Национально-государственная идея и менталитет

в ХIV-ХVII вв.

Национально-государственная идея и менталитет создают в обществе нормативно-символический универсум, определяющий базовые ценности и установки поведения людей и социальных групп.

Национально-государственная идея – это совокупность представлений о долговременных целях внутренней и внешней политики, а также принципов взаимодействия государства и общества, государства и индивида, государства и природы, государства и окружающего мира и т.п.

Национально-государственная идея, задавая «общее дело» для «нации-государства», выступает консолидирующим фактором нормативно-символического характера.

Формирование национально-государственной идеи в ХIV-ХVII вв. в России происходило в условиях, когда страна время от времени под воздействием внешних факторов попадала в чрезвычайные обстоятельства, и необходимость выживания общества вынуждала российское государство обращаться к чрезвычайным средствам. Эта черта российской истории обусловила возникновение на необозримых просторах между Востоком и Западом особого, «военно-национального», государства (П.Милюков).

Преобладание внешних факторов над внутренними определили специфику эволюции государственности в России, без уяснения которой трудно понять развитие других сторон российского общества, а также содержание национально-государ­ствен­ной идеи и особенности российского менталитета.

Движущей силой развития «военно-национального» государства была перманентная потребность в обороне и безопасности, которая сопровождалась политикой внутренней политической централизации и внешней экспансии.

Эта потребность в обороне и безопасности формировала то «общее дело», которое выступало мощным консолидирующим фактором российского общества на протяжении ХIV-ХVII вв.

В ХIII в. с Востока на Русь пришли монголы и, разорив русские княжества, превратили ее в «данницу» монгольских ханов. Поэтому основным содержанием национально-государ­ствен­ной идеи на Руси в ХIV-ХV вв. стало «собирание» русских земель с целью ликвидации вассальной зависимости от Золотой Орды. В конце ХV в. Московская Русь, выйдя из-под власти монгольских ханов, приобрела государственный суверенитет.

Огромные открытые пространства севера Евразии стали для России источником постоянной военной угрозы и безграничных природных ресурсов. Насущная потребность в установлении стабильных границ на Востоке была одной из причин внешнеполитической экспансии России в этом регионе. Во второй половине ХVI в., она была обусловлена военными потребностями ликвидации оставшихся очагов былого монгольского господства – Казанского, Астраханского, а затем Сибирского ханств. Затем наступил период мирной колонизации.

Определенную роль в той экспансии играли и экономические причины, в особенности высокоприбыльная торговля пушниной. Но главным побудительным мотивом продвижения России на Восток стала народная память о безжалостных всадниках с Дикого поля, несущих разорение и плен. Избавиться от этой угрозы можно было только путем установления контроля над Диким полем и территориями, к нему прилегающими.

Продвигаясь на Восток, Россия постепенно становится наследницей Монгольской империи в этом регионе, формируясь как евразийская цивилизация.

Постоянное давление испытывала Россия и со стороны Запада. Начиная с ХIII в. вначале Тевтонский, а затем Ливонский ордены постоянно стремились к захвату северо-западных русских земель. Затем в середине ХVI в. их сменила Швеция. На западных границах ХVI-ХVII вв. прошли под знаком непрерывной борьбы с Речь Посполитой. Ведя непрерывные войны с Речью Посполитой и Швецией, российская государственность ставила иногда непосильные для своего времени внешнеполитические задачи, например, овладения Прибалтикой в ходе Ливонской войны (1558–1583 гг.).

Под угрозой постоянного вторжения находилась Россия и со стороны крымских татар. Оборона южных границ отвлекала значительные материальные и людские ресурсы, заставляла предпринимать активные, иногда авантюрные походы в «степь». (Крым­ский поход воеводы Даниила Адашева в 1559 г.).

Основой национально-государственной идеи в России в конце ХV в., становится получившая широкое распространение в официальных государственных документах теория «Москва – третий Рим». Согласно этой теории преемницей «ветхого» христианского Рима, впавшего в грех католичества и посему погибшего, стала православная Византия («второй Рим»). После падения Византии в 1453 г. ее единственной наследницей становится Московская Русь («третий Рим»).

Под влиянием этой теории формировался особый менталитет русского общества. В нем Москва представлялась по существу последним «православным царством», «святой землей», где еще сохранилась истинная Вера. Московская Русь становится «Святой Русью», последним ее оплотом. Исходя из этого, перед Московской Русью впервые на уровне национально-государственной идеи была поставлена задача всемирно-исторической миссии спасения, возрождения и распространения по всему миру православия. Эта идея играла большую роль в консолидации русского общества на основе религиозной и этнической идентификации русских людей.

Большую роль в этом играла также мифологема, которую по аналогии иногда называют «Москва – второй Иерусалим», или «Святая Русь – новая Палестина». Эта мифологема не получила однозначного оформления в официальных документах, однако она явно прослеживается в становлении самого понятия «Святая Русь» прежде всего в народном сознании в процессе слияния признаков русской этничности и конфессиональной идентичности. В русской ментальности понятия «русский» и «православный» становятся синонимами. Русские люди начинают ощущать себя в роли «последних христиан» с осознанием своей особой миссии во всемирном возрождении православия. Широко стали распространятся мнения, что Христос был русским, что «святая земля» (царство Правды) находится где-то в России.

Признание особой миссии «Святой Руси» сопровождалось в XVI–XVII вв. культурным изоляционизмом, порой принимавшим откровенно ксенофобские формы и, прежде всего, по отношению к Западу. В основе этого лежал, в первую очередь, антагонизм между православием и католичеством, особенно после отторжения в 1596 г. Римским престолом западнорусской православной митрополии (Брестская уния). В то же время «Святая Русь» не чуралась общения с мусульманами и язычниками, преследуя цель обращения их в истинную веру, но отношения с христианами-католиками, отступниками от истинной веры, считались особенно греховными.

Большое влияние на формирование национально-государственной идеи в ХIV-ХVII вв. оказало формирование в России эпоху Московского царства так называемого «вотчинного государства».

Московские князья, а затем русские цари, обладавшие огромной властью и престижем, были убеждены, что Россия как страна является их «собственностью», ибо создавалась она и строилась по их повелению. Такое мнение предполагало, что все живущие в России подданные государства – слуги, находящиеся в прямой и безусловной зависимости от государя, и поэтому не имеющие права претендовать ни на собственность, ни на какие-либо неотъемлемые личные «права».

«Вотчинное государство» в России, особенно в условиях социально-экологического кризиса ХV столетия присвоило неограниченные права по отношению к обществу. В этих условиях сработало универсальное правило: если сами люди не могут остановить падение уровня и качества жизни, то общество делегирует государству право на проведение радикальных реформ. При этом предполагался и пересмотр если не всей системы культурных ценностей, то по крайней мере некоторых фундаментальных ее элементов.

Самостоятельность Российского государства оказалась максимальной из всех возможных вариантов тогдашнего состояния русского общества. Это в значительной степени предопределило и выбор пути социального развития, связанного с переходом общества в мобилизационное состояние, основу которого составляли внеэкономические факторы государственного хозяйствования, экстенсивное использование природных ресурсов, ставка на принудительный труд, внешнеполитическая экспансия и колонизация, ставшая, по выражению В.О.Ключев­ского, стержнем всей российской истории.

Московские государи обращались со своей страной («царством-государством») примерно так же, как их предки обходились со своими вотчинами, поэтому идея государства в европейском смысле слова, как считает Р.Пайпс, отсутствовала в России вплоть до середины ХVII в. Поскольку не было концепции государства, не было и концепции общества: государство в России признало права различных сословий и социальных групп на юридический статус и на узаконенную сферу свободной деятельности лишь во второй половине ХVIII в. в царствование Екатерины II.

Идейной основой «вотчинного государства» являлись провиденциалистские представлениях о природе государственной власти. Эти представления базировалась в первую очередь на принципе «служения государю», являвшимся обоснованием «самодержавства» (единоличной власти) в России.

Важную роль в этом обосновании играла легенда о «Мономаховом венце», оформленная в первой четверти XVI в. в «Сказании о князьях владимирских». В ней повествуется о происхождении русских князей от Августа-кесаря (римского императора Августа, «наместника бога на земле») и получении из Византии регалий русских государей, в том числе и «венца (шапки) Мономаха» – главного символа великокняжеской власти. Тем самым в «Сказании» подчеркивалась божественная природа власти, утверждалось высокое происхождение русских князей и древность владения им царским венцом. Эта легенда, получившая широкое распространение в официальных государственных документах и использовавшаяся в дипломатической переписке, служила основой «самооправдания» самодержавной власти в России.

Принцип «служения государю» как основа самодержавно-деспотической власти в России был сформулирован в более или менее законченном виде впервые Иваном IV. Он был убежден, что «служение государю» является нравственным христианским долгом его подданных-холопов, которых царь «волен казнить или жаловать» как своих рабов. Подданные же, по мнению царя, были даны ему в «работу» (рабство) самим богом.

Таким образом выстраивалась четкая схема «служения: царь служит богу, а подданные – «грозе-царь», который должен править единовластно, опираясь на «Правду-истину».

В качестве фактора легитимации «вотчинного государства» и самодержавно-деспотической власти в России широко использовался также популизм, основанный на демагогии. Например, Иван Грозный умело создавал впечатление, что террор в стране направлен только против «верхов», к которым низы, разумеется, не питали добрых чувств и социальных симпатий. Так, в обращении к московскому посаду при учреждении опричнины царь во всех бедах обвинил бояр, уличая их в многочисленных изменах. В массовом сознании гибель рядовых людей оставалась незамеченной, зато отдельные опальные фигуры из окружения царя кончали жизнь на плахе при огромном стечении народа. Такой политический прием позволял списать самые страшные злодеяния на дурных советников из окружения царя, которых массовое сознание превращало из слуг деспота в «изменников-злодеев».

Становление «военно-национального», а затем «вотчин­ного государства»; перманентная потребность в обороне, сопровождаемая политикой внешней экспансии и внутренней политической централизации; переход на мобилизационный тип социального развития, основанный прежде всего на авторитете власти и насилия, с помощью которых государство в России принуждало население принимать любые лишения при решении задач внешней и внутренней политики способствовало и становлению в ХIV-ХVII вв. особого российского менталитета.

Для этого менталитета характерным стал культ государственной власти, преклонение перед ней как воплощением силы и господства. Такая фетишизация власти порождала этатизм, причем не в западном, а в восточно-деспотическом смысле. Этатизм основывался на том, что Российское государство, наделявшееся сверхъестественными свойствами, иррационально воспринималась как главный стержень всей общественной жизни. Это восприятие складывалось на основе эксплуатации патриархальной идеи отношения человека и власти как отношения детей и родителей, подразумевающего «хорошее», «отеческое», и справедливое правление доброго «хозяина-отца». Поэтому в российской ментальности государство рассматривалось как большая семья. Отсюда вытекало понимание общенародного единства как духовного родства и стремление русского человека заменить бездушные правовые нормы нравственными ценностями. Российский менталитет в качестве идеала государственной власти санкционировал в первую очередь власть единоличную (ответственную), сильную (авторитетную) и справедливую (нравствен­ную).

С ХVI в. государственная власть в российском менталитете стала отождествляться с царем как обезличенной волей божьей: он – сама «правда» и «справедливость», противополагаемая живым реальным людям и в особенности греховным «богатинам», окружавшим трон. Поэтому для провиденциалистской ментальности принцип «служения государю», освященный «божественным замыслом», являлся одним из факторов легитимации самодержавной власти.

Царская власть представлялась также единой и неделимой, независимой от капризов толпы, и связанной с народом не бумажной казуистикой схоластической законности, а живым повседневным опытом соборного единения. Сила власти – не «в крике и суете, не в похвальбе и терроре», а «в ее способности звать не грозя и встречать верный отклик в народе».

В российском менталитете государственная власть поэтому ставилась выше закона, что формировало у русских людей такую установку, как неверие в закон в качестве воплощения справедливости и эффективного средства борьбы со злом.

«Образ» власти, который сформировался в российском менталитете в XVI в. был ориентирован в первую очередь на умеренный авторитарный идеал, который всегда сочетался с коллективным демократизмом охлократического толка. Поэтому в отношении к авторитету в российском менталитете сложилось две тенденции. С одной стороны, это – вера в авторитет, часто наделяемый харизматическими чертами и, соответственно, ожидание от него «чуда», сопровождаемое постоянной готовностью подчиняться авторитету. С другой стороны, это – представление о том, что авторитет сам должен служить «общему делу», национально-государственной идее. Отсюда направленность российского менталитета на постоянный контроль за деятельностью авторитета через постоянное соотнесение ее с «общим делом», которое сообща переживается людьми. Если эта деятельность начинает идти вразрез с этими переживаниями, то образ авторитета меркнет, и его, как правило, свергают, а иногда и жестоко с ним расправляются.

В эпоху Московского царства сложился особый уклад жизни, основанный на самодержавно-деспотическом централизме и насилии как основном способе государственного управления и взаимодействия различных социальных групп.

Еще накануне татаро-монгольского нашествия в Северо-Восточной Руси стал складываться особый тип социальных связей, министериально-подданнического характера. Министериалитет – это служба недоговорного характера, при которой слуга находится в прямой и безусловной зависимости от господина.

В победе министериального типа социальных связей в России большую роль сыграл татаро-монгольский фактор. С одной стороны, русские князья в условиях вассальной зависимости от Золотой Орды сохранили власть, свободу действий внутри страны. Но с другой, – великие князья назначались ордынскими ханами и должны были оказывать им такие внешние формы почтения, которые по русским меркам были просто унизительными. Отношения подданничества по линии «хан – великий князь» постепенно распространились и на всю систему социальных связей русского общества и стали господствующими в ХIV-ХV вв.

Утверждение министериального типа социальных связей в Московском государстве сопровождалось существенными изменениями в российском менталитете. Во-первых, на основе этих связей сложилось особое представление о поведении человека в обществе. Оно стало оцениваться и в общественной и в частной жизни с точки зрения выполнения им своего «чина», т.е. в соответствии с его местом в социальной иерархии. Во-вторых, возникла особая, холопская психология и нравственность, безответственно-пренебрежительная по отношению к своим подданным и рабски-уничижительная – к своему господину.

Перманентная военная угроза и потребность в обороне, сопровождаемые постоянными войнами на Западе, внешнеполитической экспансией и громадным расширением Российского государства на Востоке, формировали в менталитете русского общества такие установки, как воинственность и настойчивость в борьбе с врагами, но вместе с тем порождали и определенную беспечность, стремление решать все проблемы за счет большой территории и громадных богатств. Наряду с другими это явилось одной из причин захвата в начале ХVII в. поляками Москвы и, лишь после того, как «грянул гром», было создано народное ополчение и организован достойный отпор польским интервентам. (Аналогичная ситуация сложилась в России в 1812 г. и в СССР в 1941 г.)

Стремительное расширение территории Российского государства, сопровождаемое таким явлением как народная колонизация, обилие свободных земель, суровая природа евразийского континента с небольшим населением, разбросанным по его огромным просторам – все это также оказало влияние на характер российского менталитета. Под влиянием этих факторов в нем сформировались такие установки, как ориентация на экстенсивные формы деятельности и игра в удачу (надежда на «авось»). Особую ценность в российском менталитете приобрели кратковременные формы интенсивной коллективной деятельности («навалиться всем миром»).

Сформировавшееся в ХIV-ХVII вв. российское общество было социоцентричным. В таком обществе существует особый тип социальных связей и мышления, при которых человек полностью идентифицирует себя с социумом и не осознает себя личностью. Для каждого человека в этом обществе существует только одна социальная ниша и доминирует стремление «быть как все».

Индивид в таком обществе поглощен социумом, но это не означает, однако, что человек при этом испытывает дискомфортное состояние. У человека в социоцентристском обществе появляется постоянное стремление перекладывать ответственность за свою судьбу, за свою деятельность на государство или социум, с которыми он себя идентифицирует. Это приводит как бы к самозакрепощению, стремлению спрятаться за более глобальные структуры и фундаментальные в данный момент ценности и тем самым уйти от индивидуальной ответственности.

Поэтому особой ценностью в социоцентристком обществе являются совместные действия, обставляемые внешне всяческими коллективными ритуалами. Специфика социоцентристского общества в России заключалась в том, что втягиваясь в эти действия, русский человек, никогда не мог претендовать на то, чтобы его личное мнение и участие практически что-то да значило. Поэтому в российском социуме коллективизм во многом носит внешний, в значительной степени ритуальный характер, лишь имитирующий «групповую сплоченности». На практике эта «сплочен­ность» маскирует иной тип социальных связей и социального управления, основанных на властно-принудительной социальной организации общества. На его основе которой в российском менталитете появляется такая установка, как конформизм, и такая ценность, как терпение.

Это порождает сильные социально-адаптационные возможности, в полной мере проявившихся у русских людей в ХIV-ХVII вв., которые обнаружили удивительную способность молча приспосабливаться к самым невыносимым условиям существования, вызванным и татаро-монгольским нашествием и разгулом деспотизма во времена опричнины Ивана Грозного, и в период Смутного времени, и в эпоху беспрерывных войн ХVП столетия.

Социоцентристский характер российского общества определял и особенности отношения людей друг к другу. Основу этого отношения составляла антиличностная социальная установка («все как один»), которая блокировали всякую индивидуальность и «незапрограммированную» активность отдельного человека. Эта установка базировалась на принципе уравнительной справедливости, порождавшим неприязненное отношение к тем, кто «выше», и сострадание к тем, кто «ниже», и общее стремление сделать всех «одинаковыми».

Антиличностная установка порождала в российском менталитете такую ценность, как «воля» (свобода лишь для себя и отрицание права другого на свободу, вплоть до его подавления и уничтожения). «Воля» как ценность российского менталитета являлась одним из факторов перманентной конфликтогенной ситуации в России. Причем конфликты в российском обществе не разрешались путем консенсуса (согласования интересов), а завершались, как правило, подавлением одной из сторон. Поэтому конфликты в России не столько разрешались, сколько откладывались, для того чтобы вспыхнуть с новой силой, как только в обществе для этого складывались подходящие условия.

Такие установки и ценности российского менталитета позволяли людям относительно спокойно воспринимать до поры до времени тот массированный потенциал насилия, которым обладала государственная власть в России, перманентно превращавшая страну в некое подобие военизированного лагеря с централизованным управлением, жесткой социальной иерархией, строгой дисциплиной поведения, усилением контроля за различными аспектами деятельности с сопутствующими всему этому бюрократизацией, «государственным единомыслием» как основными атрибутами мобилизации общества на борьбу за достижение чрезвычайных целей.