1993; Литвак м.Е., 1992; Литвак м.Е., 1994; Карнеги д.,1989; Берн

Э., 1991; Игнатенко А., 1994 и др.), мы заметим, что потребности

манипулировать себе подобными не только не исчезли, но и возросли

неимоверно.

По-видимому, именно объективности и непредвзятости не хватало

лингвистическим исследованиям для того, чтобы изучить суггестивные

аспекты языка. Любопытен такой пример. В статье "Объективная и

нормативная точка зрения на язык" А.М.Пешковский пишет: "Объектив-

ной точкой зрения на предмет следует считать такую точку зрения,

при которой эмоциональное и волевое отношение к предмету совершен-

но отсутствует, а присутствует только одно отношение - познава-

тельное. ...Такова точка зрения наук математических и естествен-

ных. Если подходить к науке о языке с этим различением субъектив-

ного и объективного, то языковедение окажется наукой не гуманитар-

ной, а естественной" (1959, с.50).

Однако, когда речь заходит о реализации этого объективного

подхода при анализе явлений языка, то часть явлений действительно

оценивается объективно: "Прежде всего по отношению ко всему народ-

ному языку... у лингвиста, конечно, не может быть той наивной точ-

ки зрения, по которой все особенности народной речи объясняются

порчей литературного языка" (там же, с.51), а другая часть явлений

того же, по сути, происхождения, исключается (по-видимому, в силу

отсутствия необходимых объяснений) из этого ряда: "В естественном

состоянии все, кроме сумасшедших и сумасшествующих (колдуны, шама-

ны, заклинатели), говорят нормально, т.е. понятно" (там же,

ст.56). И так происходило повсеместно: непонятные явления отрица-

лись и относились к области суеверий или мистики, хотя, по мнению

естествоиспытателя А.М.Бутлерова "несомненно, что в отрицание, как

и в допущение, легко вкрадывается предвзятость и можно сказать су-

еверие. ...Подозревать и упрекать взаимно друг друга могут здесь

обе стороны, и уж конечно, при господствующем направлении фило-

софского познания, легче впасть в суеверие отрицающее, чем наобо-

рот" (1889, с.13).

Подлинную объективность и непредвзятость в оценке непонятных

явлений можно найти в работах В.Н.Волошинова, П.А.Флоренского.

Так, относительно "нормальности" можно привести высказывания

П.А.Флоренского (предвосхищающие идеи современных фоносемантиков)

о различных "этажах понимания": "Необходимо говорить о фонеме как

о сложной системе звуков даже самой по себе, помимо других элемен-

тов слова, являющейся целым музыкальным произведением. Независимо

от смысла слова, она сама по себе, подобно музыке, настраивает из-

вестным образом душу. Нет нужды объяснять, что чем более это музы-

кальное восприятие бессознательно, тем глубже западает оно в душу,

не принявшую мер к самоограждению, тем проникновеннее вибрация ду-

ши откликается этой музыке. Мы сказали - души, в смысле целостнос-

ти личности, потому что весь организм, раз он воспринимает, вибри-

рует сообразно слушаемому" (1990, с.242-243).

"Слово магично и слово мистично. Рассмотреть, в чем магич-

ность слова, это значит понять, как именно и почему словом можем

мы воздействовать на мир" (Флоренский, т.2, 1990, с.252-253). И

далее: "И речь, как ни считают ее бессильной, действует в мире,

творя себе подобное. И как зачатие может не требовать лично-созна-

тельного участия, так и оплодотворение словом не предполагает неп-

ременно ясности сознания, раз только слово уже родилось в общест-

венную среду от слово-творца или, точнее, слово-культиватора, быв-

шего ранее. Вот почему магически мощное слово не требует, по край-

ней мере на низших ступенях магии, непременно индивидуально-лично-

го напряжения воли, или даже ясного сознания его смысла. Оно само

концентрирует энергию духа" (там же, с.273).

Те же факты отмечают и практики-гипнотизеры: "Слово гипноти-

зера имеет власть над психикой человека и над его телом" (Мес-

синг,1989, с.62). Но они отмечают, что гипноз - еще малоизученное

явление. Его не так-то просто объяснить только торможением участ-

ков коры больших полушарий: "Вот льется кровь из глубокой раны,

явно перерезана какая-нибудь крупная артерия. Над раной склоняется

знахарь. Шепчет какие-то слова. И - кровь останавливается! И не

играет в этом случае роли, кто ранен - верящий ли в заклинания че-

ловек или не верящий никаким знахарям. Кровь останавливается... Но

ничего чудесного здесь нет. Это тоже, вероятно, одна из форм гип-

ноза. Я говорю с такой убежденностью и знанием дела, потому, что и

сам умею не хуже знаменитых знахарей "заговаривать зубы" и изго-

нять головную боль. Делал я это тысячи раз. Конечно, я обхожусь

без заклинаний и нашептываний. Они не нужны. Я просто смотрю на

моего пациента и представляю при этом свою, не беспокоящую меня

челюсть, свой здоровый зуб. И разговариваю при этом с человеком о

его болезни. Зуб перестает болеть.Занимает это столько же времени,

сколько вы затратили, чтобы прочитать эти строки" (1989, с.62).

Здесь В.Мессинг допускает явно противоречит себе: "Обхожусь

без заклинаний", но "разговариваю". По сути, он приводит иллюстра-

цию использования именно вербальных средств внушения. Хотя сама по

себе мысль о том, что "дело не в словах" достаточно распростране-

на. Любит это повторять А.М.Кашпировский в своих лечебных сеансах,

а Август Форель еще в 1928 году писал: "Советую образованным скеп-

тикам открыто заявить: "Я обращаюсь не к вашему сознательному Я,

не к вашему рассуждающему разуму, а к вашему подсознанию, которое

одно является виновником ваших страданий. Поэтому не обращайте

внимания на то, что я говорю, и не вдумывайтесь в это" (с.147).

Люди издавна осознали особую роль слова, "магичность" и все-

могущество слова. М.М.Маковский приводит множество примеров такого

особого отношения к слову у разных народов: "Лексемы со значением

"слово" (а также "говорить") могут, с одной стороны, соотноситься

со значением "резать", а с другой - со значением "блестеть, сиять,

гореть" ("вредить, портить, ругать"): заклинания обычно произноси-

лись над огнем", а лексемы "слово", "речь", "говорить" по проис-

хождению связаны с такими значениями, как "храм", "рок", "гореть",

"красный", "бить", "резать", "связывать" (завораживать человека),

"брать в плен", "двигать", "крутить", "находить", "схватить",

"звук", "копье", "снаряд", "чадить", "пламя", "лезвие", "молва",

"репутация", "похвала", "слава", "учение", "свет", "молитва",

"солнце", "раненый", "немой" (потерявший способность говорить в

состоянии религиозного экстаза) (1989, с.177-178).

Веками люди пытались найти идеальные слова, породить лечебные

тексты - заговоры, молитвы, мантры, формулы гипноза и аутотренин-

га. Самые удачные из них запоминали, переписывали, передавали из

поколения в поколение. Человек, профессионально владеющий языком,

считался чародеем. Вербальная магия - наука и искусство - жива и

поныне. Колдуны, экстрасенсы, психотерапевты, модные "нэлперы" с

разной степенью успешности представляют ее.

И все-таки ближе всех к разгадке тайны суггестии стоят линг-

висты, филологи - люди, изучающие Тайны языка. "Как ни глубоко

различны культурно-исторические облики лингвистов, от индусских

жрецов до современного европейского ученого языковеда, филолог

всегда и всюду - разгадчик чужих "тайных" письмен и слов и учи-

тель, передатчик разгаданного или полученного по традиции.

Первыми филологами и первыми лингвистами всегда и всюду были

жрецы. История не знает ни одного исторического народа, священное

писание которого или предание не было бы в той или иной степени

иноязычным и непонятным профану. Разгадывать тайну священных слов

и было задачей жрецов-филологов". (Волошинов, 1929, с.88-89).

Колдуны создавали, жрецы разгадывали, совсем как в одном из

рассказов Г.К.Честертона об отце Брауне: "Преступник - творец, сы-

щик - критик". Когда вы знаете, что делает преступник, забегайте

вперед. Но если вы только гадаете - идите за ним. Блуждайте там,

где он; останавливайтесь, где он; не обгоняйте его. Тогда вы уви-

дите то, что он видел, и сделаете то, что он сделал. Нам остается

одно: подмечать все странное" (1980, с.11).

На почве эзотерических лингвистических знаний жрецов "роди-

лась и древнейшая философия языка: ведийское учение о слове, уче-

ние о Логосе древнейших греческих мыслителей и библейская филосо-

фия слова... Согласно ведийской религии священное слово - в том

употреблении, какое дает ей "знающий", посвященный, жрец - стано-

вится господином всего бытия, и богов, и людей. Жрец - "знающий"

определяется здесь как повелевающий словом, - в этом все его могу-

щество. Учение об этом содержится уже в Риг-Веде". Слова эти напи-

саны М.М.Бахтиным в начале ХХ века, когда язык вновь оказался для

философов реальностью, скрывающей тайну бытия (по мнению В.В.Нали-

мова, в ХVП-Х1Х вв. такой реальностью считалось мышление). И если

еще в конце Х1Х в. (в 1871 г.) И.А.Бодуэн де Куртенэ писал: "Язы-

коведение вообще мало применимо к жизни: с этой точки зрения в

сравнении, например, с физикою, химией, механикой и т.п. оно явля-

ется полнейшим ничтожеством. Вследствии того оно принадлежит нау-

кам, пользующимся весьма малою популярностью, так что можно встре-

тить людей даже очень образованных, но не понимающих или даже

вполне отрицающих потребность языковедения" (1963, т.1, с.50). И

только "маленькая горсточка чудаков в квадрате признает язык в ка-

честве предмета, достойного исследования, а языкознание, таким об-

разом, как науку, равноправную с другими науками" (там же, с.221).

Как выяснилось позже, именно развитие точных и естественных

наук приведет к повышенному интересу к философии языка и языковым

проблемам. "Если мы теперь хотим говорить о смыслах нашего Мира в

целом, то его природе надо будет приписать текстово-языковую

структуру. Здесь мы перекликаемся с герменевтической философией

Хайдеггера: его теория познания исходит из представления о Мире

как о своеобразном онтологизированном тексте. Соответственно, соз-

нание человека, раскрывающее смыслы через тексты, выступает перед

нами как языковое начало - нам становится понятной метафора Хай-

деггера-Рикера: Человек есть язык", - пишет доктор технических на-

ук, физик В.В.Налимов (1989, с.118).

По большому счету, для языкознания эта идея привычна, потому

что еще великий Гумбольдт писал: "Язык - это объединенная духовная

энергия народа, чудесным образом запечатленная в определенных зву-

ках, в этом облике и через взаимосвязь своих звуков понятная всем

говорящим и возбуждающая в них примерно одинаковую энергию. Чело-

век весь не укладывается в границы своего языка; он больше того,

что можно выразить в словах; но ему приходится заключать в слове

свой неуловимый дух, чтобы скрепить его чем-то, и использовать

слова как опору для достижения того, что выходит за их рамки. Раз-

ные языки - это отнюдь не различные обозначения одной и той же ве-

щи, а различные видения ее" 1984, с.349).

Поразившая впоследствии умы гипотеза лингвистической относи-

тельности Сепира-Уорфа, восходящая к идеям В.Гумбольдта, состояла

в том, что язык навязывает человеку нормы познания, мышления и со-

циального поведения: мы можем познать, понять и совершить только

то, что заложено в нашем языке (Сепир, 1934; Уорф, 1960). В.А.Зве-

гинцев по-своему преобразовал эту идею: "Лингвисты, пожалуй, даже

несколько неожиданно для себя обнаружили, что они фактически еще

не сделали нужных выводов из того обстоятельства, что человек ра-

ботает, действует, думает, творит, живет, будучи погружен в содер-

жательный (или значимый) мир языка, что язык в указанном аспекте,

по сути говоря, представляет собой питательную среду самого су-

ществования человека и что язык уж во всяком случае является не-

пременным участником всех тех психических параметров, из которых

складывается сознательное и даже бессознательное поведение челове-

ка" (1969, с.19).

Теоретическое осознание необходимости динамического подхода к

языку стало в настоящее время нормой. Начиная с Гумбольдта, писав-

шего: "Каждый язык заключается в акте его реального порождения.

Расчленение языка на слова и правила - это лишь мертвый продукт

научного анализа" (1974, с.70), и кончая современными лингвистами,

проблема функционального, человеческого подхода обсуждалась неод-

нократно. Так, Ю.Н.Караулов отмечает: "В силу общей бесчеловечнос-

ти современной лингвистической парадигмы место подлинно антропного

фактора в ней, место антропного характера создаваемого ею образа

языка занимает антропоморфический, человекоподобный, порождаемый

стремлением уподобить - одушевить, оживить, очеловечить - мертвый

образ. Это стремление, естественно, приводит к фетишизации язы-

ка-механизма, языка-системы и языка-способности, к мифологическому

его переживанию. ...Так или несколько иначе понятая система, отож-

дествленная с языком (образом языка), представляет собой на деле

объект идеальный, поскольку она есть продукт рефлектирующего ума

лингвиста, но тем не менее такая система в лингвистической пара-

дигме рассматривается без опосредования ее человеком" (1987,

с.20-21).

В чем же выход? "Выход видится в обращении к человеческому

фактору, во введении в рассмотрение лингвистики, в ее парадигму

языковой личности как равноправного объекта изучения, как такой

концептуальной позиции, которая позволяет интегрировать разрознен-

ные и относительно самостоятельные свойства языка" (Караулов,

1987, с.21).

Б.Ф.Поршнев связывал лингвистическое изучение суггестии преж-

де всего с прагматикой - одним из аспектов нарождающейся в то вре-

мя семиотики и писал по этому поводу: "Один из основателей семио-

тики - Ч.Моррис выделил у знаков человеческой речи три аспекта,

три сферы отношений: отношение знаков к объектам - семантика; от-

ношение знаков к другим знакам - синтаксис; отношение знаков к лю-

дям, к их поведению - прагматика. Все три на деле не существуют

друг без друга и составляют как бы три стороны единого целого,

треугольника. Но, говорил Моррис, специалисты по естественным нау-

кам, представители эмпирического знания преимущественно погружены

в семантические отношения слов; лингвисты, математики, логики - в

структурные, синтаксические отношения; а психологи, психопатологи

(добавим, нейрофизиологи) - в прагматические. Из трех частей семи-

отики прагматика наименее продвинута, так как наиболее трудна"

(1974, с.188).

Сегодня появилось множество работ, посвященных лингвистичес-

кой прагматике (см., напр.: Новое в зарубежной лингвистике,

вып.ХV1, 1985; Языковая деятельность в аспекте лингвистической

прагматики, 1984 и др.), и уже можно с достаточной очевидностью

сказать, что опасения, высказанные Б.Ф.Поршневым: "возможна ли в

рамках "семиотики" "прагматика" как особая дисциплина?" оказались

обоснованными. "По своему положению, как составная часть семиоти-

ки, носящей довольно формализаванный характер, она обречена зани-

маться внешним описанием воздействия знаков речи на поступки лю-

дей, не трогая психических, тем более физиологических, механизмов

этого воздействия, следовательно, ограничиваясь систематикой"

(1974, с.193). По сути, так и получилось. Сейчас уже ясно, что

прагматика, в большинстве случаев, представляет собой область

лингвистических исследований без всяких границ, и, самое главное,

в ней отсутствуют особые метод и приемы исследований, так что счи-

таться самостоятельной дисциплиной она не может.

Сосредоточение внимания большинства исследователей-прагмати-

ков на описании правил и условий успешной коммуникации, которые, к

тому же, выводятся чаще всего на основании придуманных примеров,

приводит к тому, что, с одной стороны, функционирующий реально

язык максимально схематизируется, а с другой, приходится вводить

множество дополнительных параметров, "реставрирующих" реальный

(или предполагаемый) контекст высказывания ("пресуппозиция", "ил-

локутивный акт", "каузатив" и др.).

Теоретический выход из этого противоречия предложил еще

Б.Ф.Поршнев: "Но если двинуться к психологическому субстрату, если

пересказать круг наблюдений прагматики на психологическом языке,

дело сведется к тому, что с помощью речи люди оказывают не только

опосредованное мышлением и осмыслением, но и непосредственное по-

будительное или тормозящее (даже в особенности тормозящее) влияние

на действия других" (1974, с.193).

Позже ту же идею высказал Г.В.Колшанский: "К сфере прагмати-

ческого воздействия относится использование языка в психотерапии,

в процессе которой слово используется не просто в его прямом и пе-

реносном значении, но и в целях внушения пациенту реальности той

картины, которая создается врачом для исцеления больного. В этом

случае особенно наглядно проявляется некоторая относительная се-

мантическая свобода языка, которая используется для создания це-

лебно воздействующей идеальной картины (успокоение, снятие страхов

и т.д.)" (1990, с.101).

И поскольку "прагматика" является, по существу, термином,

дублирующим термин "языкознание", хотя в несколько расширенном

значении ("нестандартное языкознание; языкознание, выходящее за

свои рамки") возможно предположить, что реальным путем к изучению

суггестивных механизмов языка является: 1) выход за несуществующие

фактически рамки лингвистической прагматики: доведение ее постула-

тов до логического конца; 2) использование всего рационального,

что накоплено в языкознании; 3) подлинно комплексный подход к

проблеме (включая разработку особых методов исследования, ориенти-

рующихся не только на вербальные реакции информантов, но и объек-

тивные психофизиологические параметры).

Любопытно, что объектом прагматических исследований до сих

пор являлись: речевые акты, газетные и телевизионные новости, ис-

тории об этнических меньшинствах (ван Дейк, 1989); эмотивные зна-

чения слов (Стивенсон, 1985); парентетические глаголы (Урмсон,