Николаев в.Г. Т.Х. Маршалл о власти408

В наследии британского социолога Т.Х. Маршалла⁴⁰⁹ тема власти занимает далеко не главное место. Его интерес к этому социологическому феномену имел недолгую историю: в конце 60-х гг. он собирался всерьез заняться этой темой и посвятил ей лекцию, прочитанную на собрании Британской социологической ассоциации, но продолжения так и не последовало. Вклад Маршалла в изучение власти по сути исчерпывается печатной версией упомянутой лекции, которую мы ниже публикуем⁴¹⁰. Тем не менее этот вклад представляется оригинальным и заслуживающим внимания. В своей трактовке власти Маршалл отталкивался от Вебера, но придал веберовскому подходу весьма неожиданный оборот. С одной стороны, он достиг этого за счет привязки своих размышлений к исторической конкретике (которая на сегодняшний день в значительной мере утратила свою актуальность). С другой стороны, вычленить оригинальный вклад Маршалла можно, лишь решительно очистив его размышления от этой самой конкретики и поместив их в более широкий теоретический контекст, который можно найти в других его работах по социологии и социальной политике. Если это сделать, мы сможем получить систему координат, в которой можно было бы рассматривать не только тот конкретный материал, с которым работал Маршалл («западный»), но и другой (в частности, что для нас значимо, российский).

Главный вопрос, на который Маршалл пытался ответить в своих работах, можно коротко сформулировать так: какова природа особого типа общества, сложившегося на «Западе» в ХХ в., и какие изменения в структуре «западных» обществ, происшедшие в Новое время, привели к его появлению? Как социолог, Маршалл искал эти изменения в сфере социальной стратификации. Как историк, он попытался проследить эти изменения, взяв в качестве материала британскую социально-политическую историю Нового времени. Это сочетание интересов — к социальной стратификации и к социальной истории (прежде всего истории социальной политики) — придает социологии Маршалла ее своеобразие.

Особый тип общества, сложившийся сегодня на Западе, был довольно нестандартно охарактеризован им как «дефисное», «многосложное» общество (hyphenated society). Это общество, в котором соединяются три компонента: капитализм, демократия и благосостояние (welfare). Эти компоненты не вполне гармонируют друг с другом; между лежащими в их основе принципами могут регулярно возникать конфликты. С одной стороны, это делает указанный тип общества аномичным. С другой стороны, это же придает ему характерную для него динамичность, способность к развитию и живучесть. Внутренняя динамика такого общества определяется постоянным восстановлением равновесия между принципами, относящимися к трем указанным компонентам. Основные баталии при этом развертываются в сфере социальной политики. Подобное определение природы современного западного общества подразумевает невозможность его редукции ни к «капитализму», ни к «демократии», ни к «благосостоянию». Сам Маршалл предлагает называть его «демократическим welfare-капитализмом»⁴¹¹. (Характеристика «дефисное» обосновывается как раз тем, что название такого общества неизбежно будет содержать дефисы, явные или подразумеваемые.)

Генезис этого типа общества Маршалл связывает с развитием прав гражданства, которое происходило в западном (прежде всего англосаксонском) мире в Новое время⁴¹². Права гражданства включают в себя три категории прав: гражданские, политические и социальные. Согласно Маршаллу, развитие этих трех компонентов прав гражданства не обязательно происходит хронологически равномерно и одновременно. Так, в Великобритании комплекс гражданских прав в целом сформировался в XVIII в., развитие политических прав пришлось на XIX в., а социальные права получили впечатляющее развитие в ХХ в. вместе с доктриной и практикой «государства благосостояния» (welfare state). Маршалл считал, что в середине ХХ в. комплекс прав гражданства принял относительно завершенную форму — насколько в данном случае вообще можно говорить о «завершенности», учитывая, что три компонента прав гражданства в принципе не могут составить гармоничное, непротиворечивое целое. Между тем, развитие прав гражданства до такой относительной завершенности сопряжено с целым рядом важных импликаций. Одна из них, на которую больше всего обращали в свое время внимание, состоит в том, что в западных обществах стали если не совершенно невозможными, то по крайней мере очень маловероятными старые формы классового конфликта, прежде всего пролетарские революции, которые в свое время пророчил всему миру Маркс⁴¹³.

Невозможность такого рода конфликтов в обществах современного типа Маршалл объяснял коренными изменениями, которые произошли в социальной стратификации этих обществ за последние столетия⁴¹⁴. На место средневековой сословной структуры пришел совершенно иной тип стратификации, в котором отсутствуют жесткие границы между иерархическими слоями, а сохраняющиеся неравенства соединяются с равенством, закрепленном в статусе гражданства. Эти перемены подробно описываются Маршаллом в очерке «Гражданство и социальный класс» (1950). Взяв в качестве объекта исследования британскую социальную историю, он показывает, что становление статуса гражданства как особого статуса, принципиально важного для современного (западного) типа общества, происходило параллельно разрушению сословного статуса и за счет него. Сутью этого процесса было перенесение старых сословных привилегий с дворянского сословия (джентльменов) на все более широкие слои населения, в ходе которого эти привилегии, принадлежавшие прежде узкому кругу членов общества, трансформировались в права гражданства, принадлежащие всем как членам одного гражданского сообщества. Таким образом, сегодняшнее западное общество является в значительной мере детищем западного феодализма⁴¹⁵ (при всех необходимых оговорках и уточнениях). Разумеется, этот исторический путь развития гражданства не универсален, и здесь открывается простор для сравнительных исследований⁴¹⁶.

В основе статуса гражданства лежат, по Маршаллу, гражданские права гражданства⁴¹⁷; без них политические и социальные права лишены опоры и могут быть относительно легко экспроприированы у их обладателей. Отсюда было бы логично, чтобы закрепление гражданских прав хронологически предшествовало развитию других прав. В Великобритании эта логика становления гражданства, с точки зрения Маршалла, в какой-то мере реализовалась (хотя в XIX–XX вв., на которые пришлось развитие политических и социальных прав, гражданские права параллельно продолжали развиваться); однако эту логику нельзя считать универсальной, и здесь опять же открывается возможность для сравнительного исследования разных обществ.

Развитие прав гражданства не ограничивается сферой законодательства. Оно сопровождается (или, по крайней мере, может сопровождаться) теми или иными институциональными изменениями. Так, в британском обществе процесс универсализации гражданских прав сопровождался преобразованием судебной системы, институционально поддерживающей их эффективное соблюдение. Не в каждом обществе права гражданства получают действенную опору в системе общественных институтов, и это обстоятельство опять же служит стимулом к конкретным исследованиям действительного содержания статуса гражданства в разных обществах. Например, в российском обществе существует значительный зазор между правовыми установлениями и реальной жизнью, в силу которого первые (включая конституционные нормы) часто или даже обычно оказываются абстракциями, не реализуемыми на практике через предусмотренные для этого институциональные механизмы. Это может быть поводом для самоуничижения, для гордости своей необычностью и самобытностью или для других ценностно нагруженных реакций. Но одновременно это может быть поводом для трезвого анализа действительного содержания статуса российского гражданина (а этот статус безусловно есть и безусловно наполнен для его носителей определенным содержанием и определенной значимостью⁴¹⁸), и этот анализ должен учитывать невозможность чисто юридического его исследования.

По контрасту с последним замечанием стоит обратить внимание на то, что Маршалл, исследуя развитие статуса и прав гражданства в Великобритании, довольно смело опирался на данные, относящиеся к области именно правовой истории. Эта исследовательская стратегия может быть применимой к обществу, где нет пропасти между нормативным и фактическим, но она не универсальна⁴¹⁹. Исходя из этого, можно постулировать следующее: ни в одном обществе нет и не может быть полного совпадения нормативного и фактического, но в разных обществах расстояние между нормативным и фактическим может быть разным. Там, где это расстояние невелико, исследования гражданства могут строиться по образцу, предложенному Маршаллом; там, где оно велико, необходимы иные исследовательские процедуры, и они вероятнее всего будут социологическими.

Статус гражданства, наделяя всех в пределах общества равными правами и обязанностями, делает их равными. Но это равенство может быть, разумеется, лишь частичным. Оно накладывается на разного рода фактические неравенства, характер которых со времен средневековья претерпел существенные изменения. Прежде всего, если сословные неравенства были закреплены в праве (которое нужно понимать широко, учитывая постепенное вырастание права из обычая) и обладали для членов общества несомненной легитимностью, то существующие сегодня фактические неравенства не закреплены юридически и их легитимность может быть в принципе когда угодно, где угодно и кем угодно оспорена. Особое внимание Маршалл обращал на те неравенства, которые можно определить как «классовые». «Класс» не имеет юридического смысла, не существует как группа в социологическом смысле и не может быть сведен к объективному положению в экономической системе, или «системе производства». «Класс» в современных обществах функционирует (если несколько огрубить точку зрения Маршалла) как неравенство шансов, внешне выраженное в дифференцированных образцах потребления и разных образах жизни, складывающихся в непрерывную шкалу менее/более «достойной» жизни. Каждый гражданин вправе притязать на любое место в этой шкале, но далеко не каждому его объективные шансы позволяют осуществить это притязание. Шансы, которыми располагает то или иное лицо, определяются как его статусом гражданства, так и его фактическим положением в системе социальной стратификации, которое имеет много разных параметров. Таким образом, «гражданство» и «класс» оказываются противоборствующими силами, во многом определяющими природу современного типа общества и его внутреннюю динамику. Фактическое распределение прав, обязанностей, шансов в обществе создается совокупным действием этих (а также других⁴²⁰) сил.

Размышления Маршалла о власти следует рассматривать в очерченном выше контексте, на что он и сам указывает, говоря, что его интерес к власти вырос из интереса к правам гражданства. Дело в том, что распределение шансов в обществе можно рассмотреть, помимо прочего, как распределение властей.

Такой ход вполне допускается определением власти, которое Маршалл берет у Вебера: «Власть означает любой шанс осуществить свою волю в рамках некоторого социального отношения, даже вопреки сопротивлению, на чем бы такой шанс ни был основан»⁴²¹. Тем более что Вебер тут же добавляет: «Понятие власти социологически аморфно. Все мыслимые качества человека и все мыслимые констелляции могут позволить ему осуществить свою волю в некоторой ситуации»⁴²². Иначе говоря, любое социальное отношение заключает в себе столкновение воль, и если данное отношение относительно устойчиво, его участники имеют предсказуемые шансы навязать другим свою волю (эти шансы могут быть низкими или высокими). Для удобства можно взять термин «позиция» в качестве обозначения места, занимаемого индивидом в социальном отношении. Тогда можно сказать, что индивид, включенный в сеть социальных отношений через множество «позиций», которые он занимает, имеет некоторый набор шансов навязывания своей воли, через которые могут быть реализованы (целиком, частично, хорошо, плохо, совсем никак) его жизненные притязания⁴²³. Если рассмотреть важнейшие социальные отношения, через которые индивиды могут осуществлять свои жизненные притязания, — или, что то же самое, ключевые «позиции», из которых они могут это делать, — мы получим важный и интересный ракурс соответствующего общества. Для разных обществ это могут быть, разумеется, разные отношения и разные «позиции».

Маршалл первым привлек внимание к тому, что распределение властей в современном западном обществе не ограничивается их концентрацией в верхних властных «позициях» (политических, административных и организационных)⁴²⁴, и сделал предметом рассмотрения их концентрацию в такой неиерархической по своей сути «позиции», как статус гражданина. С одной стороны, мысль о том, что в западных демократиях власть «государства» и иных властных инстанций ограничивается и сдерживается гражданским контролем над ними, новой никак не назовешь. Она довольно старая. С другой стороны, нашей общественностью эта мысль сплошь и рядом воспринимается как чистая идеологема. Маршалл же перевел ее в социологическую плоскость. Он показал, что статус гражданства с заключенными в нем правами не является юридической фикцией — по крайней мере в британском обществе, о котором он прежде всего писал. Социальная реальность гражданских прав, конечно, не является и не может быть аксиомой. Они могут быть, в социологическом смысле, фиктивными. Но не всегда и не везде. В случае, когда они не фиктивны, Маршалл предлагает рассматривать их как одну из форм власти. Британский социолог А.Х. Хэлси суммирует аргумент Маршалла таким образом: «Это вид власти, который имеет правовую основу, но полностью мобилизуется лишь гражданами, привыкшими к развитой системе гражданских прав. Для Маршалла власть, заключенная в гражданских правах, в таком ее определении, служит оплотом свободной демократии. Законные права как права гражданства рассеяны во множестве институтов: они вкраплены во все социальные отношения, а не просто в политию; и они присущи гражданам как акторам, а не просто людям как потребителям… Они больше чем институт: они — культура… [Эти права] — экстернализированные выражения принципов, интернализированных через воспитание»⁴²⁵. Речь идет о гражданской культуре, в самом прямом смысле. Тем, кто в подобную культуру не погружен, она может казаться неведомой, невероятной и неправдоподобной. Но без нее невозможно адекватно представить функционирование обществ, называемых «свободными демократиями». (Разумеется, принципы не нуждаются в чистом и абсолютном выражении, чтобы быть действенными и иметь реальные последствия; так или иначе, речь идет и может идти только о шансах). Гражданские права в таких обществах реальны в той мере, в какой они само собой разумеющимся образом реализуются в повседневных рутинах, в том числе институциональных рутинах; в случае сопротивления, оказываемого их реализации (а сопротивление всегда возможно), их реальность может подтверждаться через судебные институты⁴²⁶.

Чтобы придать аргументу Маршалла еще более свежее звучание, можно сказать, что на место старого политического понятия «разделение властей» он ставит более широкое социологическое понятие, которое мы обозначили здесь как распределение властей в обществе (он это понятие четко не сформулировал и не обозначил, но оно напрашивается при чтении его «Размышлений…»). Это значит, что если обычно функционирование западной демократии описывается через разделение «четырех ветвей власти» (законодательной, исполнительной, судебной и журналистской), то социологический подход Маршалла заставляет добавить сюда еще одну, «пятую» власть, не сводимую к вышеперечисленным, заключенную в гражданских правах, рассеянную в гражданском сообществе и закрепленную в повседневных поведенческих рутинах этого сообщества.

Итак, мы схематично рассмотрели оригинальное направление, в котором предложил исследовать власть Маршалл. Между тем, в этом направлении, как нам представляется, можно пойти дальше Маршалла. Основанием для такого заявления служит то, что сегодняшнее российское общество, которое мы имеем перед глазами, очень не похоже на тот тип, который описывал он. Вместо того, чтобы с ходу отвергнуть подход Маршалла как неприменимый к «нам», можно выбрать совсем другую стратегию: вернуться к исходным посылкам его анализа и попытаться проанализировать распределение властей, существующее в нашем обществе, исходя из того, через какие важнейшие позиции россияне реализуют свои жизненные притязания. Здесь невозможен и неуместен подобный анализ, но наметить некоторые узловые для него точки вполне возможно⁴²⁷.

1. Надо принять во внимание реальное содержание статуса российского гражданина. При этом важно иметь в виду, что статус гражданства заключает в себе не только права, но и обязанности. Нужно рассмотреть те и другие. Важное значение будут иметь: соотношение гражданских, политических и социальных прав; степень их реальности/фиктивности; соотношение прав и обязанностей; сравнительная реальность прав и обязанностей в повседневной жизни. Здесь резонно ожидать, что обязанности для российского гражданина будут реальнее прав, которые в повседневной жизни часто не соблюдаются, что в разной мере фиктивными будут все виды прав, заключенных в статусе гражданина⁴²⁸, и что статус гражданина не будет давать той власти, о которой говорил Маршалл. Для выдвижения этих гипотез достаточно простых повседневных наблюдений.

2. Если говорить о гражданской культуре, то будет недостаточно просто констатировать ее отсутствие, как привычно делают многие авторы (политики и ученые), говорящие об отсутствии в России «гражданского общества». На месте гражданской культуры, присутствующей, скажем, в Великобритании, у нас не может быть просто вакуум, хотя бы потому, что у нас есть государство, другие властные инстанции и есть, в конце концов, «граждане», вступающие в том или ином виде в общение с лицами и органами, олицетворяющими эти инстанции⁴²⁹. Это общение организуется не как попало, а в соответствии с определенными, весьма устойчивыми паттернами. Эти паттерны нуждаются в изучении. Здесь, опять же на основе простых наблюдений, можно предположить что-то вроде «культуры покорности», но не в чистом виде, а с примесью обмана и хитрости (эти дескриптивные элементы часто фигурируют в расхожих формулировках). Во всяком случае, российские граждане не очень любят вступать в «отношения» с государством и всячески пытаются их избегать, из чего можно сделать вывод, что эти отношения являются для них угнетающими и фрустрирующими.

3. Нужно принять во внимание не только поведение, мысли и установки гражданина по отношению к властным инстанциям (прежде всего государству), но и поведение, мысли и установки лиц, представляющих властные инстанции, по отношению к гражданам. Здесь, тоже на основе повседневных наблюдений, можно резонно ожидать, что для вышестоящих лиц будет характерно если не презрение к нижестоящим, то по крайней мере пренебрежительное отношение (как самозаводящийся и самореализующийся паттерн). Во всяком случае, если взять фигуру «чиновника», то традиционная и современная народная мудрость не находит для него не только добрых, но даже и нейтральных определений. И это еще не все. Когда мы будем рассматривать позицию «чиновник» (как самую представительную для этой части анализа), мы должны вслед за Маршаллом тщательно разграничивать понятия власти (относящейся к должностному лицу) и полномочий (относящихся к должности). Для пояснения приведем несколько примеров: в круг полномочий милиционера не входит взимание наличных денег с лица, не имеющего «регистрации», прямо на улице и в свою личную пользу, но он имеет резонный шанс навязать ему свою волю и получить эти деньги; в круг полномочий государственного бюрократа не входит право «мариновать» гражданина-просителя, которому нужно что-то подписать или завизировать, но он может долго и без негативных последствий для себя это делать, тем самым распоряжаясь временем (и иными ресурсами) гражданина и, возможно, чего-то от него добиваясь (например, взятки); если взять организацию, то «начальник», не имея никаких законных полномочий на распоряжение нерабочим временем работников, может тем не менее им распоряжаться (подкрепляя свое притязание реальной или мнимой возможностью их увольнения). Параллельность власти и полномочий в российской действительности можно описать также с помощью понятия «неофициальных полномочий должности» там, где эти неофициальные полномочия, нигде не будучи прописанными, воспринимаются гражданами как нечто само собой разумеющееся; но даже и в этом случае полного совпадения полномочий и власти все равно не будет. И еще одно наблюдение в эту рубрику: для российских должностных лиц, облеченных властными полномочиями (даже небольшими), чрезвычайно нехарактерна идея служения. Чиновничий аппарат практически невозможно назвать «обслуживающим персоналом». Ибо зачастую не столько он обслуживает население, сколько население обслуживает его.

4. Можно предложить и более широкое обобщение: при исследовании распределения властей в российском обществе вообще полезно разграничивать официальный и неофициальный планы социальных отношений, имея в виду, что за экраном официального отношения с высокой вероятностью будет скрыто неофициальное отношение, сильно не совпадающее с ним по содержанию и характеру. (Это разграничение — частный случай разграничения нормативного и фактического: того, что по идее должно быть, и того, что есть на самом деле.) Можно сказать и так, что российская социальная реальность имеет слоистый характер и верхние ее слои очень часто создают превратный и ложный образ фактического положения дел. Прототипы: матрешка и потемкинская деревня.

5. Если учесть предыдущее обобщение и, в частности, высокую степень криминализации российского общества, то полное рассмотрение распределения властей в российском обществе будет невозможным без учета неофициальных, теневых силовых инстанций, которые в юридическом плане квалифицируются как «преступные», но в социологическом смысле должны рассматриваться как рядоположенные с официальными инстанциями подобного рода, прежде всего государственными⁴³⁰. Эти «центры» власти можно вместе с тем рассматривать двояко: как противостоящие государству и как противостоящие гражданам. Оба указанных аспекта обязательно должны быть учтены.

6. И, наконец, при наблюдении российской социальной жизни бросается в глаза, что россияне склонны использовать в качестве властного ресурса свои позиции в системе разделения труда. Власть, которой обладает производитель (или поставщик) благ и услуг над теми, кто сам не может себя этими благами и услугами обеспечить, но в них нуждается, — это особый вид власти, которому Маршалл не уделяет особого внимания в публикуемой ниже статье, но который затрагивается в других его публикациях. Имея перед глазами британский опыт, Маршалл акцентировал коллективные формы власти профессиональных групп, которые реализуются через профсоюзы и устанавливают систему параллельного «промышленного гражданства»⁴³¹ — аналогичного гражданству как таковому, но более партикулярного. При этом Маршалл не рассматривал индивидуальные формы власти, строящиеся на обладании дефицитными благами и услугами (а также, конечно, специализированными навыками, знаниями, умениями и т.п.)⁴³². Эти формы власти изучались в социологии ХХ в. разными авторами на разных основаниях⁴³³. Но они не помещались в общий контекст распределения властей в обществе. Речь идет о шансах осуществления своей воли, которыми обладает профессионал-специалист в отношениях с непрофессионалом-неспециалистом и которыми первый может пользоваться для осуществления своих притязаний на «достойную жизнь», какой он ее для себя видит, — или на то, чтобы его жизнь в соответствии с этим воображенным стандартом была не менее достойной, чем у его сограждан. Реализация этой власти может выглядеть очень по-разному. При этом стоит заметить, что в российском обществе специалист осуществляет эту власть зачастую примерно так же, как чиновник (который, кстати, тоже своего рода специалист). Для осуществления этой власти годится любая «позиция», не только относящаяся к верхним уровням иерархии занятий. «Мелкие сошки» порой действуют даже более напористо, чем «высокие тузы».

7. В современном мире человек воспринимает право на достойную жизнь как свое неотъемлемое право и стремится его реализовать. При этом «достойная жизнь» не может быть определена в абсолютных критериях; верхней планки не существует; и отсюда вытекает безграничность указанного устремления. Когда человек не может реализовать свое право на достойную жизнь в нормативных рамках (например, пользуясь всеми законными правами гражданина), когда он чувствует себя безвластным и беспомощным перед лицом всякого рода лиц и инстанций, навязывающих ему свою волю и не дающих ему реализовать свою, он может найти отдушину либо в криминальной деятельности, либо в том, что он находит буквально «под рукой» и что у него никто отобрать не может, — в рамках своей трудовой деятельности, т. е. своей «позиции» в разделении труда. Причем последняя будет использоваться для выдавливания из других того, чего выдавливающий оказался лишен в иных своих отношениях с другими: власть в этом плане — не единственная недостача, которая может быть компенсирована через должность, но она универсальна и может быть конвертирована в другие приобретения, в зависимости от того, как понимается «достойная жизнь». Это означает, что криминальные карьеры и должностные злоупотребления как два альтернативных вместилища власти связаны с неразвитостью гражданских прав скорее всего не случайно, хотя это, разумеется, нуждается в доказательствах. Обратим внимание, что для активизации двух указанных властных потенциалов не требуется ничего, кроме личного решения индивида, что делает их особенно пригодными в атомизированных массовых обществах, где коллективные формы защиты собственных прав «неэкономичны» и изрядно дискредитированы (как, например, российские «потемкинские» версии профсоюзов и партий).

Если гипотетические контуры распределения властей в нашем обществе, намеченные выше, не слишком сильно искажают фактическое положение дел, то здесь мы имеем форму аномии, отличную от той, которую видел Маршалл в обществах западного типа.

Теперь мы можем вернуться к тому, с чего начали. Маршалл предложил оригинальное направление в исследовании власти, и мы попытались показать, в чем эта оригинальность состоит. Однако Маршалл не мог, да и не должен был, предвидеть все возможности, открываемые его подходом. На наш взгляд, было бы полезно продолжить его начинание, взяв для рассмотрения общества иного рода, нежели те, с которыми работал он. Российское общество хорошо подходит для этой цели. Результаты исследований власти на этом материале могут иметь двоякое значение: мы можем лучше понять свое общество и можем обогатить социологическую теорию. Оба результата стоят того, чтобы к ним стремиться.