Глава 3. Типология и историко-страновый анализ моделей властной трансформации

В соответствии с общей установкой исследования целесоо­бразно реконструировать осуществленные в истории разных стран властно-управленческие трансформации применительно к вероятности их практического повторения в современной Рос­сии. В качестве методологического инструментария использо­валась методика исторического моделирования и исторической компаративистики. Идентификация различных схем трансфор­мации представлена в виде достаточно устойчивых моделей. Все­го их типологически выделено четыре. Это:

1. революция;

2. дворцовый переворот;

3. демократическая легитимная модель;

4. Цезарианская модель.

Рассмотрим их в этой последовательности.

Модель революции

В отношении понятия «революция» существует большая пута­ница. Сложность связана с употреблением его в рамках различных дисциплин и контекстов. Существуют социально-экономический, социологический, политический, технологический, естественно­научный, астрономический и иные подходы. В данном случае де­финиция «революция» рассматривается исключительно в рамках механизмов властной трансформации. Поэтому был применен кратологический (кратология – учение о власти) подход.

Под революцией понимается насильственная смена полити­ческой власти при участии широких народных масс (рис. 3.1). Ключевыми здесь являются два признака – насильственность и массовость. По первому из них антитезой революции выступа­ет выборная трансформация, по второму – переворот. Противо­поставление революций и реформ относится к оценке характера и скорости изменчивости осуществляемых властью преобразова­ний, но не к способам захвата самой власти. Поэтому дихотомия

Рис. 3.1. Модель революции

«революционаризм» – «реформизм», как не имеющая прямого отношения к теме исследования, не рассматривается.

Из всех возможных сценариев осуществления властной трансформации революционный путь предполагает наибольшие издержки. В периоды революций разрушаются инфраструктуры, наносится материальный и демографический урон соответству­ющему государству. Это всегда социальное потрясение. Истории неизвестно ни одного примера, чтобы происходящая революция не сочеталась со снижением показателей экономической разви­тости. С этих позиций оценивал, в частности, опыт революци­онной трансформации один из основоположников французского консерватизма Э. Берк. В работе «Размышления о революции во Франции» он однозначно характеризовал описываемое им явле­ние как общественное зло, воплощающее все худшие стороны че­ловеческой природы¹².

Другое дело, что далее, уже после осуществления элитной ин­версии, может быть организован как прорыв в развитии страны, так и может произойти ее дальнейшая деградация. В этом прин­ципиальное отличие революций 1917 г. и 1991 г. Однако даже в случае достижения позитивных для страны последствий из­держки при революционной трансформации всегда значительны и не всегда оправданы. Нельзя поэтому согласиться с распростра­ненным мнением о революциях как «дешевом» способе взятия власти. Напротив, революционный путь по отношению к ресур­сам страны наиболее дорогостоящ.

Современные гуманитарные науки не имеют адекватной реа­лиям XXI в. теории, позволяющей прогнозировать революции и описывать механизмы их осуществления. В России в лучшем случае применяется по инерции советская истматовская теория революции. До сих пор используется в основном трехкомпонентный плехановско-ленинский определитель «революционной си­туации», не позволяющий идентифицировать революции нового типа. Номинированные в свое время В.И. Лениным знаменитые признаки были уже достаточно давно подвергнуты в политиче­ской науке ревизии.

«Невозможность «верхов» управлять по-старому». Опираясь на этот признак, советские историки видели в управленческих новациях властей симптом надвигающейся революции. Однако большей вероятности лишиться власти подвержена та политиче­ская команда, которая именно по-старому управляет и не счита­ет, что это недопустимо. Элита утрачивает ощущение опасности. Возникает иллюзия, что правление властной элитной когорты «вечно». П.А. Сорокин писал о предреволюционном вырождении господствующей политической элиты, об утрате ею способности к действиям и осознания необходимости перемен¹³. И тут, для властей как гром с ясного неба, – революция. В час «Ч» выродив­шаяся элита оказывается неспособной даже на силовое противо­действие (революция 1991 г.).

«Обострение выше обычного нужды и бедствий народных масс». Этот ленинский признак революционной ситуации не признается в современной политологии в качестве индикатора надвигающейся революции. Истории известны многочисленные примеры, когда ухудшение положения народа никоим образом не сказывалось на его политической активности. Не привело к ре­волюции и резкое падение уровня жизни населения в России в 1990-е гг. Ленинская теория дала сбой. В действительности же еще Токвиль указывал, что революции чаще возникают не в ре­зультате ухудшения ситуации, а как реакция на неоправдавшие­ся ожидания. Мотивы революционной активности переносятся в сферу психологии. Череда лишений вырабатывает у народа со­ответствующую психологическую адаптацию, умение приспоса­бливаться к невзгодам. Каждый новый удар по благосостоянию народа воспринимается едва ли не как неизбежность. Но как только у народа формируется ожидание завтрашнего улучшения, а оно не происходит, детонируется революционный взрыв.

Французская революция, указывал А. де Токвиль, разразилась тогда, когда объективно социально-экономическое положение населения было значительно лучше, чем в предшествующие деся­тилетия. Однако любой, пусть незначительный, сбой в динамике улучшений становится революционным катализатором¹⁴.

Такой же качественный рост уровня жизни наблюдался и в ка­нун гибели Российской империи, и в преддверии краха СССР. Революционный мотив движения масс заключался не в том, что жизнь стала невыносимой, а в несоответствии ее имеющимся ожиданиям. Обещали материальное процветание, а вместо этого сохранялся товарный дефицит. Эти ожидания имели не только материальное выражение. Возрастающие общественные запросы определялись факторами роста образованности, информирован­ности, самосознания и др.

Взгляды А. де Токвиля получили развитие в разработанной американскими политологами Д. Дэвисом и Т. Гарром теории «От­носительной депривации». Побудительной причиной революции считается в этом подходе усугубляющийся разрыв между ожида­ниями и объективными возможностями их удовлетворения. Раз­личаются, соответственно, «революции пробудившихся надежд» (новые неудовлетворяемые в рамках прежней системы ценност­ные запросы), «революции отобранных выгод» (снижение воз­можностей удовлетворения имеющихся у общества потребнос­тей), «революции крушения прогресса» (сбой в темпах роста улучшения стандартов жизни)¹⁵.

Рост нефтедолларовых показателей ВВП в 1999-2008 гг. и по­следовавшее затем банкротство модели нефтяного процветания есть типичный пример формирования условий для «революции крушения прогресса». Ссылка на 1990-е гг., когда при худшем по­ложении народа революция, тем не менее, не произошла, в рам­ках теории «относительной депривации» не действует. Совре­менная ситуация, согласно ей, в гораздо большей степени может быть оценена как потенциально революционная. На первый план здесь могут выйти не столько материальные, сколько психологи­ческие и идеологические факторы (рис. 3.2).

Рис. 3.2. Как происходят революции

Третий ленинский признак революции – «повышение соци­альной активности масс» – не вызывает возражений. Однако он недостаточен. Предоставленные сами себе массы к революции не способны. Нужна управляющая ими организация. Движения про­теста, указывал признанный авторитет в исследовании революци­онных механизмов американский политолог Ч. Тилли, только тог­да смогут трансформироваться в политически целенаправленное коллективное действие, когда будут созданы подчиненные жест­кой дисциплине группы революционеров¹⁶. Поэтому посредством уничтожения организационного ядра революция может быть сор­вана, тогда как активность масс перенаправлена в иное русло¹⁷.