1.2. Долг; и. Кант. «Основоположение к метафизике нравов»

Специфика морали связана с абсолютностью (безусловностью, категоричностью) ее требований, хотя, разумеется, она и не исчер­пывается этим. Любое требование (даже, например, такое слу­чайное, как пифагорейская норма «не есть бобовых» или практикуемый иудеями и мусульманами запрет на употребление в пищу свинины), став абсолютным, приобретает нравственный характер. Мораль в своей абсолютности автономна: рассмотренная в онтологическом аспекте, она содержит в себе свои основания, рассмот­ренная в прикладном аспекте, она содержит в себе свою необходимость. В данном случае мы говорим о собственной логике морального сознания, воплощенной в моральных оценках и предписаниях, — моральные оценки строятся таким образом, как если бы они ни от чего не зависели, а, напротив, все остальное зависело от них.

Моральные предписания имеют такой вид, как если бы они были всесильными и обнаруживали свою действенность, несмотря ни на что. Абсолютность морали, рассмотренная в прикладном аспекте, как основа мотивации получает обобщение в понятии долга.

Долг есть моральная необходимость действия. Его можно назвать специфически моральным мотивом. Это — моральная необходимость действия, рассмотренная в качестве его достаточного мотива. Действовать морально — значит действовать по долгу. Совершить нечто по долгу — значит совершить это потому, что так предписывает мораль.

Первичной ситуацией, из которой исторически вырастает этическое сознание долга и которая до настоящего времени остается его зримым эмпирическим коррелятом, является связь заимодавца и должника. Эта исключительно важная для хозяйственной жизни и практики обмена деятельностями в целом связь возможна в качестве устойчивого общественного отношения только в том случае, если безусловно гарантируется возвращение долга в оговоренное время и в оговоренных размерах. Законодательные опыты и пуб­личные дискуссии по данному вопросу составляли и составляют важную доминанту общественных нравов. Острота данной проблемы в значительной мере обусловила в свое время переход от этики закона, справедливости к этике любви, милосердия, о чем, в частности, свидетельствует известная, притча Иисуса Христа о царе, простившем десять тысяч талантов, и рабе, не пожелавшем простить сто динариев (Мф. 20, 23-35). Соотнесенность долга как моральной обязанности и долга как того, что взято взаймы, замечательным образом зафиксирована в языке — и в том и в другом случае мы пользуемся одним и тем же словом и выражением («я должен... помочь другу»; «я должен... соседу сто рублей»).

Возвращение того, что взято взаймы (в долг), чаще всего денег, — особый случай. Он является исходным, типовым. Наряду с этим в повседневном опыте и общеупотребительной лексике дол­гом именуются разнообразные обязанности, вытекающие из со­вместной жизни людей, включая профессиональную деятельность, и предписываемые правом, обычаем, традицией, служебными ус­тавами и т.п. (воинский долг, долг врача, долг отца, долг соотече­ственника и т.п.). Моральный долг отличается от прочих обязан­ностей тем, что он претендует на безусловность. Но благодаря этому он и связан с ними. Через понятие долга той или иной кон­кретной обязанности придается безусловный характер, и она под­нимается на высоту нравственной обязанности. Идея долга явля­ется одной из несущих конструкций морали как взаимности отно­шений людей.

Долг есть определенная схема деятельности, поведенческий канон. В этом качестве он предполагает постулат свободы воли или свободной причинности. Его даже можно определить как такое со­стояние свободной воли, когда последняя, с одной стороны, без­раздельно подчиняет себя нравственному закону, выступает как до­брая воля, а с другой стороны, решительно противостоит всем внешним воздействиям, склонностям и интересам. Для понимания долга существенное значение имеют оба аспекта — и отношение к нравственному закону, и отношение к склонностям, интересам.

Долгом в моральном смысле слова нельзя считать любое подчи­нение воли принципу, даже если оно имеет безусловный вид, как, например, в случаях воинской или вассальной зависимости. Суще­ственными здесь являются вопросы о том, кто учреждает принцип воли (от кого он исходит) и поддается ли этот принцип разумному обоснованию. Долг становится этическим тогда, когда действующая воля является законодательствующей, сама учреждает свой принцип и делает это только по той причине, что данный принцип есть прин­цип нравственности. Моральный долг — волевое состояние свобод­ного и разумного существа. Он ограничивает деятельность про­странством, в рамках которого эта деятельность только и приобре­тает характер нравственно ответственной деятельности. В этом смысле моральный долг прямо связан с идеей личности. Он прин­ципиально отличается от внешне схожей схемы деятельности, ко­торая состоит в следовании правилу (стандарту, закону) и чаще всего является следованием чужой воле.

В долге нравственный мотив противостоит всем прочим моти­вам, которые порождаются страстями, интересами индивида, обсто­ятельствами его жизни. Он представляет собой внутреннюю непо­колебимость личности перед лицом всевозможных жизненных ис­пытаний, которая по традиции именуется стоической — по имени философской школы, впервые описавшей и обосновавшей такое по­нимание долга. Однако долг нельзя отождествлять вообще с внут­ренней стойкостью, выдержкой, силой воли. Последние могут быть даже подчинены безнравственным целям (хладнокровие злодея). Как отличить одно от другого?

Всякая деятельность, поскольку она является целесообразной, предполагает в человеке способность к самоограничению. Путь к цели протекает через действия, сопряженные с трудностями, стра­даниями, жертвами. Иногда этот путь бывает очень долгим, а стра­дания — очень большими. Ограничения, которые индивид налагает сам на себя ради достижения какой-либо цели, существенно отли­чаются от самоограничений долга. Ограничения во имя какой-либо цели воспринимаются именно как ограничения (неприятности, жер­твы, страдания), индивид идет на них по той причине, что надеется окупить выгодами, которые он получит по достижении цели. Само­ограничения, обусловленные долгом, не воспринимаются как жер­твы, которые подлежат компенсации. Долг сопровождается особым эмоциональным состоянием души и выступает как специфическое чувство уважения, характеризующее отношение к нравственности и нравственным поступкам. В силу этого действия по долгу предста­ют как самоценные. Человек идет на них не ради будущих благ, а потому что они сами по себе есть нечто вдохновляющее, по-своему приятное. В случае морального долга самоограничения восприни­маются не столько как потери, жертвы, сколько как приобретения — они являются потерями в физическом, материальном смысле, но приобретениями в моральном, духовном смысле.

Долг как воплощенная претензия на абсолютность, безусловную категоричность собственных требований — столь очевидная особен­ность морали, что она не может не получить отражение в этике даже в тех случаях, когда последняя строится на опытной основе (как, например, этика Аристотеля) или даже оспаривает саму эту претензию (как, например, скептическая этика). В этике Аристоте­ля, как мы видели, существенную роль играет идея высшего блага — предел, безусловное ценностное основание человеческой деятель­ности. Это значит, что о морали (добродетельности, совершенстве) человека можно говорить только в свете безусловности, абсолют­ности его стремления к счастью. Далее рассмотрение отдельных мо­ральных добродетелей Аристотель доводит- до такой точки, когда они замыкаются на самих себя и о мужестве или справедливости нельзя сказать ничего более того, что они представляют собой спо­соб действия мужественного или справедливого человека. Скепти­ческая этика выступает против догматических моральных учений и приходит к выводу о необходимости воздержания от каких-либо оп­ределенных моральных утверждений; однако само это воздержание, несмотря на многочисленные оговорки осторожных скептиков, вы­ступает как безусловная установка их этической программы.

О долге (deon) говорил Демокрит. Категориальный статус это понятие обрело в этике стоиков, которые обозначали его термином «to kathakon», понимая под ним надлежащее, подобающее. Оно (главным образом благодаря Цицерону, в частности, его трактату «Об обязанностях») вошло также в христианскую этику, где по пре­имуществу обозначалось термином «officium». В немецком Просве­щении долг (obligatio) рассматривается в качестве основной мораль­ной категории. Эту линию продолжили Кант и Фихте. Проблема абсолютности морали в ее прикладном аспекте, которую не могла обойти ни одна этическая система, становится предметом всесто­роннего и акцентированного анализа в моральной философии Канта. Кант поднял понятие долга до предельной теоретической и нормативной высоты, связав с ним специфику морали. Его этику можно назвать этикой долга.

У Канта много этических сочинений. Самыми важными из них являются следующие три: «Основоположение к метафизике нравов» (1785), «Критика практического разума» (1787), «Метафизика нравов» (1797). «Основоположение к метафизике нравов»¹ (¹ На русском языке существуют три варианта перевода немецкого названия дан­ного произведения: «Кантово основание к метафизике нравов» (перевод Я. Рубана. Николаев, 1803); «Основы метафизики нравственности» (шеститомное издание со­чинений Канта. М., 1965); «Основоположение к метафизике нравов» (перевод под ред. В.М. Хвостова. М., 1912). Последний вариант является самым точным и в буквальном смысле, и по существу дела; существенное значение здесь имеет и единст­венное число подлежащего «Основоположение» (а не «Основы»), так как, согласно Канту, может существовать только один-единственный нравственный закон, и тер­мин «нравов» (а не «нравственности», так как нравственность, в отличие от нравов, ближе к этике). Критическому анализу этого произведения Канта в отечественной литературе посвящена работа: Судаков А.К. Абсолютная нравственность: этика авто­номии и безусловный закон. М. 1998) — первое со­чинение Канта, специально посвященное моральным проблемам. В нем Кант сформулировал и обосновал основное открытие своей этики: «Все понимали, что человек своим долгом связан с законом, по не догадывались, что он подчинен только своему собственному и тем не менее всеобщему законодательству и что он обязан поступать, лишь сообразуясь со своей собственной волей, устанавливаю­щей, однако, всеобщие законы»¹ (¹ Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Соч.: В 6 т. М., 1965. Т. 4 (1). С. 274. Далее ссылки на это произведение будут даваться в тексте указанием страниц).

«Основоположение к метафизике нравов» состоит из введения (предисловия) и трех разделов. Во введении формулируется идея метафизики нравов, проводится разграничение между чистой мо­ральной философией и эмпирической этикой, определяется задача произведения, состоящая в том, чтобы найти и обосновать высший принцип морали. В первом разделе — «Переход от обыденного нравственного познания из разума к философскому» — анализиру­ется повседневное (обычное, несистематическое) представление о морали, своего рода интуиция, которая интерпретируется как идея доброй воли и долга. Показано, что ценность морального поступка состоит в чистом сознании ценности и связана с представлением о законе. Формулируется идея об общей законосообразности по­ступков вообще, реализующаяся в требовании «поступать только так, чтобы я также мог желать превращения моей максимы во все­общий закон» (238). Обосновано, почему обыденный человеческий разум необходимо требует выхода в сферу практической филосо­фии. Во втором разделе — «Переход от популярной нравственной философии к метафизике нравственности» — систематически ана­лизируется источник и подлинное назначение принципа мораль­ности. Здесь проводится разграничение категорического и гипо­тетического императивов, даются три основные формулы катего­рического императива, являющегося нравственным законом при­менительно к несовершенной человеческой воле. Нравственность в своем идеальном воплощении раскрывается как царство целей и интерпретируется как автономия воли. Третий раздел — «Пере­ход от метафизики нравственности к критике чистого практичес­кого разума» — имеет своим содержанием положительное понятие свободы, призванное обосновать принцип автономии воли. Мир свободы отождествляется с миром вещей в себе. Человеку, посколь­ку он одновременно принадлежит обоим мирам — и ноуменальному миру вещей в себе, и феноменальному миру явлений, — моральный закон дан как члену умопостигаемого мира. Но как чистый разум становится практическим, как тем самым возможна безусловная не­обходимость морального императива — это, по Канту, остается для человека непостижимым.