235 Хосе ортега-и-гассет призыв к пониманию

В произведениях искусства, предпочитавшегося в прошедшем столетии, всегда содержится ядро «жи- вой» реальности, и как раз она. выступает в качестве субстанции эстетического предмета. Именно этой ре- альностью занято искусство, которое свои операции над нею сводит порой к тому, чтобы отшлифовать это «человеческое» ядро, придать ему внешний лоск, блеск—украсить его. Для большинства людей такой строй произведения искусства представляется наибо- лее естественным, единственно возможным. Искус- ство—это отражение жизни, натура, увиденная сквозь индивидуальную призму, воплощение «человеческого» и т. д. и т. п. Однако ситуация такова, что молодые художники с не меньшей убежденностью придержива- ются противоположного взгляда. Почему старики не- пременно должны быть сегодня правы, если завтраш- ний день сделает молодежь более правой, нежели ста- риков? Прежде всего, не стоит ни возмущаться, ни кричать. «Dove si srida non e' vera scienza»¹⁴,—говорил Леонардо да Винчи; «Neque lugere, neque indignari, sed intelligere»^I5,—советовал Спиноза. Самые укоренив- шиеся, самые бесспорные наши убеждения всегда и са- мые сомнительные. Они ограничивают и сковывают нас, втискивают в узкие рамки. Ничтожна та жизнь, в которой не клокочет великая страсть к расширению своих границ. Жизнь существует постольку, поскольку существует жажда жить еще и еще. Упрямое стремле- ние сохранить самих себя в границах привычного, каждодневного—это -всегда слабость, упадок жиз- ненных сил. Эти границы, этот горизонт есть биологи- ческая черта, живая часть нашего бытия; до тех пор пока мы способны наслаждаться цельностью и полно- той, горизонт перемещается, плавно расширяется и ко- леблется почти в такт нашему дыханию. Напротив, когда горизонт застывает, это значит, что наша жизнь окостенела и мы начали стареть.

Вовсе не само собой разумеется, что произведение искусства, как обычно полагают академики, должно содержать «человеческое» ядро, на которое музы наво- дят лоск. Это прежде всего значило бы сводить искус- ство к одной только косметике. Ранее уже было сказа-

236

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА

но, что восприятие «живой» реальности и восприятия художественной формы несовместимы в принципе, так как требуют различной настройки нашего аппарата восприятия. Искусство, которое предложило бы нам подобное двойное видение, заставило бы нас окосеть. Девятнадцатый век чрезмерно окосел; поэтому его ху- дожественное творчество, далекое от того, чтобы представлять нормальный тип искусства, является, по- жалуй, величайшей аномалией в истории вкуса. Все великие эпохи искусства стремились избежать того, чтобы «человеческое» было центром тяжести произ- ведения. И императив исключительного реализма, ко- торый управлял восприятием в прошлом веке, являет- ся беспримерным в истории эстетики безобразием. Но- вое вдохновение, внешне столь экстравагантное, вновь нащупывает, по крайней мере в одном пункте, реаль- ный путь искусства, и путь этот называется «воля к стилю».

Итак, стилизовать — значит деформировать реаль- ное, дереализовать. Стилизация предполагает дегума- низацию. И наоборот, нет иного способа дегуманиза- ции, чем стилизация. Между тем реализм призывает художника покорно придерживаться формы вещей и тем самым не иметь стиля. Поэтому поклонник Сурбарана, не зная, что сказать, говорит, что у его полотен есть характер,—точно так же характер, а не стиль присущ Лукасу или Соролье, Диккенсу или Гэль- досу. Зато XVIII век, у которого так мало характера, весь насыщен стилем.