«Мандат»

I. Из ответа на анкету газеты «вечерняя москва» (1925 г.)

Настойчивое требование отображения быта, возникшее из глу­бин зрительного зала, выбило руководителей наших театров из уютного болотца «чистого искусства». Новый, рабочий зритель все настойчивей и настойчивей требует установления контакта между жизнью и искусством. Отображение быта на театре становится обязательным. Театр не может игнорировать запросов зрителя.

Но автоматическое исполнение «заказов» зрителя кризиса не разрешает. Этот путь по линии наименьшего сопротивления неиз­бежно ведет к понижению качества продукции, к утверждению дурного вкуса, к потворству низменным инстинктам смешанной аудитории периода нэпа. Организующая роль театра сводится на нет, а следовательно, и самое существование театра как общест­венно-полезного явления ставится под вопрос.

...Я считаю, что основная линия русской драматургии — Го­голь, Сухово-Кобылин — найдет свое блестящее продолжение в творчестве Николая Эрдмана, который стоит на прочном и верном пути в деле создания советской комедии.

II. Из выступления в театральной секции российской академии художественных наук 11 мая 1925 года

...Если вы отнимете из пьесы движение... то там останутся фразы, афоризмы; если вы оставите только это в пьесе, то это про­изведение может показаться только образцом словесного мастер­ства. Если у вас не будет сундук ездить из квартиры Тамары Леопольдовны в квартиру Надежды Петровны и дальше не будет ездить в квартиру Сметанича, если не будет фабриковаться этот мандат, если он не будет также фигурировать в действиях Павла

96

Сергеевича, то тогда все приостановится. Что же это такое? Это, конечно, умение разворачивать действие, это прямое доказатель­ство, что в пьесе движение и действие есть. Именно это произве­дение не есть произведение для чтения, это произведение только для сцены.

Ведь это не беда, что нет никаких ремарок. С нашей точки зре­ния, лучший драматург тот, кто никаких ремарок не ставит, по­тому что зачем художнику-драматургу ремарки? Они ему не нуж­ны. Драматическое произведение тем и отличается от рассказов, повестей и романов, что в нем так все построено, что совсем не нужно никаких ремарок, незачем рассказывать, почему, где и как, потому что все это — в существе самого построения драматическо­го произведения. В том его сущность, что можно обойтись без ре­марок.

Хорошая фильма кинематографическая оценивается таким об­разом: если она очень хороша, тогда никаких надписей не нужно, тогда мы всё понимаем без текста. И когда теперь происходит со­ревнование кинорежиссеров, то это соревнование происходит именно в той области, чтобы так построить сценарий, чтобы в нем как можно меньше было текста и все было понятно без надписей. И вот в «Стачке», сделанной Эйзенштейном¹⁷³, если и дан текст, то для другой надобности — чтобы воздействовать на зрителя в тех случаях, когда режиссер берет на себя задачу стать агитатором.

...Нам здесь сказали, что это вещь незавершенная. Не знаю, к кому это относилось, — относилось ли это к Эрдману или ко мне, ставившему пьесу. Мы оба, — я думаю, что Эрдман не будет воз­ражать, — охотно примем этот укор и скажем: да, незавершенная, потому что театр не должен знать завершенных вещей. Такова природа театра, что он должен всегда показывать и вынужден по­казывать незавершенные вещи, потому что завершение вещей происходит в процессе дальнейших встреч двух элементов — акте­ра и зрительного зала. И наши учетные карточки¹⁷⁴ показывают,что завершение происходит где-то на каких-то пятидесятых или сотых спектаклях.

...Если взять сцену объяснения Варвары с Валерианой, то, по­жалуй, можно сказать, что здесь неприятно вскрыто физиологиче­ское, — но этим я не занимаюсь. Тут, в таком почтенном заседа­нии, где сидят академики, позвольте мне раскрыть один мой ва­риант, который мне ввиду спешности постановки не удалось осу­ществить. Эту сцену нельзя было трактовать как дуэт. Ее можно было трактовать только как трио. Это я ставлю в укор не автору, а себе. Фигуранты, вводимые режиссурой в пьесу, есть те самые элементы, без которых мы не можем обходиться¹⁷⁵. Это не статисты Большого театра, которых можно ввести или совсем не вводить, и от этого ничего не изменится. Фигуранты, вводимые нами в спек­такль, есть те элементы, без которых не могут разрешаться те се­кретные штуки, которые мы контрабандой проводим для воздей­ствия на зрительный зал в ту или другую сторону. Мне не уда-

97

лось осуществить мой план, который, конечно, уничтожил бы это физиологическое начало, здесь прозвучавшее. Но ведь это ошибка. Нельзя же на основании ошибки производить анализ драматиче­ской структуры. Надо взять на учет это, как ошибку. Если бы было трио, то было бы следующее: Валериан привел с собою дру­га на свидание, но этот друг ничего не говорит, а только присут­ствует. Такой штрих сейчас же изменяет весь план данного эпи­зода.

...Линия Гоголь — Чехов — Сухово-Кобылин торжествует. И мы с будущего года начинаем грандиозную кампанию для того, чтобы утвердить эту линию, которая была забыта по вине эпигонов и всяческих ренегатов. Мы эту линию возродим. И пускай не думают о закате Мейерхольда. Он еще не начался.

98