Мобилизационный генотип

Для Российской цивилизации присущ иной, чем на Западе, генотип социального развития. Если западноевропейская цивилизация перешла от эволюционного пути развития к инновационному, то Россия пошла по мобилизационному пути, который осуществляется за счет сознательного и «насильственного» вмешательства государства в механизмы функционирования общества.

Такой тип развития представлял собой один из способов адаптации социально-экономической системы к реальностям изменяющегося мира, формирования «ответов» на «вызовы» внешнего мира и заключался в систематическом обращении в условиях стагнации или кризиса к чрезвычайным мерам для достижения экстраординарных целей, представлявших собой выраженные в крайних формах условия выживания общества и его институтов.

Особая роль внешних факторов в развитии России вынуждала ее правительство выбирать такие цели развития, которые постоянно опережали социально-экономические возможности страны. Поскольку эти цели не вырастали органическим образом из внутренних тенденций, то правительство для достижения «прогрессивных» результатов прибегало в институциональной сфере к политике «насаждения сверху» и к методам форсированного экономического и политического развития.

Перманентная потребность в обороне сопровождалась политикой внешнеполитической экспансии и внутренней централизации, которая обеспечивала территориально-государствен­ную целостность и блокировала тенденции к дезинтеграции за счет прежде всего авторитета власти и насилия, с помощью которых политический режим принуждал население принимать любые лишения при решении задач мобилизационного развития. Этот массированный потенциал насилия, которым обладала государственная власть в России, выдвигал политические факторы на первое место среди прочих источников этого развития.

Россия и Запад

Исходя из этого можно установить различия между Западноевропейской и Российской цивилизациями. Если принять точку зрения о том, Российская (евразийская) цивилизация зарождается в ХIV–XV вв., то и Западная Европа в это время оказалась на пороге важных цивилизационных сдвигов, которые охарактеризуют как «кризис христианского мира».

Этот кризис, а также поиски «ответов» на внешние «вызовы» привели к резкой трансформации универсального нормативно-ценностного порядка и к смене матрицы Западноевропейской цивилизации.

Эта трансформация произошла в связи с двумя процессами: «национализацией» церкви государством и религиозной реформацией (протестантско-католическим противоборством), которые привели к тому, что «единой и единственной матрицей европейской цивилизации» как результат социального компромисса стал либерализм. Изменилась матрица европейской цивилизации, но не ее роль и характер. Кроме того, что либерализм, создавая единое нормативно-ценностное пространство, оказался доминантной формой европейской интеграции, это пространство было, во-первых, универсальным для всей Европы, во-вторых, автономным по отношению и к возникшим национальным государствам, и к культурному европейскому многообразию.

Становление либерального нормативно-ценностного порядка сопровождалось возникновением новых противоречий и конфликтных ситуаций. Прежде всего это противоречие между универсальным либерализмом и национально-культурным локализмом, между политическим либерализмом и государственной властью.

Кроме того, цивилизационный сдвиг в Западной Европе в это время был связан с переходом на инновационный путь развития, который характеризовался сознательным вмешательством людей в общественные процессы путем культивирования таких интенсивных факторов этого развития, как наука и техника. Активизация этих факторов в условиях господства частной собственности, формирования гражданского общества привела к мощному технико-технологическому рывку западноевропейской цивилизации и возникновению в разных странах такой формы политического режима как либеральная демократия.

Основания Российской цивилизации были иные, чем на Западе. Здесь не было нормативно-ценностного универсума, независимого от государственности. Российская цивилизация с момента своего возникновения вобрала в себя огромное религиозное и культурное многообразие народов, нормативно-ценностное пространство бытия которых не способно было к самопроизвольному сращиванию, синтезу в универсальном для евразийского ареала единстве. Православие было духовной основой русской культуры, оно оказалось одним из факторов становления российской цивилизации, но не ее нормативно-ценностным основанием.

Таким основанием, «единой и единственной матрицей», доминантной формой социальной интеграции стала государственность. В силу чего в Российской цивилизации не было того нормативно-ценностного порядка, который оказался бы автономным по отношению к государственности.

Легитимность государственной власти в России поэтому опиралась не столько на идеологию (например, идею «Москва -третий Рим»), сколько обусловливалась этатистскими и патерналистскими представлениями о необходимости сохранения политического единства и социального порядка в качестве антитезы локализму и хаосу. И этот «этатистско-патерналистский» порядок был реальным основанием соединения разнородных национальных традиций и культур. Поэтому дуализм общественного бытия в России имел иную природу, чем на Западе. Он выражался прежде всего в таких конфликтных тенденциях, где одной из сторон всегда выступала универсальная и автономная государственность. Это – конфликт между государственностью как универсализмом и регионализмом как локализмом, между государственностью и национальными культурными традициями, между государственностью и социальными общностями.

С этой точки зрения характер российского общества в отличие от западноевропейского определялся не договором, соглашением граждан и власти об обоюдном соблюдении законов, а молчаливым сговором об обоюдной безнаказанности подданных и государства при нарушении закона. Поэтому в Российской цивилизации, где стороны перманентно нарушали закон, государство выступало не «примиряющим», а «усмиряющим» началом, а подданные – «безмолвствующим большинством» или «бунтарями».

Существенно отличались и конфликты в России: его участники не просто отрицали друг друга, а стремились стать единственной социальной целостностью, что приводило к глубокому социальному расколу в обществе. Этой раскол нельзя было «снять» путем компромисса, его можно было только подавить, уничтожая одну из противостоящих сторон.

Отсюда и своеобразная трактовка понятия свободы в российской ментальности, как признания только собственного права на выбор и отказа другим в таком праве. Свобода по-российски – это воля, как свобода для себя и подавление других.

Кроме того, следует учитывать и своеобразие сложившегося в эпоху Московского царства «вотчинного государства» и отсутствие в России многих феодальных институтов западноевропейского типа, что в значительной мере обусловило специфику политического развития Московского царства. Московские князья, а затем русские цари, обладавшие огромной властью и престижем, были убеждены, что вся земля принадлежит им, а страна является их «собственностью», ибо строилась она и создавалась по их повелению. Такое убеждение предполагало также, что все живущие в России являются «государевыми слугами», находящимися в прямой и безусловной зависимости от царя, и поэтому не имевшими права претендовать ни на собственность (в европейском смысле слова), ни на какие-либо неотъемлемые личные «права».

Московские государи обращались со своим царством примерно так же, как их предки обходились со своими вотчинами, поэтому идея государства в европейском смысле слова, как считает Р.Пайпс, вообще отсутствовала в России вплоть до середины ХVII в. А поскольку не было концепции государства, то не было и следствия ее – концепции общества: государство в России признало права различных сословий и социальных групп на юридический статус и на узаконенную сферу свободной деятельности лишь в царствование Екатерины II.

Так в Московском царстве сложилось особое мировоззрение на отношение власти и собственности, которое пронизав все институты политической власти, придало им характер «вотчинного государства», подобия которого было не сыскать в Европе.

Для российской цивилизации был присущ иной, чем в Западной Европе, - мобилизационный - генотип социального развития, осуществляемый за счет сознательного и «насильствен­ного» вмешательства государства в механизмы функционирования общества. Характерной чертой генотипа стала тотальная регламентация поведения всех подсистем российского общества с помощью властно-принудительных методов. В результате включались такие механизмы социально-экономической и политической организации и ориентации общества, которые перманентно превращали страну в некое подобие военизированного лагеря с централизованным управлением, жесткой социальной иерархией, строгой дисциплиной поведения, усилением контроля за различными аспектами деятельности, с сопутствующими всему этому бюрократизацией, «государственным единомыслием» как основными атрибутами мобилизации общества на борьбу за достижение чрезвычайных целей.

Поэтому одной из особенностей мобилизационного развития России было доминирование политических факторов и, как следствие, гипертрофированная роль государства в лице центральной власти. Это нашло выражение в том, что правительство, ставя определенные цели и решая проблемы развития, постоянно брало инициативу на себя, систематически используя при этом различные меры принуждения, опеки, контроля и прочих регламентаций.

Другая особенность состояла в том, что особая роль внешних факторов вынуждала правительство выбирать такие цели развития, которые постоянно опережали социально-экономи­чес­кие возможности страны. Поскольку эти цели не вырастали органическим образом из внутренних тенденций ее развития, то государство, действуя в рамках старых общественно-экономи­ческих укладов, для достижения «прогрессивных» результатов прибегало в институциональной сфере к политике «насаждения сверху» и к методам форсированного развития экономического и военного потенциала.

Третьей особенностью была тесная связь между мобилизационным типом развития России и потенциалом военной угрозы, которая оказывала огромное влияние на проведение государственных реформ в России, прежде всего в области управления, финансов и военного дела. Кроме того, внешняя опасность заставляла правительство постоянно сохранять высокий уровень затрат на военные нужды.