«33 Обморока»

I. <O СПЕКТАКЛЕ «33 ОБМОРОКА»> (1935 г.)

Не случайно выбрали мы для спектакля памяти А. П. Чехо­ва (1860 — 1935) три одноактные «шутки»: «Юбилей», «Медведь» и «Предложение».

Чехов «Вишневого сада», «Трех сестер» совсем не близок нам сегодня. Другой Чехов — неподражаемый портретист ничтожных людишек, отобразитель крохотных страстишек их, житейских ме­лочей и обывательщины — крепкий соратник наш в борьбе с пе­режитками омерзительного бытового мещанства во всем его мно­гообразии.

Особенностью показываемых нами 25 марта водевилей являет­ся то, что в них из целого арсенала так называемых jeux du theatre, «театральных шуток, свойственных водевилю», А. П. Че­ховым выбрана одна: обморок.

Обморок взят, однако, не всегда как бессознательное состоя­ние действующего в пьесе лица. Чеховым, врачом по образова­нию, внимательным наблюдателем и тонким аналитиком челове­ческого поведения, на тему обморока дано в этих водевилях мно­жество вариаций.

В «Юбилее» — четырнадцать обмороков, в «Медведе» и «Пред­ложении» — девятнадцать; таким образом, «33 обморока» — не гипербола.

В процессе изучения эпохи и среды, отображенной Чеховым, нами было собрано значительное количество разнообразных ма­териалов, свидетельствующих о необычайном распространении в интеллигентской среде 80 — 90-х годов неврастении, как своеобраз­ной эпидемии (на театре появилось даже специальное амплуа: «неврастеник».) Мы отлично знаем, каковы социальные предпо­сылки этого явления.

Обмороки в чеховских водевилях — это для постановщика и актеров струна, на которой можно в одном тоне сыграть все три пьесы («Юбилей», «Медведь» и «Предложение»).

311

Чеховым осмеяны в «Предложении» глупая мелочность, «ам­биция» рассудку вопреки, фетишизм собственности; в «Медве­де» — ханжество (Попова) и модное в те годы женоненавистни­чество (Смирнов), занесенное на российскую почву поклонниками Стриндберга и пышно здесь расцветшее. В «Юбилее» Чехов под­нимается до высот очень острой общественной сатиры: прототи­пом банка, празднующего свой юбилей, послужил Чехову некий Скопинский банк, получивший в 80-х годах скандальную извест­ность, банк, возникший, по выражению А. П. Чехова, «из ничего», остроумными махинациями, «облупациями и обдирациями» до­ведший основной капитал из десяти тысяч до одиннадцати мил­лионов рублей и помпезно лопнувший после того, как карманы директоров были туго набиты взносами вкладчиков.

Интересен характер Шипучина, носящего в себе черты и Хле­стакова, и Собакевича, — хама во фраке, обнажающего свою сущность как только ему наступают на ногу. Это подчеркнуто нами введением чучела медведя в концовке: близорукий член банка, адресующийся к медведю с поздравлением, направляет свою речь к подлинному «я» Шипучина.

Чеховская техника комического и работа над словарем про­должают традицию Гоголя: Чехов часто играет алогичными сло­восочетаниями, смешными именами. «Шутки» его отнюдь не так беспредметны, как это может показаться на первый взгляд. За его веселостью так же, как и у Гоголя, всегда скрыто нечто большее, чем простой каламбур.