28. Утверждение нравственных идеалов в повести ч. Айтматова «Материнское поле».

Чингиз Айтматов пытается проникнуть в сокровенные тайны жизни, он не обходит острейших вопросов, порожденных двадцатым столетием.

“Материнское поле” стало произведением, близким к реализму, она знаменовала переход

писателя к самому суровому реализму, достигшему своей зрелости в повестях “Прощай,Гульсары!” (1966), “Белый пароход” (1970), “Ранние журавли” (1975), в романе “Буранный полустанок” (1980).

Движение истории, требующей от отдельного чело­века духовной стойкости и беспримерной выносливости, как в «Первом учителе», продолжала занимать писате­ля в «Материнском поле», одном самых трагических произведений Чингиза Айтматова.

Повесть начинается и заканчивается словами о внуке Жанболоте. И это не просто композиционный приём для обрамления монолога Толгонай. Если свпомнить, что Алиман, мать Жанболота, также проходит через всю повесть и является наряду с Толгонай героиней «Материнского поля», тогда писательский замысел становится яснее. Судьба женщин-матерей – Толгогай, Алман – вот что интересует писателя.

Сначала на осеннем опустевшем поле появляется одинокая фигура старой, совсем седой женщины с по­сошком. «В белом свежевыстиранном платье, в темном стеганом бешмете, повязанная белым платком, она мед­ленно идет по тропе среди жнивья». Женщина останав­ливается и «долго смотрит вокруг потускневшими, ста­рыми глазами». Своим одиночеством, затаенной, невысказанной болью старая Толгонай, героиня повести «Материнское поле», вызывает поначалу чувство жалости и сострада­ния. А когда мы узнаем, что ей нужно, очень нужно рассказать какую-то чрезвычайно важную историю из ее жизни, не поведав которой Толгонай не может спокойно умереть, возникает острая психологическая ситуация, и читатель предчувствует, что эта старая кир­гизская женщина таит в своем сердце правду, которой ей необходимо поделиться с людьми.

Ситуация крайняя, весьма драматическая: перед лицом смерти человек вспоминает обычно о том, что нельзя уносить с собой в могилу. Этот напряженный драматизм сразу приковывает наше внимание к старой Толгонай. Тем более поле, с которым она разговаривает, тоже утверждает, что «человек должен узнать правду», даже если ему всего двенадцать лет. Толгонай опасается только, как сумеет воспринять суровую правду маль­чишка, «что подумает он, как посмотрит на былое, дой­дет ли разумом и сердцем до правды», не повернется ли он после этой правды спиной к жизни.

Мы еще не знаем, о каком мальчике идет речь, кем он доводится старой Толгонай, знаем только, что она одинока и живет с ней один этот мальчик, доверчивый и бесхитростный, и ему-то старая Толгонай должна «от­крыть глаза на самого себя».

Писатель исследовать судьбу одной киргизской женщины, Толгонай Суванкуловой, на протя­жении полувека - от двадцатых годов до наших дней. Повесть построена как монолог старой акенщины, вспо­минающей наедине с матерью-землей долгую, трудную жизнь.

Начинает Толгонай со своего детства, когда босоногой, косматой девчушкой стерегла посевы,

Картины счастливой юности предстают в воспоминаниях старой Толгонай преображенными.

Айтматов удерживает описание счастливых минут на грани романтического и реалистического восприятия. Вот описание ласки Суванкула: «Натруженной, тяже­лой, как чугун, рукой Суванкул тихо гладил мое лицо, лоб, волосы, и даже через его ладонь я слышала, как буйно и радостно колотилось его сердце».

Писатель не описывает подробностей предвоенной жизни Толгонай, мы не видим, как вырастают три ее сына. Айтматов рисует только сцену приезда первого трактора на колхозное поле, самозабвенный коллективный труд на земле, появление в семье Суванкуловых прекрасной девушки Алиман, ставшей женой старшего сына - Касыма. Автору важно передать счастливую атмосферу довоенной социалистической деревни, в которой осуществились мечты сельских тружеников. На­кануне войны, вечером, Толгонай возвращалась с му­жем с работы, думала о растущих сыновьях, о летящих годах и, глянув на небо, увидела Дорогу Соломщика, Млечный Путь, «в груди что-то дрогнуло»; ей вспомни­лось: «и та первая ночь, и наша любовь, и молодость, и тот могучий хлебороб, о котором я грезила. Значит, все сбылось,- радостно думает женщина,- все, о чем мы мечтали! Да, земля и вода стали нашими, мы пахали, сеяли, молотили свой хлеб - значит, исполнилось то, о чем мы думали в первую ночь».

Война обрушивает на простую киргизскую женщину удар за ударом: уходят на фронт три ее сына и муж. Автор изображает лишь отдельные эпизоды тяжкой военной жизни героини, но это те самые моменты, когда страдания с новой силой наваливались на Толгонай и душа ее вбирала новые боль и муку. Среди таких эпизодов - мимолетная встреча Толгонай и Алиман с Маселбеком, который в составе воин­ского эшелона промчался мимо станции, успев только крикнуть им на коду два слова и бросить матери свою шапку. Бешено мчавшийся эшелон и на один короткий миг лицо молодого Маселбека: «Ветер растрепал ему волосы, полы шинели бились, как крылья, а на лице и в глазах -- радость, и горе, и сожаление, и прощение!» Это одна из самых волнующих сцен повести: мать, бе­гущая за железным эшелоном, мать, обнимающая в слезах и стенаниях холодный, стальной рельс; «все дальше и дальцте уходил перестук колес, потом и он стих». После этой встречи Толгонай вернулась в родной аил «желтая, с запавшими, измученными глазами, как после долгой болезни». Внешние изменения в лице старой женщины писатель отмечает очень скупо, одной‑двумя фразами,- в разговаре Толгонай с матерью-землей или с невесткой. Горестно отмечено, как се­дина побила голову Толгонай, как уходила, стиснув зубы. Но она и не предполагала, ка­кие испытания ее ждали в будущем: смерть трех сы­новей и мужа, голод аильских детей и женщин, отчаянная попытка собрать по голодающим семьям последние килограммы семян и, вопреки всем предписаниям кол­хозного устава и требованиям военного времени, засеять сверх плана небольшой участок залежи, чтобы облег­чить страдания аильчан.

Картины военного, полуголодного аила в «Материнском поле» относятся к лучшим страницам советской многонациональной прозы, посвященным самоотверженному труду женщин, стариков и подростков в трудное время. Толгонай ходила просить по дворам по горсти семян, чтобы засеять лишний кусочек земли для своих земляков. Насобирала 2 мешка. А их украл с дружками дезертир… Как смотреть в глаза людям? Трудно представить более тяжкие испытания, кото­рые писатель предлагает своим героям В «Материнском поле».

Народный взгляд на происходящие трагические события выражен прежде всего в символическом диа­логе Толгонай с матерью-землей, с материнским полем, диалоге, который, по существу, ведет повествование, эмоционально подготовляя читателя к предстоящему изложению воспоминаний, иногда упреждая события. Диалогом с матерью-землей начинается и заканчивает­ся повесть. Земля умеет понимающе молчать, с болью наблю­дая, как меняется и стареет Толгонай. После того, как она лишь на мгновение увидела среднего сына Масел-бека в грохочущем воинском эшелоне, летящем мимо станции, мимо Толгонай и Алиман, земля замечает: «Молчаливой ты стала тогда, суровой. Молча приходи­ла сюда и уходила, стиснув зубы. Но мне-то понятно было, по глазам видела, с каждым разом трудней и трудней становилось тебе». Материнское поле страдает от людских войн, оно хо­чет, чтобы люди мирно трудились, превращая нашу планету в прекрасное жилище для человека. Вместе с людьми материнское поле в повести Ч. Айт­матова ликовало в День Победы, но земля очень точно определяет сложный эмоциональный тонус пережива­ний тех дней: «Я всегда помню тот день, когда вы, люди, встречали солдат с фронта, ноя до сих пор не могу сказать Толгонай, чего было больше -- радости или горя». Это было действительно душераздирающее зрели‑

ще: толпа киргизских женщин, детей, стариков и инвалидов стояла на окраине аила и с замиранием сердца и ждала возвращения солдат после победы. «Каждый молча думал о своем, опустив голову. Люди ждали ре­шения судьбы. Каждый спрашивал себя: кто вернется, кто нет? Кто дождется, а кто нет? От этого зависела жизнь и дальнейшая судьба». А на дороге показался всего лишь один солдат с ши­нелью и вещевым мешком, перекинутым через плечо. «Он приближался, но никто из нас не двинулся с места. На лицах людей застыло недоумение. Мы все еще жда­ли какого-то чуда. Мы не верили своим глазам, потому что мы ожидали не одного, а многих».

В самые тяжкие годы «народ не разбрелся, остался народом»,— вспоминала Толгонай. «Тогдашние женщи­ны — теперь старухи, дети — давно отцы и матери се­мейств, верно, они и забыли уже о тек днях, а я всякий раз, как увижу их, вспоминаю, какими они были тогда. Встают они перед глазами такими, какими были,— го­лые и голодные. Как они работали тогда, как ждали победы, как плакали и как мужались. По киргизскому обычаю не принято сразу приносить человеку печальную весть; аксакалы решают, в какой момент будет более тактичным сообщить о беде, и по­степенно готовят человека к ней. В этой заботе народа, сказывается старый родовой инстинкт самосохранения, обретший форму всенародного сочувствие, сострадания, которое в какой-то мере облегчает ду­шевную боль и несчастье пострадавшего. Чингиз Айт­матов дважды описывает сцены всеобщего горя- при сообщении о гибели Суванкула и Касыма и при получе­нии последнего письма Маселбека. В первом случае в поле к Толгонай приезжает аксакал и везет ее аил, помогая ей словом, помогая спешиться у родного Двора, где собралась уже толпа односельчан. Толгонай охваче­на страшным предчувствием, «уже мертвая», медленно идет к дому. К ней молча, быстро подошли женщины, взяли ее за руки и сказали о страшной вести.

Народ не только сочувствует, он активно вмеши­вается в события, сохраняя при этом достоинство и здравый смысл. Уже после войны, когда судили дезер­тира Дженшенкула за бегство с фронта, за украденную вдовью пшеницу. Утром следующего дня жены дезертира уже не было в аиле. Оказывается, ночью пришли односельчане к жене Дженшенкула, погрузили все ее добро на брички и сказали: «Езжай куда хочешь. Тебе у нас в аиле нет места». В этих суровых простых словах -народное осуждение дезертира и его жены, глубокое понимание горя Толгонай и Алиман.

Под пером талантливого художника малень­кая седая женщина с потускневшими глазами прео6­ражается в символическое олицетворение героического, терпеливого, мудрого народа, а еще точнее - наших со­ветских женщин, вынесших на своих плечах бремя войны. Внешне она остается прежней Толгонай, молча­ливой, седой, с посошком в руках, одиноко стоящей в поле, думающей о своей жизни, но духовное наполнение образа к концу повести удивительно: старая Толгонай вызывает восхищение, преклонение. Таково обаяяие эпического характера. Оно возникает естественно, органично и вполне соответствует замыслу писателя. Четырнадцатилетним подростком в годы войны он видел вокруг себя немало таких, как Толгонай и Алиман, прекрасных, героических женщин, взваливших на себя непомерную тяжесть труда.

В эпическом повествовании киргизского прозаика обыч­но господствует объективная нео6ходимость, «царит судьба», как выражались немецкие философы в прош­лом веке. Вот эта объектив­ная необходимость совершающихся событии, определяемая историческим бытием народа, господствует в таких произведениях Айтматова, как «Первый учитель» и «Материнское поле».

Долго сомневается мудрая, ста­рая Толгонай, сумеет ли она полно и правильно расска­зать внуку Жанболоту о его матери, о ее трагической судьбе.

Повесть «Материнское поле» - это не только ода героиче­ским хлеборобам военной поры, иначе гово­ря - раскрытием самоотверженного характера Толгонай. Замысел писателя сложнее: параллельно судьбе Толгонай на протяжении всей повести автор исследует историю Алиман,

которая тоже является судьбой матери, судьбой изломанной, изуродованной жестокими последствиями войны.

Старая Толгонай, оставшаяся без мужа и трех сыно­вей, все-таки выдержала, устояла в труднейшие военные и послевоенные годы; сказалась духовная и нрав­ственная стойкость, выработанная ею за десятилетия совместной жизни с настоящим коммунистом Суван­кулом.

Молодая, не закаленная в жизненной борьбе красавица Алимам внутренне сломалась, и ее смерть,- слу­чайная, конечно,- стала суровым напоминанием о холодном большом мире, в котором бушевала война, разметав и покалечив людей, надолго оставив свои же­стокие следы в биографиях и людских душах.

Трагическое дыхание войны исследует художник в «Материнском поле». Ведь война не только убивала идущих в атаку солдат, морила голодом детей и стари­ков. Требовалось много душевной стойкости; чтобы сохранить в себе лучшие человеческие цённости. Толгонай сумела. Алиман отупила и не выдержала. Речь идет не о моральном падении женщины. Чин­гиз Айтматов показывает развитие души нежной, лю­бящей, благородной. Именно своеобразие такого харак‑

тера Алимам обусловило глубину страданий молодой женщины, в неполных двадцать лет оставшейся вдовой. Толгонай не раз замечает, что сильная, единственная любовь Алиман к погибшему Касыму заслонила для нее весь мир, и она уже не могла даже думать о том, чтобы полюбить кого-то другого.

Народный здравый смысл выражен в этой драмати­ческой ситуации весьма отчетливо. «Конечно, со вре­менем затянулись бы раны в душе Алиман,- размыш­ляет героиня повести.- Свет не без людей, нашла бы, может быть, человека, которого и полюбила бы даже. И жизнь вернулась бы с новыми надеждами. Другие солдатки так и поступили» . Так выглядел бы обычный житейский вариант. Айтатов заинтересовался глубоким, психологически более сложным случаем. Писатель уходит от среднестатисти­ческого явления, избирая более индивидуальный исход, и в нем раскрывает общие нравственные про­цессы, еще раз подтверждая художественную диалек­тику взаимосвязи индивидуального и типического.

Айтматов не анализирует внутреннего состояния мо­лодой женщины, он показывает Алиман в основном со стороны, глазами Толгонай, и через ее восприятие мы можем догадываться о бурях, бушевавших в душе Алиман. В таких случаях писатель мастерски использует психологическую выразительность внешнего жеста. Напомним для примера только один случай с цветами, в

котором выразились сердечная боль и страдания Алиман. Еще с довоенных лет она любила тюльпаны. Од­нажды весной она набрала алыых цветов и положила их в кабину комбайна, на котором работал Касым. Для Толгонай то был верный знак истинной любви и ду­шевности молодой невестки. Потом этот эпизод с цвета­ми повторяется еще раз, трудной военной весной, уже после гибели Касыгма. Толгонай видит, как после работы, при свете заходя­щего солнца, Алиман в черной косынке нарвала крас­ных тюльпанов, как «подняла голову, огляделась по сторонам, потом понурилась, уныло уставилась на цве­ты, вроде бы: кому их теперь и куда?.. И вдруг встрепенулась вся, упала лицом вниз и стала рвать свои цветы в клочья, хлестала ими землю, потом утихла, уткну- лась в руки и лежала так, передергивая плечами» . А потом она бежала по полю, «в черном платке по крас­ному полю»...

Это одна из выразительных деталей живописного, психологического мастерства киргизского прозаика. Многое пришлось вынести Алимам за ее короткий век; отвергнутая чабаном, затаившаяся в своих страданиях и стыде, она пытается рожать в одиночестве, на соломе в сарае, и первый крик ее младенца стал послед­ним мгновением жизни Алиман. Одна из сильнейших трагических сцен повести: рассвет после осенней сля­котной ночи, по каменистой дороге стучит бричка, а в ней мертвая, измученная непосильными родами Алиман. «В сумеречном свете кружились крупные белые сне­жинки. Они мягко опускались на дорогу. Вокруг была тишина - ни звука, во всем мире была белая тишина. И в этой белой тишине бесшумно тащились усталые лошади с белыми гривами и белыми хвостами, беззвучно рыдал Векташ, сидя на бричке. Он не погонял лошадей, лошади сами шли. Он всю дорогу плакал. А я шла ря­дом по обочине дороги, укрыв ребенка под чапан у себя на груди, и белый снег на земле казался мне черным».

История короткой жизни Алиман, рассказанная в «Материнском поле», раздвигает привычные рамки по­вести о самоотверженности" труде советских женщин в годы войны», углубляет философский замысел писателя. Несколько раз в повести Толгонай размышляет о раз­рушающем воздействии войны. Вспоминая о младшем сыне Джайнаке, пропавшем без вести где-то в тылу врага, при выполнении задания, Толгонай говорит: «Не смог ты спокойно смотреть на наши страдания и ушел. Ты очень хотел, чтобы люди оставались людьми, чтобы война не калечила в людях живую человеческую душу, чтобы она не вытравляла из ник доброту и сострадание».

Здесь слышится голос Толгонай, прошедшей все немыслимые тяжкие испытания, опаленной огнем войны и не утерявшей способности восхищаться душевной красотой своей невестки.