как средневековый фанатик-изувер.
ПРЕМУДРОСТЬ БЕССМЫСЛИЦЫ И ЧЕПУХИ
Произведения Киркегора многочисленны. Они не вместились полностью в двенадцатитомное издание, вы-
шедшее на немецком языке в 1923 году в Иенеч Перечис-
лим основные.
«Или—или» (псевдоним Виктор Эремит (Отшельник).
«Страх и трепет. |
Диалектическая лирика» (псевдо- |
ним Иоганнес де Силенцио (Молчальник). |
|
«Повторение» (псевдоним |
Константин Констанциус), |
«Студии |
жизненного пути» |
(псевдоним |
Хиларий Пе- |
реплетчик) . |
|
|
|
|
«Понятие |
тоски. |
Простое |
исследование |
догматиче- |
ской проблемы первородного греха» (псевдоним Вигилий Хауфяиензис).
«Философский Брокен. Тоже немножко философии». Среди псевдонимов Киркегора есть Климакус, есть
Антиклимакус. Под первым псевдонимом вышла одна книга, под вторым — другая, и Климакус полемизирует
с Антиклимакусом, а сам Киркегор утверждал, что он ни один и ни другой, а что ему доставляло удовольствие заставлять Климакуса спорить с Антиклимакусом.
Уже в этой игре псевдонимами, ничем не оправданной, потому что Киркегор не скрывал своего авторства, есть шутовство, литературное кривлянье. Это впечатление подтверждается при знакомстве с содержанием книг и их стилем. Автор словечка в простоте не скажет, все с ужим-
кой, все „с гримасой. Заглавия претендуют на философскую значительность. Но ни одна работа не является
философским, теоретическим трудом, сколько-нибудь последовательным. Все они заполнены афоризмами, рассуждениями «по поводу», плохо связанными отрывками.
Чтобы не быть заподозренными в пристрастии, предоставим слово почитателям Киркегора: «Изложение Киркегора в литературном отношении так запутано, в
нем столько извилин, отступлений, заметок на полях, что читатель — и, без сомнения, автор —забывает, о чем идет
речь...» (R. Jolivet Introduction a Kierkegaar, p. 118). Сам Киркегор, ссылаясь на раннюю христианскую
литературу, по ее примеру старался «писать так, чтобы язычники не понимали», Он умышленно придавал сво-
им высказываниям характер загадочности, таинственности, двусмысленности.
Наиболее показателен отзыв о произведениях Киркегора его переводчика на немецкий язык и редактора Кри-
стофа Штремпфа: «Бесконечные и бесцельные повтореsi*. 485
ния; вставки, нарушающие связь; дурные, искусственные, бессодержательные переходы; к, этому присоединяется небрежность в языке, переходящая все границы
дозволенного».
Переводчик делает следующее заявление: «Мы вынуждены были не просто переводить, а и перерабатывать». В чем же выразилась «переработка*?
Оказывается, во-первых, сокращали оригинальный текст. Во-вторых, выбрасывали повторения, отступления, вычеркивали весь конец... Но этого мало. «Пришлось,-— говорит Штремпф,— кое-что и вставлять, чтобы восстановить связь... Вставлять слова, без которых фраза была бы непонятна». Но не только отдельные слова приписывали Киркегору, каких он не говорил, а целые фразы. Кроме того, «переставляли целые абзацы, отрывки.., Устраняли монотонность».
Эту операцию над текстами Киркегора переводчик оправдывает тем, что «точный перевод Киркегора вообще невозможен... Мы должны были отказаться от научного
перевода».
Таким образом, фальсифицирована не только биография Киркегора, но и его произведения. Традиции канонизации соблюдены. Есть житие, есть и апокрифы. Сочинения Киркегора подделаны, приукрашены.
Называя вещи своими именами, скажем прямо: это
произведения графомана, Киркегор не давал себе труда редактировать днем то, что писал ночью. Исписанные листы накапливались грудами и в таком виде отправлялись в печать. Бумага все терпела. Читатели были менее терпеливы: Киркегор жаловался на то, что его не читают,
Киркегор — трудный писатель, но совсем не потому, что он глубокий и сложный мыслитель. Его мысли, напротив, весьма убоги. ОЙ труден потому, что бессвязен, невнятен, он скорее бормочет, чем говорит,
Всякое изложение предполагает в большей или меньшей мере систематизацию. Но систематизация противна духу учения Киркегора. У Киркегора стиль афоризмов, часто ничем не связанных. Все попытки поклонников Киркегора представить его высказывания в виде системы являются фальсификацией его произведений.
Мы отказываемся от стройного изложения мыслей
Киркегора. Приведем его высказывания по возможно-
сти в подлинном их виде, не 'претендуя ни на последовательность, ни .на полноту. Разумеется, из бесконечного
и сумбурного потока можно наудить столько же других афоризмов и парадоксов, таких же или совершенно
противоположных. От этого общая картина не изменится. Мы постарались выбрать то, что наиболее часто по-
вторяется, совпадает с особенностями всего его идейного облика.
Значительное мест.о в произведениях Киркегора занимает яростная полемика с Гегелем. В особую вину Ге-
гелю Киркегор ставил то, что Гегель хочет все объяснить, в то время как, по Киркагору, и в области идей, какобы бы они ни были, ничего объяснить нельзя: все противоречиво и лживо.
По словам Энгельса, Шеллинг пытался контрабандой внести веру в науку. Киркегор начисто отрицает всякую
науку, всякое самостоятельное мышление да и мышление вообще. Война против Гегеля — это лишь первый
шаг в войне против разума, интеллекта. Если Шеллинг вводил в мышление мистику чувств и гностические фан-
тазии, то Киркегор ничего не оставляет в мышлении, кроме мистики чувств и гностических фантазий.
Он уничтожает разум во имя веры и прославляет не только неразумие, но и прямое безумие, которое, однако, не совсем последовательно просит не смешивать с су-
масшествием. Отрицая реальность объективного мира, Киркегор единственно реальным считает субъективный
мир СБОЯХ собственных чувств.
Киркегор осуждает на небытие всякую попытку обоб-
щения, 'без чего нет и самого мышления. Киркегор пишет: «Существование не может быть дсмыслено без того, что-
бы оно перестало существовать:^ Поэтому лживо все всеобщее. Может идти речь о существовании только от-
дельного, конкретного, непосредственного. Но и конкретное, отдельное может быть1 истинным, реально сущест-
вующим лишь в том случае, когда это — мое, субъективное, духовное существование, не поддающееся никакому
разумному осмысливанию, находящее свою «истину» только в мистическом, религиозном, противоразумном
чувстве.
Есть только «единственное». Никакой разумной свя-
зи между разными «единственными» нет и не может быть/
«Мир фиктивен» — часто повторяется у Киркегора. Ясно, что фиктивно всякое знание о мире, фиктивна вся-
кая наука. Киркегор относится к точным наукам с величайшим пренебрежением. С высокомерием мракобеса
Киркегор пишет: «Фары науки освещают ближний путь, но мешают видеть звезды. Простолюдин созерцает небо и звезды» («Евангелие страданий»). «Несчастье» нашей ЩЮХИ Киркегор видел в том, что «она слишком мно-
го знает», в то время как знать ничего нельзя.
В соответствии со своим представлением о «единст-
венном» Киркегор задает самому себе вопрос, в какой мере он может быть понятен другим. И приходит к за-
ключению, что может быть понятен в самой малой мере. Не без цинизма он заявлял, что представляет исключе-
ние из все^х проповедников веры. Они проповедуют другим, а он — самому себе.
В книге «Или — или» Киркегор устанавливает, что фиктивность и лживость существующего мира ведут к
тому, что человек никогда не может, руководствуясь знанием и мышлением, определить, что верно, а что не-
верно. Истины нет и не может быть. Из различных противоречивых положений человек волен выбрать любое: он все равно ошибется. Противоречия не сталкиваются и не развиваются. Они даны в каждом явлении как по-
стоянные категории.
Суть диалектики осталась чуждой Киркегору. Он от-
вергает развитие путем борьбы противоречий. Он видит в идее развития дьявольское наваждение. В истории есть только повторение. И его собственные мысли неразвиваются, никуда не идут, никуда не ведут, а повторяются с маниакальнойназойливостью.
Какое бы «или» не избрать, за ним все райно сле-
дует сознание ошибки и раскаяние. Вот образчик рассуждений Киркегора о тщетности всякого выбора;
|
|
|
|
|
|
|
|
«Женись — будешь |
каяться; |
не женишься — раскаешь- |
ся, |
жениться |
или |
не жениться —все |
равно раскаешь- |
ся. |
Смейся |
над |
глупостью |
мира — покаешься; |
плачь |
над |
ней — покаешься. Смех |
или плач — за |
ними |
раска- |
яние. Поверь |
девушке — раскаешься; |
не |
верь — раска- |
ешься, Повесишься — раскаешься; |
не |
повесишься — |
раскаешься... 'Такова, господа, вся суть жизненной
мудрости».
Плоская, пошлая, казуистическая «мудрость»! Ори-
гинальна в ней лишь допускаемая Киркегором возможность раскаяться после успешного самоповешения. Но,
как увидим, в свете его учения об абсурде и в'этом ничего нет невозможного.
Киркегор с чванливым презрением относится ко всяким попыткам и стремлениям людей придать социальным
и политическим отношениям более разумный вид. В своем «Дневнике» он писал: «Вся Европа с возрастающей
страстью погружается в проблемы, которые нельзя решить (без бога». Ему отвратительны демократические
принципы, которые он называет не иначе, как «дьявольскими принципами нивелирования». Особое раздраже-
ние, прямо-таки ярость, вызывает у Киркегора идея социализма: «Мнение, будто принцип ассоциации (который может иметь значение лишь п® отношению к материальным интересам) является в наше время положительным, а не отрицательным,— увертка, отвлечение, иллюзия, диалектика которой такова...: социализм укреп-
ляется путем количественного соединения, но в этическом отношении означает ослабление» («Kritik der Gegenwart», p. 54. 1914).
Социальный мир, мир человеческих отношений и чувств, мир мысли и знания, по Киркегору, непонятен, бессмыслен, ничтожен и пуст.
Природа, впрочем, так же бессмысленна, лжива, безрадостна. Казалось бы, цветы радуют взор, пение птиц ласкает слух... Но, спрашивает Киркегор, «что такое природа? Жизнь это или смерть? Жизнь коротка, полна цветов и пения, но каждое мгновение говорит о победном шествии смерти: такова жизнь природы».
Киркегор не находил себе места ни среди людей, ни в мире природы. Всюду его преследует страх смерти. Всюду он чужой, лишний. Жизнь ему тягостна. Его раздра-
жает шум, смех, людской говор, все живое. Он прячется от солнца.
В своем «Дневнике» Киркегор писал: «Я себя чувствую как каторжник на галере, скованный одной цепью со Смертью: при каждом движении цепь гремит, и Смерть надвигается, и это происходит каждую минуту».
Все виды человеческого существования Киркегор делил на три стадии: эстетическую, этическую и религиоз-
ную. Он придавал чрезвычайное |
значение своим ста- |
диям. |
|
|
Но стадии Киркегора |
вообще |
не являются стадиями |
в общепринятом смысле |
этого слова. Стадии — это ча- |
сти какого-то процесса, звенья развивающейся цепи явлений или понятий, Киркегор же отрицает развитие, отрицает единство процесса. Его стадии — замкнутые в себе, неподвижные категории.
Нет нужды 'останавливаться на стадиях эстетической и этической. Деление Киркегора совершенно произволь-
но, ничем не мотивировано и ничего не разъясняет. Удел всех жалких людей, находящихся на стадиях эстетики и этики, по Киркегору,— отчаяние, тоска, сознание* своего греха, своей вины в том простом факте, что они живут, что они руководствуются в своих действиях и мыслях разумом.
Между |
«низшими» стадиями — эстетикой и этикой — |
и «высшей» |
стадией — религией — пропасть, |
через |
ко- |
торую не" наведены никакие мостки. Чтобы |
попасть, в |
эту «высшую» стадию, где только и есть «истина», |
надо |
совершить |
«прыжок в абсурд». Надо полностью, до кон- |
ца, без всяких остатков отрешиться от разума, |
от |
идей, |
от мысли и прыгнуть. |
|
|
Читатель не посетует, если мы не последуем за Киркегором в его «царство абсурда» и остановимся на пороге. Мы не имеем права на вход. На его воротах начертана Киркегором надпись: «Вход разумным строго воспрещается». Мы и не можем войти, потому что не озарены свыше благодатью безумия. Нельзя проникнуть и в качестве экскурсантов, так к/ак присущая им любознательность рождает вопросы: почему, отчего, как? А все такие вопросы считаются преступнейшей контрабандой
в киркегоровых индетерминистских владениях. Здесь царит абсолютный иррационализм. Киркегор не пропускает в горние сферы полного абсурда даже таких ревнителей церкви, как Фома Аквинский, который пытался внести некий порядок в ангельское воинство и бесовские легионы. Ныне сам папа Пий % XII рекомендует католическим ученым при обосновании божественного бытия пользоваться... фальсифицированными «выводами» из
