Примечания и комментарии

1 Например, Тертуллиан в Апологетике (XXXVII) приводит длинный список народов, территорий и социальных слоев, в которых есть христиане, и после этого отмечает, что христиан нет разве что в языческих храмах.

2 Например, Дж. Брауэр, исходя из того, что в Риме в середине III в. проживало около 1 млн. человек, определяет количество христиан в нем в 50 тыс. (Brauer, p. 28). Самая распространенная в историографии точка зрения состоит в том, что к началу IV в. христиане составляли не более 10% всего населения Римской империи (Goodenough, p. 41; Keller, s. 167; Федосик,

1988, с. 14 и др.).

3 Особый интерес для настоящего исследования представляют тома PL с 6 по 21, в которых содержатся основные источники по истории христианства в IV в. (исключая Иеронима и Августина, изучение работ которых может стать предметом самостоятельного исследования в силу огромного количества их работ).

4 Основой для выделения означенных регионов явился вузовский учебник по истории Древнего Рима под ред. В. И. Кузищина (ИДР), а также различные карты и атласы, как отечественные, так и зарубежные.

5 После того, как мне встретился так называемый Веронский лист и списки римских провинций, опубликованные Т. Барнсом (Barnes, 1982, р. 141-147, 205-208, 260-261) было проведено уточнение списка и корректировка некоторых названий.

2. Христианизация различных слоев римского общества

Для того чтобы оценить подлинное значение христианизации и понять ход этого процесса, необходимо увидеть, как христианство проникало в различные социальные прослойки римского общества и каким влиянием пользовались в этих прослойках христиане. Источники не содержат на этот счет никакой статистики, и сведения о социальном составе обращаемых в христианство людей крайне скудны. Кроме того, общая картина никогда не была стабильной, да и грань между язычеством и христианством как в общественной, так и в частной жизни не всегда была достаточно четкой. Хотя общая тенденция не вызывает никаких сомнений: в средние века территория бывшей Римской империи вступила в основном христианизированной.

Очевидно, что к последней четверти IV в. христиане были уже во всех слоях римского общества и во всех провинциях Римской империи, а также и за пределами, ее границ. С известной уверенностью можно утверждать, что среди христиан IV в. самую значительную часть составляли "страждущие и обездоленные" и в социальном, и в жизненном смысле. В социальном смысле сюда относились городская беднота, вольноотпущенники, рабы1 и мелкие крестьяне, попадавшие в долговую кабалу либо бросавшие свои скудные участки, пополняя ряды люмпенов. В "жизненном" смысле это были люди, выбитые в силу каких-либо передряг из обычной колеи, имеющие физические недостатки и страдающие от болезней, независимо от их происхождения и социального положения. Именно эти обездоленные в земной жизни люди находили выход из своего безнадежного положения в том пути, который предлагало христианство. Именно к ним были обращены церковные проповеди, содержащие выражение любви к ближнему, готовности помочь и обещания справедливости в будущем. И именно такой язык был не знаком язычникам.

В IV в. к разряду "страждущих и обездоленных" относились и многочисленные прослойки, порожденные переходной эпохой: колоны, инквилины, адскриптиции и другие переходные прослойки зависимого населения2, в среде которого христианские проповеди должны были находить свой отклик. Можно согласиться с А. Джоунсом, что в IV в. христианство было в основном городской религией и находило своих сторонников среди низших и средних городских слоев, преимущественно людей физического труда и торговцев (Jones, 1963. Р. 17—18,21). Процесс христианизации деревни не завершился и в VI в. (Ibid. P. 23). Свободные землевладельцы, использовавшие рабский труд, связанные с общинной собственностью и принадлежавшие к сословию декурио-нов, были основой глубокого социально-религиозного консерватизма и дольше всего сопротивлялись христианизации. Именно в этой среде дольше всего просуществовали языческие культы.

Достаточно очевидным представляется то, что христиане с самых ранних этапов развития христианства происходили из самых различных слоев римского общества, и вопрос о строгой социальной ориентированности этой религии вряд ли может иметь под собой основания. Но все же можно согласиться с тем, что христиане хуже всего были представлены на двух крайних его полюсах — среди бедноты, как рабов, так и свободных, а также в среде старой римской аристократии (Meeks. P. 252).

Новые классы, которые медленно поднимачись в период кризиса III в. и перехода к доминату, не были местными городскими аристократами. Их можно считать настоящими космополитами империи — торговцами, вольноотпущенниками, владельцами лавок и магазинов, мелкими служащими — теми, кто процветал в результате торговли, путешествий и иммиграции в Империю. Им, не обладавшим глубокими религиозными или гражданскими корнями, христианство предлагало сильную и простую идею универсальности — один Бог, одна Церковь, одно равное братство во Христе, а также конкретную социальную общность, которая являлась их домом, куда бы они ни путешествовали и где бы они ни останавливались. И по мере того как большие города становились все более аморфными, христианские общины в них обретали все большую стабильность. Христианские общины становились, таким образом, альтернативой иерархическим, локализованным гражданским общинам (Williams, p. 166).

Хотя еще в I—III вв. среди христиан были представители господствующего класса, о чем свидетельствовал, например, Тертуллиан, легализация христианства и растущие привилегии со стороны государства по отношению к этой религии не могли не привести к большому росту числа ее сторонников из высших слоев римского общества3. Благодаря легализации, исчез риск с социальной точки зрения быть христианином; к тому же обращение в христианство и переход в клир сулили и некоторую материальную выгоду. Росту числа приверженцев христианства из высших и средних слоев способствовала и определенная социальная переориентация церкви.

Особый интерес представляет проблема христианизации аристократии — высшего в Римской империи сенаторского сословия. Сенаторское сословие в IV в. все еще оставалось наследственным правящим классом, исключительное положение которого не только не было подорвано, но еще более усилилось благодаря изменениям, которые произошли в политической структуре Римской империи (Matthews, 1975. Р. 30). Как показал М. Арнхайм, высшие эшелоны в структуре императорской власти в IV в. продолжали формироваться преимущественно из представителей сенаторского сословия, но прослойка представителей других сословий увеличивалась по мере снижения рангов имперской иерархии4.

Старые аристократические римские роды в IV в., как и на протяжении всей римской истории, считались хранителями древних традиций и были своего рода символом славы и величия Рима, неразрывно связанных с языческим прошлым. Исконная римская аристократия издавна входила в состав римского сената, который и стал, по выражению А. Момильяно, "последним бастионом язычества" (Momigliano. P. 9). К 380-м гг., когда общий баланс религиозных сил в Римской империи стал склоняться в пользу христианства, именно в римском сенате сформировалась группировка радикально-языческого направления, которая держадав своих руках высшие военные и гражданские посты.

Но сенаторское сословие в целом было уже довольно смешанной группой, и наряду со старыми фамилиями, обладавшими крупными земельными владениями и множеством рабов, в него входили и представители новой знати, выдвинувшейся в ходе социальных изменений в связи с установлением системы домината. Именно эта часть сенаторского сословия оказалась наиболее восприимчивой к христианству и к концу IV в. христианизировалась почти полностью.

Вторым правящим классом Поздней Римской империи был, по выражению Дж. Мэттьюза, военный и административный класс, функцией которого было защищать границы империи и организовывать ресурсы провинций на поддержку этой цели (Matthews, 1975. Р. 31).

Новая аристократия, которая формировалась в период реформ Диоклетиана-Константина, отличалась от сенаторского сословия эпохи Принципата. Сенаторский ранг был как бы приложением к высшим должностям и автоматически присоединялся к тому, кто поднимался достаточно высоко по служебной лестнице. В интересах императорской службы всаднический и сенаторский ранги были смешаны в одно сословие. Принадлежность к возникшему в это время новому аристократическому классу — Clarissimi — не была основана на происхождении или обладании независимыми земельными владениями: "Это была аристократия оплачиваемой государственной службы, зависимая в своей знатности исключительно от императора и его машины" (Williams. P. 206-207).

В IV в. увеличилось количество христиан среди чиновников императорской администрации. Эта социальная прослойка в наибольшей степени была зависима от императоров, и направленность их религиозной политики не могла не отразиться на религиозном сознании или хотя бы религиозной ориентации непосредственных проводников и исполнителей этой политики. Вместе с тем, регулярное повторение и подтверждение некоторых императорских декретов, касающихся религии, свидетельствует, что христианизация чиновничества шла не столь уж быстрыми темпами и число язычников в этой среде вплоть до конца IV в. всё еще оставалось большим, хотя, разумеется, не доминирующим.

Определенный отпечаток на социальный климат империи и процесс христианизации накладывал процесс варваризации, который в IV в. стал уже необратимым. При Константине и его преемниках этот процесс еще более усилился, причем за счет внедрения в армию и в империю в целом главным образом германского элемента (Williams. P. 207). Среди варваров были и христиане (в основном арианской направленности), и язычники, преимущественно приверженцы родовых культов.

Таким образом, варваризация еще больше осложняла общую картину христианизации, хотя и не изменяла общих тенденций.

Важнейшей опорой домината была армия, и она, как полагают исследователи, была преобладающе языческой на протяжении всего IV столетия (Jones, 1963. Р. 24; Мае Mullen, 1981. Р. 132), хотя перелом в пользу христианства в армии все же произошел до конца IV в.5 Однако разные подразделения римской армий на огромной территории империи подвергались различной степени христианизации. Константин заложил основы для этого обращения, осуществив ряд мероприятий, среди которых следует назвать: освобождение клириков от воинской службы, постепенное удаление языческих обрядов из официальной религиозной жизни армии и замена их христианскими обрядами. Даже вараваризация римской армии способствовала процессу ее христианизации, т. к..неримляне проявляли мало интереса к традиционным языческим военным церемониям (Odahl. P. 168) и, следовательно, легче поддавались христианской религиозной пропаганде. Очевидно, в наибольшей степени в IV в. христианизировались мобильные части (comitatenses), которые играли главную роль в военной деятельности императоров. Во всяком случае, в борьбе язычества и христианства армия играла преимущественно пассивную роль, и солдаты одинаково подчинялись и ярому христианину Констанцию, и Юлиану Апостату, и терпимому Валентиниану I — дисциплина и привычка повиновения были для них сильнее религиозных убеждений (Jones, 1963. Р. 24).

Проникновение христианства в среду римской интеллигенции, вероятно, происходило медленно. В пользу этого говорит тот факт, что до конца IV в. в Римской империи не было даже христианских школ, и в основном образование было языческим, хотя среди учителей уже были и христиане. Христианская философия еще переживала стадию формирования, и подавляющее большинство римских философов верило в старых богов. В позднеантичной философии можно увидеть усиление религиозных мотивов, особенно в самом популярном течении этого времени — неоплатонизме, но синтез философии и религии пока еще осуществлялся на старой языческой основе. Общей основой римской литературы и изобразительного искусства в IV в. также оставалось язычество, и появление христианских произведений еще не стало столь заметным, чтобы говорить о переломе в пользу христианства в этой сфере, тем более что многие из них по форме и содержанию либо перекликались с творениями языческих авторов, либо включали языческие элементы. Причем эта черта просматривается даже во многих трудах отцов церкви.

Однако в целом для интеллектуальной жизни этого времени был характерен заметный упадок, что с явным сожалением констатирует один из самых ярких писателей IV в. Аммиан Марцеллин: "Людей образованных и серьезных избегают как людей скучных и бесполезных... Даже те немногие дома, которые в прежние времена славились серьезным вниманием к наукам, теперь погружены в забавы позорной праздности, и в них раздаются песни и громкий звон струн. Вместо философа приглашают певца, а вместо ритора — мастера потешных дел. Библиотеки заперты навек, как гробницы, зато сооружаются водяные органы, огромные лиры величиной с телегу, флейты и всякие громоздкие орудия актерского снаряжения... Иные боятся науки, как яда..." (Amm. Marc. XIV, 6, 15, 18; XXVIII, 4, 14). Этот упадок, несомненно, способствовал росту популярности христианства и притоку в ряды сторонников этой религии части римской интеллигенции.

Говоря о христианизации различных слоев населения Римской империи, нельзя не затронуть вопрос о том, из каких социальных групп формировался в IV веке христианский клир. Показательно, что клириками без согласия хозяина не могли стать рабы и колоны, а если и удавалось такого согласия добиться, то не известно ни одного случая, чтобы такой, клирик смог подняться на высокие ступени церковной иерархии (Jones, 1964. Р. 920—922). В IV в. появился запрет вступать в клир некоторым категориям ремесленников (Ibid. P. 922). Очень мало насчитывалось клириков из среды солдат и ветеранов. С определенной уверенностью, опираясь на биографии известных церковных иерархов, можно утверждать, что верхушка христианского клира формировалась из представителей римской аристократии, но, разумеется, посты среднего и тем более низшего клира выходцы из высших слоев римского общества занимали редко и оставались на этих постах недолго. Основную же массу христианского клира на всех ступенях церковной иерархии, по нашему мнению, составляли выходцы из средних городских слоев - основной социальной базы христианства. Несомненно, главный социальный источник обращения в христианство был и основным источником для формирования церковных служителей всех рангов.

Несмотря на очевидные успехи христианства в "обращении" Римской империи, позиции язычества до 80-х г. IV в. оставались достаточно сильными. В отличие от христианства, язычество не представляло собой единой религиозной системы, как не существовало и единого языческого культа в масштабах всей Римской империи6. Таким официальным общегосударственным культом можно считать лишь культ императора, но в IV в. он по мере обращения в христианство самих императоров утрачивает всякое значение. В провинциях и даже в самой Италии, в удаленных от центров цивилизации районах сельские жители исповедовали религию, еще хранившую явный отпечаток первобытных верований. Наиболее распространенным в Римской империи было собственно римское язычество, включавшее в себя мощный пласт древнегреческой религии. Оно пользовалось поддержкой аристократии, крестьян и куриалов в провинциях, много язычников было и в городской среде. Наконец, в восточных провинциях и в некоторых центрах западных провинций широкой популярностью пользовались разнообразные древневосточные и эллинистические мистические культы, среди которых особо выделяется соперник христианства — митраизм.

В IV в. римское язычество всё больше ассоциировалось с прошлым, но опиралось оно не только на традицию. До последней четверти столетия сохранялись все атрибуты языческого культа, жрецы и храмы которого продолжали пользоваться вековыми привилегиями и поддержкой государства и обладали огромными богатствами. Язычники занимали важнейшие посты в императорской администрации, и даже придворный этикет "христианнейших" императоров оставался по своей религиозной окраске языческим (Буассъе. С. 387).

Однако язычество не было подготовлено к борьбе. В качестве официальной религии оно всегда рассчитывало на поддержку государства (Буассье, с. 393), у него отсутствовала организация7, подобная церкви, позволившей христианству пережить гонения, у него не было объединенной партии сторонников, способных отстаивать его интересы. Наконец, язычество вообще ни с кем не собиралось бороться, ибо по сути своей было терпимой религией и готово было мирно сосуществовать с христианством, и это относительное мирное сосуществование продолжалось вплоть до времени Грациана—Феодосия.

Следует иметь в виду, что в Римской империи в IV в. были еще люди, индифферентные по отношению к любой религии. Они не были атеистами в полном смысле слова и даже могли формально относиться к язычникам или, реже, к христианам. Их вера часто зависела от обстоятельств или от занимаемого поста и не была искренней и глубокой. Да и в целом в те времена грань между язычеством и христианством не была столь резкой, как это может показаться на первый взгляд. Язычество вполне уживалось с христианством, и последнее до поры до времени терпимо относилось к древней религии8.

Показательно, что религиозная принадлежность в IV в. не препятствовала занятию государственных постов и общественных должностей. Вплоть до времени Грациана язычество было "нормой" среди занимавших преторианскую, городскую и Египетскую префектуры, наиболее престижных проконсульских должностей и постов начальника пехоты и префекта Востока (Mac Mullen, 1984. Р. 47). Но не менее важные посты в это же время занимали и христиане. И те и другие имели равный доступ ко двору и к императору и в выполнении государственной службы часто сотрудничали, не принимая во внимание различие в вере и забывая религиозную вражду (Буассье. С. 411).

Индифферентное отношение к государственной языческой религии часто преобладало среди низших слоев римского общества, особенно в деревне: сельские жители пассивно сопротивлялись христианству, но в то же время равнодушно взирали на разрушение языческих храмов. Городские низы иногда вставали на защиту языческих храмов, но христианским правителям редко стоило большого труда привести их к повиновению (Jones, 1963. Р. 22-23). Для определенной части римлян был характерен религиозный синкретизм: соединяя вместе привычки и суеверия различных культов, они создавали себе "весьма пеструю религию" (Буассье. С. 412), в которой уживались самые разнообразные религиозные представления. Есть основания говорить и об определенной идеологической конвергенции язычества и христианства, особенно в неоплатонизме.

Особый интерес представляет вопрос о мотивах обращения в христианство отдельных людей. Христианство даже в период гонений было воинствующей религией и активно вербовало себе новых сторонников. В IV в. вместе с легализацией усилилась и активность христианства по вовлечению в ряды приверженцев все новых и новых людей. Тем более что всякое стеснение язычества, особенно за счет обращения в веру, считалось едва ли не триумфом церкви. Для этой цели все средства считались хорошими (Болотов, т. IV. С. 97), даже прямое насилие, хотя, надо признать, что до признания христианства в качестве единственной официальной религии церковь предпочитала мирный путь.

Говоря о путях обращения в христианство, следует отметить, что наиболее известным, ярким и, пожалуй, для многих классическим является путь, пройденный Аврелием Августином, столь колоритно описанный им в его знаменитой "Исповеди". Этот путь представлял собой долгие и мучительные поиски истинной веры, как методом проб и ошибок, познанием различных религиозных и философских систем, так и с помощью христианского наставника — Амвросия Медиоланско-го. Главная особенность пути Августина — самостоятельное, осознанное и искреннее обращение в веру.

Другой путь к христианству представляют люди, обратившиеся в веру в результате какого-то сильного внешнего потрясения. Например, в одном из писем Амвросия Медиоланского (АтЪ. Ер. 58) описывается, как знатный житель Аквитании и член сената Павлин9 отказался от мирских благ и ушел в отшельники. Причиной этого послужила смерть его единственного сына.

Весьма распространенным явлением в IV в, было обращение в христианство в результате серьезной болезни в надежде исцелиться при помощи веры или подготовиться к смерти. Так, в еще одном письме Амвросия (Amb. Ер. 79) говорится о некоем Беллиции, который сознательно обратился в христианство во время тяжелой болезни. Очень распространенным явлением в IV в. было крещение на смертном одре.

Нередкими в IV в. были "семейные обращения", когда приверженные к христианству родственники склоняли других членов семьи к обращению в свою веру (Brown, 1961. Р. 6—7). Во многих семьях приверженность христианству становится семейной традицией.

Наконец, встречались случай, когда христианами становились из конъюнктурных соображений, руководствуясь личной выгодой или стремясь угодить начальству. По мере укрепления позиций христианства и "оцерквления" Римской империи число таких "обращений", несомненно, росло. Разумеется, в первую очередь в эту категорию попадали государственные чиновники.

Еще одним немаловажным моментом социального аспекта христианизации было то, что большая часть новообращенных христиан, особенно образованные представители аристократии, искренне пытались понять новую религию10 и были далеки от религиозного фанатизма. Мало того, они старались сохранить свои связи с политической жизнью и со своим дохристианским окружением, вовсе не желая видеть свое общество расколотым на почве религии (Matthews, 1975. Р. 195). Даже будучи обращенными в христианство, они сохраняли вполне терпимую позицию по отношению к другим религиям и культам.

Весьма своеобразным явлением в IV в. был институт катехумената, то есть подготовительного срока для людей, готовящихся принять крещение. Срок такой подготовки специально не оговаривался, особой процедуры для перехода в катехумены не существовало, и такое состояние в принципе не накладывало на человека никаких серьезных обязательств. Однако можно полагать, что наличие этого института позволяло церкви в полемике с язычниками зачислять катехуменов в число своих явных сторонников и тем самым преувеличивать масштабы действительной христианизации общества. Вместе с тем, в период христианизации IV в. катехуменат играл роль своеобразного фильтра, способствовавшего притоку в ряды христиан людей, принимавших новую веру осознанно и искренне.

Весьма своеобразным и вместе с тем типичным явлением в IV в. было обыкновение принимать крещение в зрелом возрасте. В литературе обычно этот факт объясняется боязнью ответственности, которую накладывало на человека "мистическое купание" (Parker. P. 50), а также опасением трудностей суровой христианской жизни (Cassidy. P. 36). Однако для большинства людей отсрочка крещения была вызвана скорее практическими соображениями и приверженностью к традициям, столь живучим в античном обществе. Обычно человек не беспокоился о судьбе своей души до тех пор, пока он не чувствовал приближения смерти, и только тогда он стремился завоевать себе "доступ на небо" путем обряда крещения или покаяния (Jones, 1964. Р. 1063). Отсрочка крещения является весьма значимой чертой характера христианизации IV в. и в определенной степени может служить иллюстрацией всего процесса. Как отдельные люди вначале испытывали симпатию к христианству, затем, будучи катехуменами, изучали его учение, организацию и искали в нем полезные для себя черты, и лишь затем, на закате жизни, принимали крещение и становились настоящими христианами, так и сама Римская империя, начиная с Миланского эдикта, прошла различные стадии обращения и приняла крещение, став христианской Римской империей только накануне смертельной болезни, которая имела своим итогом крах античного мира.

Таким образом, степень действительной христианизации римского общества к 80-м годам IV в. была не столь уж и значительной, а язычество еще обладало сильными позициями и имело многочисленных приверженцев. Основная борьба между двумя религиями пришлась на последние два десятилетия IV в., когда общий социальный баланс в Римской империи нарушился в пользу христианства. Но хотя к 400 г. язычники еще составляли примерно половину населения (Mac Mullen, 1984. Р. 85), в следующее столетие Римская империя, несомненно, вошла в основном христианизированной, и христианство стало доминирующей религией. Очевидно, что к началу V в. христиане либо преобладали, либо составляли значительную часть тех социальных прослоек римского общества, которые определяли перспективы развития Римской империи в целом и отдельных важнейших сфер ее жизни.