401 Хосе ортега-и-гассет

предмете, в то время как любовь — это тончайшая шелковая ткань, оценить достоинства которой можно только вблизи. Очень часто оказываемое внимание — чистейшая иллюзия. У истинной и ложной любви по- вадки — если смотреть издалека — весьма схожи. Од- нако допустим все же, что это действительное про- явление внимания,— что в этом случае нам следует предположить? Одно из двух: либо мужчина не столь уж ничтожен, либо женщина, на самом деле не столь высоких, как нам казалось, достоинств.

Эти соображения я высказывал неоднократно в раз- говорах или в университетских лекциях (в связи с раз- мышлениями о природе «характера») и каждый раз убеждался, что они непременно как первую реакцию вызывают протест и противодействие. Поскольку сама по себе эта идея не содержит раздражающих и навязчи- вых элементов — казалось бы, что обидного для нас в том, что наши любовные истории представляют собой проявления нашей исконной сути? — столь без- отчетное противодействие служит подтверждением ее верности. Человек чувствует себя беспомощным, за- хваченным врасплох через брешь, оставленную им без внимания. Нас неизменно раздражают попытки судить о нас по тем свойствам нашей личности, которые мы не утаиваем от окружающих. Нас возмущает, что нас не предупредили. Нам хотелось бы, чтобы нас оценивали, уведомив об этом заблаговременно и на основании нами отобранных качеств, приведенных в порядок как перед объективом фотоаппарата (боязнь «фотоэкспро- мтов»). Между тем вполне естественно, что изучающий человеческое сердце стремится подкрасться к ближне- му незаметно, застать его врасплох, in fraganti ³⁶.

Если бы мог человек полностью подменять спон- танность волей, нам не понадобилось бы изучать под- сознание. Однако воля способна лишь приостановить на время действие спонтанности. Роль своеволия в формировании нашей личности на протяжении всей жизни практически равна нулю. Наше «я» мирится с малой толикой подтасовки, осуществляемой нашей волей; впрочем, скорее следует говорить не о подтасов- ке, а об обогащении и совершенствовании нашей при- роды, о том, что не без воздействия духа — ума и во- ли — первозданная глина нашей индивидуальности

402

ЭТЮДЫ О ЛЮБВИ

приобретает новую форму. Надо воздать должное вмешательству чудодейственных сил нашего духа. Но при этом желательно не поддаваться иллюзиям и не думать, что оно может иметь сколько-нибудь реша- ющее значение. Если бы его масштабы были иными, речь могла бы идти о подлинной подмене. Человек, вся жизнь которого идет вразрез с его естественными устремлениями, по природе своей предрасположен ко лжи. Я встречал вполне искренних лицемеров и при- творщиков.

Чем глубже современная психология познавала за- коны человеческого бытия, тем очевиднее становилось, что функция воли и вообще духа не созидающая, а все- го лишь корректирующая. Воля не порождает, а, на- против, подавляет тот или иной спонтанный импульс, пробивающийся из подсознания. Стало быть, осущест- вляемое ею вмешательство — негативного свойства. Если же подчас оно производит противоположное впе- чатление, то причина тому следующая: как правило, в переплетении наших влечений, симпатий и желаний одно из них оказывается тормозом для других. Воля, устраняя это препятствие, позволяет влечениям, изба- вившись от пут, раскрываться свободно и полностью. Итак, наше «хочу», судя по всему,— действенная сила, хотя его возможности сводятся к тому, чтобы подни- мать затворы шлюзов, сдерживающих естественный порыв.

Величайшим заблуждением, от Ренессанса и до на- ших дней, было думать — подобно, например, Декар- ту,— что наша жизнь регулируется сознанием, всего лить одной из граней нашего «я», подвластной нашей воле. Утверждение, что человек — разумное и свободное существо, по меньшей мере спорно. У нас и в самом деле есть разум и свобода, однако они представляют собой лишь тонкую оболочку нашего бытия, которое само по себе не разумно и не свободно. Даже идеи мы получаем уже готовыми и сложившимися в темных, бездонных глубинах подсознания. Сходным образом и желания ведут себя на подмостках нашего внутреннего мира как актеры, которые появляются из-за таинственных, зага- дочных кулис уже загримированными и исполняющими свои роли. И поэтому столь же ошибочным было бы утверждать, что человек живет сознанием, рассудком,

403

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

как и полагать, что театр — это пьеса, разыгрываемая на освещенной сцене. Дело в том, что, минимально управляя собой усилием воли, мы живем в целом иррационально и бытие наше, проявляясь в сознании, берет начало в скрытых глубинах нашего «я». Поэтому психолог должен уподобиться водолазу и уходить вглубь от поверхности, а точнее, подмостков, на которых разыгрываются слова, поступки и помыслы ближнего. То, что представляет интерес, скрыто за всем этим. Зрителю достаточно смотреть на Гамлета, который проходит, сгибаясь под бременем своей нев- растении, по воображаемому саду. Психолог поджида- ет его в глубине сцены, в полумраке занавесей и деко- раций, чтобы узнать, кто же этот актер, который играет Гамлета.

Вполне естественно, что он ищет люки и щели, чтобы проникнуть вглубь личности. Один из этих люков — любовь. Напрасно женщина, претендующая на утонченность, пытается нас обмануть. Мы знаем, что она любила имярек. Имярек глуп, бестактен, оза- бочен только своим галстуком и сиянием своего «Роллс-Ройса».