183

носить плохое и нечистое платье, и наоборот, утверждает, что философ даже у других порицал бросающееся в глаза и аффектированное пренебрежение внешностью193.

Всякая пустая видимость была ему противна; всякого рода роскошь была ему чужда. Он был непритязателен, говорил Колерус, не по бедности, а по влечению. "Почти невероятно, как умеренно и скромно он жил, не потому, что он был слишком беден для более крупных расходов, ибо было достаточно людей, которые предлагали ему деньги и всякого рода поддержку; но он от природы был крайне умерен и непритязателен. Он ни за что не хотел. чтоб про него могли сказать, что он хоть раз жил на чужой счет". Совершенно так же смотрел на вещи и Кант. Спиноза в своей жизни довел себя до минимума потребностей и потому мог всецело отдаться познанию истины. Он хотел сберечь себе не деньги, а страсти и заботы, которые оковывают дух и делают его несчастным. Его образ жизни был правильным путем к обеспечению душевного спокойствияиксокращениюсчетовсмиром.

184

2. ОДИНОЧЕСТВО И ТИХАЯ ЖИЗНЬ

Колерус описывает нам тишину и уединенность его жизни. Большую часть дня он спокойно оставался в своей комнате. Если после долгих и упорных размышлений он иногда чувствовал себя усталым, то он спускался вниз, чтоб отдохнуть, и беседовал со своими сожителями об обычных вещах, даже о мелочах. Иногда он развлекался курением трубки табаку. Когда он хотел дать себе более продолжительный отдых, он ловил пауков и заставлял их бороться друг с другом, или мух, которых он бросал в паутину, причем он наблюдал за борьбой насекомых с таким удовольствием, что иногда громко смеялся. Он исследовал также под микроскопом отдельные части мельчайших насекомых и делал отсюда выводы, совпадавшие с его идеями.

Его беседа была кроткой и ласковой. Он удивительно умел владеть своими страстями. Его никогда не видели особенно печальным или особенно веселым. Он подавлял свой гнев и не давал заметить даже непроизвольные проявления неудовольствия; когда случалось, что в его жесте или слове проскользнет выражение досады, он

184

тотчас же удалялся, чтобы ничем не нарушить добрых нравов. Он был очень доступен и отзывчив в обращении. Если с кем-либо в доме случалось несчастие или болезнь, Спиноза приходил к страждущему, утешал его и внушал ему терпение. Он беседовал с детьми и прислугой, как духовник, и убеждал их ходить в церковь. Когда однажды его домохозяйка спросила его, может ли она, по его мнению, достигнуть блаженства в ее вере (она была лютеранкой), Спиноза ответил: "Ваша вера хороша. Вы не нуждаетесь ни в какой другой и заслужите спасение в этой религии, если вы будете благочестивы и будете жить спокойно и миролюбиво".

Основой и содержанием его жизни были его одинокие и глубокие размышления. Когда в своей тихой рабочей комнате он мог быть наедине со своими мыслями, тогда лишь Спиноза был самим собою. Тогда он был счастлив. "Большую часть времени он проводил в исследовании природы вещей, в приведении своих идей в систему и в сообщении их своим друзьям; меньше всего ему нужно было времени для отдыха; ревность его в исследовании истины была так велика и неустанна, что в продолжении трех месяцев он ни разу не выходил из дому". Себастиан Кортгольд

185

также приводит этот факт, основываясь на предисловии к посмертным трудам, и присовокупляет, что Спиноза работал в продолжение большей части ночи и написал свои работы, эти плоды тьмы, преимущественно в ночное время, от 10 часов вечера до 3 утра. Днем он по возможности уклонялся от общения с людьми. Никол. фон Грейффенкранц (Nikol. von Greiffenkrantz), живший в 1672 г. в Гааге и лично знавший Спинозу, писал отцу Себастиана Кортгольда: "Он всегда жил как бы только для себя самого, всегда был одинок и точно похоронен в своей рабочей комнате. Когда Сенека однажды проходил мимо дома уединившегося Сервилия Вации, он сказал шутя: "Vatia hic situs est" ("Здесь похоронен Вация"). То же можно было бы сказать о Спинозе и его рабочей комнате194".

В этом человеке был воплощен дух его учения. Он вполне освободился от вожделений и страстей, потому что вполне постиг их. Он был полным хозяином самого себя, ясность его духа никогда не омрачалась ничем, никакое чувство не подавляло его, ни радость, ни горе не захватывали его. Он был серьезен, как серьезно познание истины. Есть известная глубина понимания, с которой несовместима обычная

185

жизнерадостность, ибо веселая внешность мира не способна ее ослепить. "Лишь заблуждение есть жизнь". Мыслители, действительно и глубоко знающие людей, к весьма небольшому числу которых принадлежал Спиноза, люди, знающие последние глубины человеческой природы, часто склонны к меланхолии; это не значит, чтобы они были печально и мрачно настроены, – души этих людей слишком светлы, чтобы что-либо могло их омрачить; но они должны стоять в стороне от смуты и хаоса мирской жизни и возвышаться над нею; отсюда их непреодолимая любовь к одиночеству. Всякое серьезное стремление к познанию они ощущают, как родственную себе черту; простые, бесхитростные натуры, со всеми их заблуждениями, не чужды им и не отталкивают их; лишь сознательное противодействие правде, намеренный обман, дух лжи и лицемерия они ненавидят от глубины души.

Когда на Спинозу нападали враги истины и он не мог сохранять молчания, выражения его негодования становились сильными и уничтожающими. Мы видели, как он изобличил наглого Альберта Бурга, и мы хорошо понимаем, как за двадцать лет до этого, Спиноза, имея дело с раввинами, – вызванный ими на объяснения и

186

убежденный во внутренней неправде талмудистского иудейства – повел себя столь решительно и энергично, что раввинам только и осталось отлучить его. Один из новейших издателей его трудов в восторженных выражениях описывает впечатление, которое произвел на него характер философа, именно его любовь к правде и мужество в отстаивании правды. Кто мог бы подумать, что этот человек после подобного прославления Спинозы не нашел ничего лучшего, как последовать примеру Альберта Бурга! "Саллюстий сказал о Каталине, что он при всяких обстоятельствах владел искусством лицемерия и обмана. Полную противоположность этого можно утверждать о Спинозе: в отличие почти от всех остальных философов, он был "nullius rei nec simulator nec dissimulator". "Всякий раз, когда я читаю труды этого великого человека, моей душой овладевает какой-то религиозный трепет, и мне кажется, что я внимаю высшему существу, а не члену жалкого рода смертных, ο˜ι‘ οι ν~υν βροτοί ει’σιν. Когда я представляю себе дух этого человека, с его полной удовлетворенностью Богом и блаженством познания, он кажется мне

воскресшим Сократом, "Socrates redivivus!195"

186	187

И действительно, в этой любви к правде,
которая замыкается от мирских страстей и не	3. СМЕРТЬ СПИНОЗЫ
боится смерти, ибо она как бы уже пережила
смерть и возвысилась над нею, есть что-то	Его кончина, подобно жизни, была тихой и
сократовское. Сколь мало Спиноза любил блага	спокойной, лишенной ужаса и страха смерти.
жизни, столь же мало он боялся ее опасностей.	Более двадцати лет Спиноза страдал болезнью
Его нравственное мужество было столь велико,	груди, но он редко говорил с другими о своей
что он, физически слабый и к тому же смертельно	болезни и никогда не жаловался. В одном письме
больной человек, не задрожал даже перед такой	к врачу, с которым он был дружен, он мимоходом
ошеломляющей опасностью, как разъяренная и	упоминает, что после своей поездки в Амстердам
жаждущая убийства толпа. Мы уже знаем ту	в апреле 1665 г. он вернулся больным в Форбург
замечательную пробу твердости его духа,	и что лихорадка продолжается,
свидетелем которой был ван дер Спик,	Другой,	гораздо	более	выдающийся
рассказавший о ней Колерусу196.	исследователь	утверждал,	что	Спиноза не был
	"столь одиноким мыслителем" и не вел "такую
	уединенную жизнь", как это обыкновенно
	изображается. Ведь философ нашел в Гааге
	многих выдающихся друзей, переписывался с
	Ольденбургом, Бойлем, Гюйгенсом, Лейбницем и
	Чирнгаузеном и получил даже приглашение в
	гейдельбергский университет (A. Trendelenburg:
	Historische Beitrage zur Philosophie, Bd. III 1867.,
	S. 296–297).
	Мы должны ответить, что на одиночество
	Спинозы вообще нельзя смотреть, как на
	несчастье, по отношению к которому можно было
	бы чувствовать некоторое		облегчение, если бы

187	188

дело обстояло не так худо, как предполагалось;				иметь с ним ничего общего, Чирнгаузен
одиночество было судьбой, свободно избранной				остерегался упомянуть его имя в работе, которой
им, адекватным ему образом жизни, который мы				он отчасти был ему обязан и в которой местами
так же мало можем изменить или умалить, как				прямо следует за Спинозой. Таким образом мы
это мог он сам. Конечно, он жил не в				должны отрицать, будто философ не был "столь
совершенной пустыне; никто этого и не				одинок", как это обыкновенно себе представляют;
утверждал; он жил несколько лет в уединенном				наоборот, он был еще гораздо более одинок, чем
деревенском домике, затем в двух голландских				думают несмотря на кровопускание197. Отвечая
деревнях, а под конец жизни – в скромной				на первые возражения Чирнгаузена, он замечает в
комнате в Гааге, он принимал гостей, вероятно,				начале письма: "Я занят в настоящее время
больше, чем ему хотелось, и писал письма, общее				некоторыми другими делами, не говоря уже о
число которых, поскольку они дошли до нас,				моемслабомздоровье198".
равно 83 за долгий ряд лет. Он пользовался тем				Согласно	письменному	сообщению
одиночеством, которого постоянно искал Декарт.				амстердамского врача Г. Шуллера (Шаллера)
Мы называем последнего отшельником, хотя он				Лейбницу от 6 февраля 1677 г., грудная болезнь
имел гораздо больше друзей и писал и получал				Спинозы была наследственной и зашла уже так
гораздо больше писем, чем Спиноза. У Спинозы				далеко, что врач предвидел скорый конец, хотя
одиночество приняло характер почти полной				сам Спиноза не верил в близость смерти199. Его
изолированности, отчасти даже недобровольной.				сожители также не предполагали, как близок был
И это скорее, чем обратное, подтверждается				его конец. 20-го февраля 1677 г. Спиноза, как это
всеми биографами, равно как всеми письмами и				он часто делал, после обеда сошел к своим
вновь	открываемыми	документами.	Его	хозяевам и долго беседовал с ними о проповеди,
одиночество стало покинутостью. Бойль и				которую они только что слушали. В этот вечер он
Ольденбург опасались этого "атеиста", переписка				лег спать раньше, чем обыкновенно. На
с Ольденбургом кончилась разрывом дружбы, как				следующий день, в воскресенье 21-го февраля, он
и переписка с Блиенбергом; Лейбниц посетил его,				сошел до начала церковного богослужения, чтобы
как диковинку, "сe fameux juif Spinoza", и не хотел				побеседовать со своими хозяевами. Между тем по

189

его приглашению приехал из Амстердама Людвиг Мейер, который оказал больному другу медицинскую помощь и, между прочим, распорядился, чтобы хозяева закололи петуха и приготовили Спинозе суп к обеду. Это было исполнено, и Спиноза ел с аппетитом. Когда ван дер Спик и его жена вернулись с вечерни, они узнали, что Спиноза умер в три часа дня. В минуту смерти при нем не было никого, кроме Людвига Мейера, который еще в тот же вечер уехал назад в Амстердам200. Обвинение Колеруса, что Мейер не позаботился о мертвеце и даже ограбил его, взяв себе некоторую сумму денег и серебряный столовый нож, несомненно, неверно и несправедливо. То, что сделал Мейер, было в согласии с волей Спинозы, который хотел отблагодарить его за его доброту и оставить ему

на память кое-что из своего небольшого

имущества201.

Так, как это здесь изложено, передавали неоднократно обстоятельства смерти ван дер Спик и его жена нашему биографу; они уверяли его, что все другие слухи ложны. Рассказ Менагия, будто Спиноза путешествовал по Франции, будто министр Помпонн из религиозного рвения хотел арестовать его, и будто он бежал переодетым и по возвращении

189

умер от страха попасть в Бастилию, есть набор лжи, как уже было отмечено нами202. Но если он умер не от страха, то, согласно другим сведениям, он умер в страхе и трепете и не раз восклицал: "Боже, помилуй меня и сжалься надо мной, бедным грешником!" Если бы это было так, то такое проявление смертного страха было бы лишь человеческим. Кто может быть уверен в своем смертном часе? Ведь сказал же о себе далее Лессинг, когда в споре с богословами ему напомнили о последних муках: "Я, может быть, буду дрожать в мой смертный час, но до моего смертногочасаянебудудрожать!"

Однако это слухи ложны, и даже Колерус, который, конечно, охотнее признал бы их, чем стал отрицать, опровергает их. Никто не знает последних минут Спинозы, никто не был при нем, кроме одного друга, который ничего не рассказал об этом. Смерть его не могла быть тяжелее, чем многолетние страдания, а между тем его сожители, проживавшие в одном доме с ним последние годы его жизни, свидетельствуют, что они ни когда не слышали от него ни одного звука жалобы. С полным и неизменным душевным спокойствиемоншелнавстречусмерти.

Другой слух, который Колерус опровергает обстоятельнее, чем он того заслуживает, говорит,

190	190

что Спиноза, чувствуя приближение смерти,	чествовал столетнего юбилея Спинозы. В нашем
усыпил себя соком мандрагоры. Этому слуху	XIX веке была отпразднована двухсотлетняя
содействовало, по-видимому, одно темное место в	годовщина его смерти, и в этот день (21-го февр.
биографии Лукаса. "Наш философ, – гласит это	1877 г.) был открыт памятник философу вблизи
место, – может быть назван блаженным не только	его последнего жилища в Гааге – памятник
из-за славы, которую заслуживает его	поздней славы, в котором он нуждался менее всех
добродетель, но и из-за обстоятельств своей	других великих людей, ибо он не дорожил
смерти, которой он смотрел в лицо, как передают	славой! Надо надеяться, что бронзовый облик
свидетели, не только бесстрашно, но даже	более похож на философа, чем его образ,
радостно, как будто он жертвовал собой для	очерченный в торжественной речи, которую
своих врагов, чтобы память их не была запятнана	произнес Эрнест Ренан при открытии памятника.
его убийством". "Нельзя ли из этих слов, –	Он назвал жизнь Спинозы в Гааге "прекрасной
прибавляет Булэнвилье, – заключить о	идиллией, рассказанной Колерусом". Однако эта
насильственной смерти?203". Какое нелепое и	жизнь была не столь идиллична, как это
театрально-вздорное представление! Человек,	воображает оратор, охотно вдающийся в этот
более двадцати лет страдавший чахоткой, не	поэтический жанр. В самом начале речи
нуждается в самоубийстве, чтобы умереть. И если	говорится: "Все, кто входили в общение с
бы Спиноза искал смерти, чтобы избавить своих	философом, не называли его иначе, как "le
врагов от преступления, то он должен был бы	bienheureux Spinoza". Колерус рассказывает эту
покончить с собой двадцатью годами раньше. Из	идиллию несколько иначе. По его сообщению,
этих слухов видно, как мало способны были как	этими добрыми людьми были цирюльник
враги, так и поклонники понять душевное	Кервель, псаломщик, два кузнеца и перчаточник,
величие Спинозы. Одни изображали его жалким	и все они пришли требовать уплаты по счетам!
трусом, другие– мучеником-фанатиком.
25-го февраля 1677 г. он был похоронен на
христианском кладбище. Многие выдающиеся
лица следовали за его гробом. Прошлый век не