Автономия воли и царство целей

Исключительно трудными и коварными вопросами этической теории и практики являются вопросы, связанные с субъектностью мо­рали: кто имеет право выступать от имени морали? как — избира­тельно или равномерно — распределяется она между индивидами? как возможно согласие между людьми, имеющими разные представ­ления о добре и зле? Ответ на них, по мнению Канта, можно найти только в рамках автономной этики, согласно которой воля каждого разумного существа является нравственно законодательной волей. Автономная этика рассматривает мораль не как итог согласия в об­ществе, а как его необходимую предпосылку и живую основу. Со­гласную, гармоничную жизнь разумных существ можно мыслить только как способ и результат их разумного существования, как цар­ство целей.

Поскольку цели разумных существ ограничиваются условием их общезначимости, поскольку каждое из них обязано видеть в себе и во всех других также и цель саму по себе, то можно предположить, что целое всех целей образует некое внутри себя организованное царство. Говоря иначе, именно нравственное законодательство может стать общим знаменателем целей разумных существ, основой их систематической связи между собой. Но (вот вопрос!) кто цар­ствует в этом царстве целей? Кто является там главой и кто поддан­ными?

Поскольку речь идет о человеческом царстве целей, то каждое лицо в нем, считает Кант, необходимо является и главой, и поддан­ным. Каждое разумное существо, согласно принципу автономии воли, должно рассматривать себя как учреждающее царство целей и законодательствующее в нем. И в этом смысле оно принадлежит к царству целей как глава, и оно бы оставалось им, если бы максимы его воли были совершенно свободны от потребностей, не содержали в себе ничего, кроме нравственного законодательства. Но это не так. Человеческая воля испытывает на себе также давление потреб­ностей, чувственных побуждений, ее максимы связаны с нравствен­ным законодательством через практическое принуждение — долг. Как обязанное действовать по долгу, разумное существо выступает уже в качестве члена (подданного) царства целей. «Долг принадле­жит не главе в царстве целей, а каждому члену, и притом всем в одинаковой мере» (276).

Долг есть способ отношения разумных существ друг к другу, когда воля каждого разумного существа необходимо рассматрива­ется также как законодательствующая. Мой долг, свидетельствующий о том, что я являюсь членом (подданным) царства целей, состоит в том, чтобы относиться к себе и к каждому другому разумному существу как к главе этого царства. Долг основан на уважении к нравственному закону, и он означает практическое признание за каждым человеком внутреннего достоинства, вытекающего из того, что тот является созаконодателем нравственности, соцарем в цар­стве целей. Достоинство есть внутренняя ценность разумного существа, которую нельзя ни на что обменять (в отличие от рыночной цены всего того, что связано со склонностями и потребностями, и эстетической цены того, что связано с вкусом). Кантово решение вопроса о том, является ли человек царем или подданным, зако­нодательствующим главой или подчиненным членом в идеальном царстве целей, может быть конкретизировано следующим образом: он есть и то и другое одновременно. Лицо является подданным (подчиненным членом) в качестве царя (законодательствующего главы), так как оно подчиняется законам, которые задаются максимой его собственной воли. Оно является царем (законодательствующим главой) в качестве подданного (подчиненного члена), ибо его обнаруживаемое в долге подданство (членство) состоит в том, чтобы признавать за каждым лицом внутреннее достоинство, вытекающее из его положения в качестве царя (законодательствующего главы). Кант приходит к противоречивой, но точной в своей противоречивости формуле, согласно которой разумное существо может и должно быть «законодательствующим членом в царстве целей» (277).

Кант, как отмечалось уже в начале главы, пишет, что связь долга с законом (общезначимым, объективным правилом) понимали и до него. Философы, однако, не могли объяснить, почему, каким обра­зом закон становится долгом. Кант нашел разгадку этой тайны в автономии воли: закон, которому через долг подчиняется разумное существо, является его собственным законом: «автономия воли есть такое свойство воли, благодаря которому она сама для себя закон (независимо от каких бы то ни было предметов воления)» (283). Автономия воли, говоря иначе, означает, что каждое разумное существо произвольно законодательствует в моральной сфере, как если бы оно было самим Господом Богом. Здесь присутствуют два момента: «авто» и «номия», «само» и «законодательство». Автономия переводится как самозаконодательство. Было бы ошибочной одно­сторонностью акцентировать внимание на законосообразности, общезначимости, объективности морального выбора. Но такой же односторонностью и искажением кантовской мысли является подчеркивание только момента произвольности морального выбора, состоящего в том, что нравственная воля разумного существа содержит свои причины в себе, совершенно свободна в своих решениях. Только взаимообусловливающее и неотрывное единство того и другого позволяет нам понять специфику морали. Разумная воля может быть нравственно законодательствующей только в качестве свободной воли, ибо в противном случае это законодательство не имело бы необходимой для нравственности чистоты. Но и свободной она может быть только в качестве нравственно законодательствующей, устанавливающей общезначимые, абсолютные правила, ибо в противном случае свобода воли, которая как раз и состоит в том, что решения воли не считаются ни с какими препятствиями, была бы неполной. Всеобщую формулу категорического императива: «поступай согласно такой максиме, которая в то же время сама может стать всеобщим законом» (279) кратко можно назвать (Кант неоднократно и называл ее) принципом автономии воли, что совершенно нельзя было бы сделать, если понимать под автономией воли или произвольность, или общезначимость¹ (¹ Различное истолкование принципа автономии воли было одним из призна­ков, определивших различие школ в рамках неокантианства. Марбургская школа акцентировала внимание на всеобщности, общезначимости морали, сближая ее с правом, логикой, а баденская школа — на ее произвольности).

Но как возможно и что реально означает это соединение про­извольности и общезначимости в морали? Оно является совершен­но естественным и необходимым, если предположить, что каждое разумное существо нравственно законодательствует не только само, но и для себя. Не для других, а именно для себя. На этот аспект исследователи Канта, к сожалению, обращают мало внимания. При таком понимании аналитика категорического императива оказы­вается мысленным экспериментом, позволяющим индивиду испы­тать максимы своей воли на нравственное качество. Это нетрудно вычитать и в самих формулировках категорического императива — прежде всего в первой и основной из них: «поступай только со­гласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом» (260). Сле­дует обратить внимание на подчеркнутые слова, на различие их модальностей. В первом случае категорическое требование «посту­пай» обращено к воле человека и должно реализоваться в его по­ступках. Во втором случае речь идет об идеальном проекте («мо­жешь пожелать»), призванном удостоверить, что само это требо­вание достойно того, чтобы быть категоричным. В этом отноше­нии кантовский моральный закон воспроизводит структуру золо­того правила нравственности и связан с этим правилом гораздо глубже, чем думал сам Кант и его исследователи. Золотое правило также состоит из двух пластов (индивидуально-бытийного и все­обще-идеального): поступай по отношению к другим так, как ты хотел бы, чтобы с тобой поступали другие. Словом, кантовский мо­ральный индивид (разумное существо) обязан «смотреть на себя как на устанавливающее через все максимы своей воли всеобщие законы, чтобы с этой точки зрения судить о самом себе и о своих поступках» (275).