Глава 8. Предписание на первом сеансе

101

ответа, чем тот, что оба получали что-то важное от жизни в большой семье1.

Лилло, несомненно, был полностью вовлечен в эту сложную тактическую борьбу. Наверняка он получил уст­ную инструкцию быть «хорошим» со своими родствен­никами и играть с кузенами и кузинами и одновременно невербальное послание держаться от них подальше. Пой­манный, таким образом, в двойную ловушку, Лилло выбрал психотический выход: держаться в стороне от всех.

В результате обсуждения мы выработали следующий способ терапевтического вмешательства: дать семье пись­мо, адресованное направившему ее врачу, с которым у нее была назначена встреча через две недели. Это письмо не должно было быть приватным сообщением, как обыч­но, а напротив, должно было быть прочтено семье вслух одним из терапевтов, прежде чем опасть в руки отца для передачи доктору. Вот его содержание.

«Дорогой коллега!

В отношении семьи Вилла мы полностью согласны с Ва­шей идеей о семейной терапии длительностью около десяти сеансов. Однако в настоящий момент терапию начать нельзя из-за одной причины — чрезвычайной чувст­вительности Лилло. Мы считаем его ребенком экстра­ординарной чувствительности, потому что в возрасте всего лишь трех с половиной лет он решил больше не иг­рать с детьми, родители которых недостаточно ценили его мать. Поскольку на первом сеансе мы пришли к выво­ду, что сейчас синьора Вилла не имеет шансов приобрести уважение, которое прежде питала к ней свекровь

Мы сформулировали эту гипотезу на основе предшествую­щего опыта; подобные ситуации чрезвычайно часто повторя­ются при работе с семьями детей-психотиков. Мы часто обнаруживали, что родители в таких семьях оказываются пойманы в ловушку двоякой скрытой симметрии: между собой и с неким значимым членом большой семьи, от которого оба, конкурируя, надеялись получить лавровый венок победы, то есть безусловное одобрение (которое, разумеется, никогда никому не доставалось).

102

Часть третья

за ее простоту, мы не верим, что Лилло может снова на­чать играть и вести себя как другие дети. Более того, чут­кость Лилло такова, что, стремясь никого не задеть, он не играет даже один. Мы готовы будем говорить о на­значении второй встречи лишь после того, как синьора Вилла сможет предложить какие-то способы вернуть к себе уважение и высокую оценку со стороны родственников».

Это письмо, прочитанное вслух одним из терапевтов, вызвало у Лилло поразительную реакцию. Когда читалась фраза «Более того, чуткость Лилло такова, что, стремясь никого не задеть...», его лицо начало морщиться. Находя­щиеся за зеркалом наблюдатели напряженно следили за ним. У него начал дрожать подбородок, он сжал губы, пытаясь сдержаться, но в конце концов расплакался. Резко соскочив со стула, он бросился к матери и начал целовать и гладить ее. Она же, пассивно принимая его ласки, живо повернулась к терапевтам: «Но это не так легко, как вы ду­маете. Как я могу заставить их ценить меня?»

Таким образом, мы получили и от матери, и от сына подтверждающую обратную связь. Правда, в реакции матери было нечто удивительное: она вела себя так, как ес­ли бы сама дала информацию о том, о чем говорилось в письме. Отец, молчаливый и неподвижный, оставался на своем месте в другом конце комнаты.

Когда терапевты встали, показывая, что сеанс закон­чен, Лилло бросился на пол и принялся визжать и бить об пол ногами, с ненавистью глядя на терапевтов. Родите­лям пришлось вынести его из комнаты.

Вскоре после сеанса мы позвонили психиатру, напра­вившему к нам эту семью. Из разговора мы узнали, что пси­хотическое поведение Лилло началось два года назад периодом острого возбуждения, в течение которого он снова и снова в быстром темпе произносил: «Уезжать, уезжать, уезжать...» Во время диагностического интервью, когда доктор попросила Лилло нарисовать картину, он изо­бразил двор, полный людей. Один из них, выше других, был отделен от группы и находился в клетке.

Психиатр сказала, что в прошедшие два года она гово­рила с родителями о переезде. Она убедительно демон-