113 Каким изменениям подвергся “политический человек.” в России?

Далеко не всегда и не во всем оказывались тщетными попытки модернизировать Россию. Верно подмечено, что Петр I обрил боярам бороды и те не отрастили их вновь. Но верно и то, что модернизационный процесс в России уже изначально принял весьма проблематичную форму “варварской борьбы против варварства”. И петровские реформы, и сталинское социалистическое строительство, добившись впечатляющих успехов в административно-техническом перевооружении страны, по сути мало что изменили в самом “политическом человеке” России. Преимущество большевизма, по сравнению с другими крайними партиям, состояло не столько в особой “кровожадности” большевиков, сколько именно в том, что им удалось соединить элементы традиционной российской политической культуры (“Москва — Третий Рим”, “православие — самодержавие — народность”, патернализм и клиентелизм, общинность и т.д.) со стратегией модернизации (индустриализация, бюрократизация, всеобщая грамотность, социальная мобильность и т.п.). По остроумному замечанию Н. Бердяева, “вместо Третьего Рима в России удалось осуществить Третий Интернационал, и на Третий Интернационал перешли многие черты Третьего Рима”.

Из сказанного отнюдь не следует, что “советский народ” был исключительно фантастической реальностью. Как раз, напротив, именно благодаря укорененности в традиционной политической культуре России стало возможным появление и существование своеобразной советской субцивилизации, со своим homo sovieticus. Распад СССР стал для многих его граждан сильнейшим культурно-антропологическим шоком, так как в действительности коммунизм был для миллионов людей национальным мобилизующим мифом, сообразно с которым люди строили свои жизненные стратегии как граждане великой державы.

Если внимательно присмотреться к советскому человеку post factum, то в нем можно немало увидеть от политического человека России. К примеру, советский интернационализм был во многом лишь модификацией своеобразного русского национализма, с его открытостью по отношению к другим этносам и культурам, с его космополитизмом и эклектичностью. Традиционный русский национализм носил по преимуществу идеально-символический, а не расово-биологический характер; для него не был типичен “священный эгоизм наций” (Муссолини), враждебно настроенный ко всем иноверцам. Одним из свидетельств того, что коммунистическая идея в качестве официальной советской идеологии лишь занимала место “идеи русской”, не производя перекодировки российского “политического человека”, является ныне национал-коммунистическая программа КПРФ, открыто отождествившая официальные идеологии “красной” и “белой” России.

Не следует обольщаться и перспективами быстрой модернизации современного “политического человека” России. В отличие от советского периода, воспроизведение стереотипов традиционной политической культуры ныне происходит в тех же величинах, но с обратным знаком: даже антисоциалистическая по содержанию приватизация госсобственности воспроизводит традиционную в России систему власти-собственности, когда политическая власть выступает условием личного обогащения, и наоборот. Не случайно поэтому “политический человек” России остается долготерпимым и к массовым конфискациям в ходе денежных реформ, и к скандальной “ваучеризации”, и к хроническим невыплатам зарплаты — ведь при сохранении системы власти-собственности настоящее уважение прав частного собственника оказывается невозможным.

В ходе модернизации современной России можно выделить два важнейших фактора консервации традиционной политической культуры. Во-первых, многие ключевые позиции в политике и экономике продолжают занимать представители бывшей партноменклатуры с их традиционной политической культурой. Во-вторых, значительная часть политической и экономической жизни протекает в теневых структурах путем закулисных политических сделок или подпольного бизнеса, т.е. в обход институтов рыночной экономики и правового государства.

В ходе своей модернизации постсоветская Россия вовсе не обречена на превращение в агрегат враждующих этносов, а российский политический человек — на медленное, но верное угасание. Сейчас, можно сказать, идет как бы операция на его открытом культурно-антропологическом “генофонде”, когда все традиционные “коды”, заглушенные советским тоталитаризмом, реанимируются и начинают играть свою независимую партию, образуя в итоге далеко не благозвучный ансамбль. Эти культурно-антропологические коды не просто влияют на политическую реальность в России, они весьма жестко ее задают. В этом смысле успех операции на открытом “генофонде” российского “политического человека” в немалой степени будет зависеть от мастерства и целей “оперирующих” политиков. В любом случае евразийское богатство политического “генофонда” российского человека — это не только фактор риска, но и уникальный шанс обрести действительно жизнеспособный синтез традиционной и современной политических культур.

ЛИТЕРАТУРА

Кара-Мурза А.А. “Новое варварство” как проблема российской цивилизации. М.,1995.

Левада Ю.А. “Человек советский” пять лет спустя: 1989—1994 гг. (предварительные итоги сравнительного исследования) // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1995. № 1.

Модернизация в России и конфликт ценностей. М., 1994.

Каков сегодня молодой “политический человек” России?

Молодой “политический человек” в современной России уже во многом свободен от специфических черт тоталитарного homo sovieticus , но это еще не делает его, homo occiduus (западным человеком).

Молодой “политический человек” современной России настроен гораздо оптимистичнее по отношению к реформам, чем его старшие соотечественники. В массе своей молодежь поддерживает партию власти, но не потому, что та их морально устраивает, а скорее из страха перед символической “красной угрозой”, а также из символической надежды, что власть сможет модернизировать страну на путях рынка и демократических свобод. Согласно социологическим опросам, молодые люди оценивают макросоциальную ситуацию в стране как довольно критическую (в терминах “распад”, “кризис”, “выживание” и т.п.), тогда как свое положение — в целом удовлетворительно. Этот парадокс объясняется прежде всего возрастными особенностями молодежной

психики. Молодые утверждаются в конфликте с ценностями отцов. Эти ценности молодежь может без сожаления отбросить и последовать за другими только потому, что они совершенно не похожи на старые.

Историческая память современных молодых россиян значительно атрофирована и релятивизирована. Их идеологические предпочтения не носят характера глубоких убеждений, но строятся случайно-мозаичным образом, т.е. в зависимости от успеха или неудачи их индивидуальных стратегий выживания. Таким образом, политическое сознание молодых полностью обслуживает их личное выживание в абсурдно-хаотичном, неустойчивом социальном мире. Молодые люди стремятся, однако, устроиться в этом мире максимально комфортно и смотрят в будущее со свойственным их возрасту оптимизмом. Свою жизнь они воспринимают как игру, а именно как рискованное, но забавное приключение в дебрях отечественного рынка. Эта опасная игра одновременно служит для них своего рода “виртуальной реальностью”, в которую можно уйти от “бездоходных” размышлений о глобальных проблемах современности.

Между тем именно эти проблемы больше всего затрагивают стратегические интересы молодых. Отсутствие видимой перспективы развития общества, равно как и возможность глобальной ческой катастрофы, уменьшают жизненные шансы прежде всего молодого поколения. Однако символическая реальность, создаваемая отечественными СМИ, скорее успокаивает, чем тревожит молодые головы. Это способствует культивированию у молодежи безбрежного конформизма и политической пассивности. Аполитичность молодых, занятых претворением в жизнь лозунга партии власти “Обогащайтесь!”, расценивается самой властью как символ “новой, свободной России”, — довольной и нормальной, радикально порвавшей с тупиковыми ценностями “отцов”. В культурно-антропологическом плане это, однако, лишь воспроизводит ситуацию советской эпохи 20-х гг., когда напористость молодых львов”, также выступая символом “новой, свободной России”, сознательно культивировалась властью как антитеза рабским” идеалам старшего поколения.

На самом деле за аполитичной энергичностью нынешних молодых отнюдь не всегда стоят либерально-демократические Убеждения. Часто это — лишь сиюминутная удовлетворенность своим материальным положением, к тому же за счет социального статуса родителей. Свидетельством того, что политическая пассивность молодых россиян еще не может считаться признаком их удовлетворенности политической ситуацией, является, с одной стороны, продолжающееся бегство капиталов и умов из “новой” России, а с другой — отмечаемое учеными политическое поправение молодежной андеграундной культуры. Эта эстетическая политизация молодых формально выглядит тоже как их аполитичность, как неучастие в непрямых, институализированных формах политики. Однако не будем забывать уже не раз доказанную Новейшей историей истину: кто сегодня игнорирует выборы, завтра может предпочесть баррикады.

В целом для молодого “политического человека” России идеал личной свободы обладает по преимуществу символической реальностью, так как в условиях дикого капитализма он реализуется не в форме законопослушного поведения граждан правового государства, а в виде напористости “молодого зверя”, с его правовым и моральным нигилизмом. Такой разрыв между символом и реальностью толерируется, однако, молодыми уже в силу символических традиций русской политической культуры. В этом же направлении действуют и другие факторы: символизация (эстетизация) политической действительности посредством государственного регулирования деятельности СМИ; свобода слова и общественно-культуральный плюрализм; возможность для молодых приложить свои способности в сфере теневого бизнеса.

Таким образом, с одной стороны, нет оснований драматизировать относительно спокойное состояние современной российской молодежи, поскольку ее радикальный разрыв с тоталитарным прошлым страны еще не выводит ее за рамки традиционной политической культуры российского человека. С другой стороны, полуофициальный миф о чудесной революционно-преобразующей силе молодых в действительности является ложной стратегией власти, уводящей от сосредоточенности на более важной для современной России теме: на выработке эффективной идеологии и программы модернизации страны, где были бы четко указаны стратегии выживания — как для “отцов”, так и для “детей” России. Без такой программной идеологии молодежь рискует осознать себя не только поколением без прошлого, но и поколением без будущего, и тогда местом выражения ее недюжинных эмоций могут стать не дискотеки и бары, а факельные шествия и “разливной террор”.

ЛИТЕРАТУРА

Козлова О.Н. Молодёжь России в 90-е годы / / Социально-политический журнал.1997.№3.

Дунаев С. Антиполитика – выход для радикалов / / Свободная мысль.1996.№7.

Салиев Р.З. Идеология и ценностные ориентации молодёжи / / Социологические исследования.1997.№8.