Глава 9. Семейные ритуалы

123

важен, чем прочие элементы кругового процесса» (Shands, 1971, р. 34).

Это вполне согласуется с тем, что продемонстрировал Пиаже в своих исследованиях эпигенетической эволюции человеческого существа: «Способность производить кон­кретные операции предшествует способности производить формальные операции; способность «центрировать» пер­цептивные процессы предшествует способности к их «де-центрации», то есть способности выполнять абстрактные операции. Таким образом, фаза конкретных операций необходимо предшествует фазе формальных операций. Иными словами, чтобы прийти к дискретному коду, необ­ходима предварительная адаптация на уровне аналогового описания. Однако после того, как индивид достигает уров­ня формальных операций, эти два процесса, аналоговый и дискретный, сливаются воедино и не могут быть разде­лены иначе как искусственными лингвистическими мето­дами» [цит. по: Shands, 1971, р. 34].

Семейный ритуал, особенно на уровне действия, бли­же к аналоговому коду, чем к дискретному. Доминирующий аналоговый компонент по своей природе в большей сте­пени, чем слова, способен объединить людей в мощном коллективном переживании, внести определенную идею в психику каждого. Можно вспомнить о широком исполь­зовании ритуалов в обучении и психическом програм­мировании масс в новом Китае. Ритуалы значительно более эффективны для внедрения, например, базовой идеи единства, кооперации и взаимопомощи ради общего блага, чем лозунги, популярные эпитеты и стереотипная фразеология, от которых индивид может защититься. Любой ритуал начинает действовать (превращая знак в сигнал, а сигнал — в носителя нормы) благодаря своей нормативной функции, присутствующей в любом кол­лективном действии, когда поведение всех участников служит одной общей цели.

Таким образом, мы можем заключить, что предпи­сание ритуала позволило нам не только избежать вер­бального комментирования норм, в данный момент поддерживающих семейную игру, но и внести в систему

124

Часть третья

ритуализованное предписание новой игры, нормы ко­торой замещают старые.

Терапевтам всегда стоит больших усилий изобрести ритуал — сначала усилий наблюдения, затем творческих усилий, поскольку не может быть и речи, чтобы ритуал, доказавший свою эффективность в одной семье, оказался эффективным и в другой. Он должен быть единственным в своем роде для каждой семьи, так же как конкретные правила (и, следовательно, конкретная игра) специфичны для каждой семьи в данный момент ее жизненного процес­са, включающего, разумеется, и терапевтическую ситуацию. В заключение мы хотим указать на то, что предписание семейных ритуалов оказалось чрезвычайно эффективным приемом и при терапии семей, демонстрирующих взаимо­действия, отличные от шизофренических.

Глава 10. Сиблинги: Соперник превращается в спасителя

В этой главе мы опишем тип терапевтического вмеша­тельства, имевшего особую эффективность в семьях с не­сколькими детьми (сиблингами), где один из детей яв­ляется идентифицированным пациентом.

Вмешательство заключается в том, что мы произвольно перевешиваем ярлык «больного» с идентифицированного пациента на одного или более сиблингов, которых семья считает «здоровыми». Мы заявляем, что идентифициро­ванный пациент — единственный член семьи, понимающий истинное состояние остальных, которое значительно хуже, чем его собственное, и что он убежден в том, что лишь он один может им помочь. При этом мы никак не критикуем и не обвиняем родителей. Мы говорим, что на нас произве­ли большое впечатление чуткость и глубина понимания, проявленные идентифицированным пациентом, что со­бранный нами материал и наши наблюдения на сеансе позволяют нам целиком с ним согласиться, и мы также весьма озабочены состоянием якобы «благополучного» сиблинга. Пользуясь имеющейся информацией, мы можем продемонстрировать, что у «здорового» сиблинга за уверен­ностью, беззаботным легкомыслием, послушанием или не­зависимостью, — в соответствии с конкретным случаем — на самом деле скрывается псевдоавтономия: он бессозна­тельно пытается сохранить предпочтение того или другого родителя, со своей стороны не подозревающего об этих устремлениях и тем более не способного как-либо им про­тивостоять.

Затем мы объясняем, что эти бессознательные усилия приобрести и удержать такую привилегированную пози­цию очень вредны для того, кто их предпринимает: они ме­шают ему расти и достигать автономии. Из всей семьи один лишь идентифицированный пациент, благодаря своей

126

Часть третья

необычайной чуткости, уже довольно давно понял, какая опасность угрожает его брату или сестре. Он развил свою «болезнь», то есть определенное поведение, различными способами ограничивающее его жизнь и психологический рост, чтобы переключить на себя внимание и заботу роди­телей. Он скрыто подталкивает своего брата или сестру к использованию этой ситуации для того, чтобы освобо­диться и стать подлинно независимым.

Такими позитивными формулировками мы исключаем предположение, что идентифицированный пациент де­лает что-то для себя: он вовсе не заинтересован в чьем-ли­бо благоволении и одобрении. Его цели от начала до кон­ца альтруистичны.

Как мы уже сказали, этот род вмешательства может применяться только в том случае, если семья имеет более чем одного ребенка. Вначале мы успешно использовали его в семьях с аноректичными детьми, а затем — во многих других семьях, имевших больных детей, диагностирован­ных как невротики или психопаты. При терапии семей, включенных в шизофренические взаимодействия, перене­сение ярлыка «больной» на предположительно «здоро­вого» ребенка оказалось чрезвычайно эффективным про­межуточным приемом, направленным на внесение замешательства в семейные ряды.

Это замешательство часто выражается в непосред­ственных и драматических ответных действиях со сторо­ны семьи, являющихся, по сути, защитой существующего положения вещей, и мы не должны себе позволять, чтобы тревога родителей по поводу предполагаемой ошибки испугала нас или заставила отступить. Ответная реакция семьи может принимать различные формы: отчаянные телефонные звонки в связи с реальным или предпола­гаемым ухудшением состояния идентифицированного пациента (как если бы нам говорили: «Хватит нас дура­чить, это он болен!»), требование досрочных сеансов или индивидуальных встреч, родительские самообви­нения. Когда мы только начинали применять такого рода воздействия, эти действия ввергали нас в сомнения, при­водившие к тревоге и непоследовательности, вплоть до то­го, что побуждали отказаться от вмешательства, тем самым