Глава 3. Человеческий обмен: термины

Из предыдущей главы у нас могло сложиться впечатление, что психолог вовлечен вместе с голубем в обмен зерна на клевки. Но это был бы обмен одностороннего сорта. В то время как зерно подкрепляет то, что делает голубь, клевки подкрепляют психолога не как клевки, а как наука: как паттерн, который говорит ему что-то о поведении животных. И если поведение голубя зависит от того, как часто он получает зерно, то поведение психолога не зависит от того, как часто он получает клевки, если только он сам этому не потворствует. С психологом голубь осуществляет обмен того же типа, что и с физической средой, и именно это мы имеем в виду, когда говорим, что психолог изучает индивидуальное поведение.

В этой книге нас интересует не столько индивидуальное, сколько социальное поведение, или подлинный обмен, в котором деятельность каждого из по крайней мере двух животных подкрепляет (или наказывает) деятельность другого и в котором, соответственно, каждое оказывает на другое влияние⁸⁸⁷. Вместе с тем мы считаем, что нам не нужно новых положений, чтобы описать и объяснить социальное. С социальным поведением не возникает ничего столь уж уникального, что требовалось бы анализировать в его собственных терминах. Скорее, из законов индивидуального поведения, таких, как описанные в общих чертах в предыдущей главе, вытекают законы социального поведения, стоит лишь принять во внимание усложнения взаимного подкрепления. По крайней мере, мы будем так полагать, насколько нам хватит смелости. Мы приветствуем новые ситуации, но все-таки не будем сворачивать с нашего пути в поисках новых положений. Довольно скоро они нагрянут сами.

Хотя голубь насквозь социален, нас интересует вовсе не его социальное поведение, а потому мы неохотно говорим «прощай» этому милому созданию, давшему нам точку опоры в нашем дальнейшем пути. Нам предстоит не только адаптировать положения об индивидуальном поведении к социальной ситуации, но и адаптировать положения о голубях к человеческой ситуации; и последняя задача будет особенно сложной. Положения, выдвинутые в предыдущей главе, мы должны будем генерализировать, или вынести за пределы той области, где они до сих пор подтверждались экспериментами над голубем, но, может быть, не слишком далеко за эти пределы: семейное сходство будет сохраняться. Итак, отталкиваясь от того, что мы знаем о поведении животных, мы установим набор положений, кажущихся нам основополагающими для описания и объяснения человеческого социального поведения, или человеческого обмена. В этой главе мы определим и проиллюстрируем основные технические термины, которые будут входить в наши положения, в следующей главе зафиксируем сами эти положения, а далее будем показывать, какие еще положения, или королларии, видимо, вытекают при различных условиях из этого основного набора.

Пример

Чтобы легче было наглядно представить, с чем нам придется здесь иметь дело, рассмотрим типичный человеческий обмен. Допустим, два человека в офисе работают с бумагами⁸⁸⁸. Согласно правилам офиса, каждый должен делать свою работу сам, а если нуждается в помощи, должен проконсультироваться у начальника. Один из двоих, которого мы назовем Лицом, не очень искусен в работе и делал бы ее и лучше, и быстрее, если бы время от времени получал помощь. Несмотря на правила, он не хочет обращаться к начальнику, так как признание в собственной некомпетентности могло бы повредить его шансам на продвижение по службе. Вместо этого он ищет другого человека, которого мы для краткости назовем Другим, и просит помощи у него. Другой более опытен в работе по сравнению с Лицом; он может хорошо и быстро справляться со своей работой, так что в запасе у него остается лишнее время, и у него есть основания предполагать, что начальник не заявится к нему в поисках нарушения правил. Другой дает Лицу помощь, а Лицо в ответ на это дает Другому благодарности и выражения одобрения. Эти два человека обменялись помощью и одобрением. В помещении, помимо Лица и Другого, есть по крайней мере еще один работник, которого мы назовем Третьим Человеком, но пока нам нет нужды его вводить.

Дескриптивные термины

Какими техническими терминами мы будем пользоваться в положениях, описывающих то общее, что присутствует в таком обмене и во многих других? В этой главе мы можем определить только основные термины, второстепенные же будут пока оставлены и определены потом, когда они впервые появятся. Мы будем использовать 2 класса терминов: дескриптивные термины и переменные. Дескриптивные термины являются именами тех видов поведения, о которых мы будем говорить, а переменные, как предполагает само это слово, — именами тех свойств поведения, которые, на наш взгляд, количественно меняются. Скажем, одно из наших положений гласит: «Чем ценнее для Лица единица деятельности, предоставляемая ему Другим, тем чаще он будет осуществлять деятельность, вознаграждаемую этой деятельностью Другого». Здесь слово «деятельность» — дескриптивный термин: оно обозначает вид поведения, о котором мы говорим. В свою очередь, слова «ценнее» и «чаще» обозначают переменные: мы считаем, что ценность и частота — свойства поведения, которые могут количественно варьировать. Варьирует не сама деятельность (это всего лишь дескриптивный термин), а частота и ценность деятельности (которые являются переменными). Обратимся сначала к дескриптивным терминам.

В предыдущей главе мы говорили о клевке голубя в мишень как о деятельности, так как это выражение короче, чем «вид поведения»; и точно так же в обмене между Лицом и Другим мы будем рассматривать оказание помощи и предоставление одобрения как две разные деятельности⁸⁸⁹. Число других деятельностей, которые могут осуществлять люди, т.е. число всего того, что они могут делать, само собой, бесконечно; поэтому мы не будем даже пытаться их перечислить, а будем лишь указывать на отдельные из них по мере того, как они будут появляться по ходу нашего обсуждения. В случае многих человеческих деятельностей возникает одно затруднение, не возникающее при определении клевка голубя. В отличие от них, он довольно четко выделяется и как единица, и как тип деятельности. Но даже клевок не является строго стандартизированной вещью: голубь может клевать жестко или мягко. Что же касается человеческой деятельности, то люди могут не только менять ее объем, выдаваемый ими, но и менять саму деятельность путем неосязаемых переходов ее из одного вида в другой, так что мы способны провести лишь условную границу, помечающую, где кончается один и начинается другой. Так, например, совет Другого Лицу может быть очень полезным или несколько менее полезным; он может даже постепенно превратиться в однозначно дурной совет. Здесь мы только обратим внимание на это затруднение, но ничего больше о нем пока говорить не будем. Как мы выходим из него и насколько вообще можем из него выйти, станет ясно лишь позднее, когда пойдет речь о ценности.

Одной из деятельностей, в которую вовлечены люди, является передача другим людям физических предметов или материалов. Либо работа, которую человек выполняет над средой, может приводить к получению им физических предметов из нее. Говоря о такого рода обменах, люди склонны недооценивать акт передачи и подчеркивать значимость передаваемых предметов. Экономика проявляет особый, хотя ни в коем случае не исключительный, интерес к обмену физическими предметами, включая деньги. Короче говоря, наша повседневная практика тяготеет к проведению различия между благами и услугами; последние трактуются как нефизические блага, например, время, предоставляемое клиенту адвокатом. Однако ни экономика, ни психология не считают, что блага отличны от услуг по своим воздействиям на поведение. И те, и другие служат факторами подкрепления или наказания; и те, и другие могут быть измерены на предмет ценности и количества одними и теми же по существу способами. Единственное преимущество, которым обладают блага над услугами для социального ученого, состоит не в том, что он может измерить их свойства, а в точности, с которой он может иногда это сделать.

Хотя все наблюдаемо разные виды вещей, делаемых людьми, являются, на нашем языке, деятельностями, мы — поскольку нам придется тратить много времени на разговор о них — выделим особый класс деятельностей и обозначим их особым именем. Деятельности, которые, по убеждению членов конкретного словесного или символического сообщества, являются знаками чувств (feelings) и установок, принимаемых человеком по отношению к другому человеку или другим людям, мы называем чувствами (sentiments)⁸⁹⁰. Когда мужчина уплетает свой завтрак, члены американского сообщества считают, что эта деятельность не обязательно предполагает — хотя и может на самом деле предполагать — что-либо, связанное с теми чувствами, которые он испытывает к своей жене. Но когда мужчина целует свою жену, мы, американцы, считаем это знаком того, что он ее любит, пусть даже в данный момент это может быть любовь самого конвенционального рода. Чувства вовсе не обязательно являются вербальными символами — поцелуй невербален, — но все чувства схожи с языком в том, что их связь с тем, что ими обозначается, обща для конкретного сообщества, но не является общей для всего человечества (не во всех обществах поцелуй служит знаком нежности), и кто-то, еще не ставший членом этого сообщества, скажем, младенец или чужак, должен освоить его чувства так же, как он осваивает его язык. В нашем примере благодарность и одобрение, предоставляемые Лицом Другому, — это чувства.

Чувства являются внутренними состояниями индивида не более, чем слова. Они не выводятся из внешнего поведения: они сами внешнее поведение и, стало быть, непосредственно наблюдаемы. Соответственно, это деятельности. Поскольку говорят, что они являются внешними и видимыми знаками внутренних состояний — эмоций и установок, принимаемых людьми по отношению к другим людям, — мы считаем удобным обозначить их особым термином. Но по своим воздействиям на поведение они ничем не отличаются от других деятельностей: нам нет нужды выдвигать особые положения, чтобы описать их воздействия, и если у нас не будет особого повода подчеркнуть проводимое здесь различие, мы будем пользоваться термином деятельность, включая в него и чувства.

Прежде всего, чувства походят на другие деятельности тем, что могут подкреплять или наказывать поведение. Те, кто читает эту книгу, принимаются, стало быть, как нормальные здравомыслящие люди, знающие, что, когда Лицо благодарит Другого, оно может на самом деле не испытывать к нему никакой благодарности. Как социальные ученые мы можем также считать, что, грамотно расспросив Лицо, можно выяснить, насколько оно было искренним. Однако искренность не является для нас проблемой. Настоящая проблема состоит вот в чем: вне зависимости от того, искренне поступает Лицо или нет, подкрепляет ли выражаемое им чувство поведение Другого? То, чего Другой не знает, не может его задеть, и в той мере, в какой он принимает благодарность за чистую монету и действует так, как если бы она была знаком одобрения, искренность ее нас не интересует. Если бы Другой сорвал с Лица маску, возникла бы, разумеется, другая проблема, — но тогда и чувство было бы уже другим чувством. Язык любви претерпел бы превращение в нечто худшее.

Среди множества чувств нас будет особенно интересовать социальное одобрение. Мы полагаем, что все деятельности и чувства, выдаваемые одним человеком в ответ на поведение другого, являются для поведения другого более или менее подкрепляющими или наказывающими, или, как мы будем говорить, более или менее для него ценными. Вместе с тем между, например, помощью (деятельностью) и одобрением (чувством) существует такая же разница, как и между, скажем, почтовой корреспонденцией и деньгами. Почтовое отправление подкрепляет специфические деятельности, приводящие к получению почтового отправления, но деньги используются для подкрепления и вознаграждения гораздо более широкого круга деятельностей. По этой причине Б. Ф. Скиннер говорит о деньгах как о генерализованном подкрепляющем стимуле. Социальное одобрение является таким же: можно подкреплять широкий круг человеческих деятельностей, предоставляя в ответ социальное одобрение и подобные ему чувства⁸⁹¹. Фактически, в нашей социальной экономике социальное одобрение играет приблизительно такую же роль, какую в обычной экономике играют деньги, но, разумеется, не полностью ей тождественную, хотя бы потому, что одобрение, в отличие от денег, не может передаваться физически: если один человек получает от другого одобрение, он не может воспользоваться этим одобрением для получения чего-либо от кого-то еще.

Последний из наших основных дескриптивных терминов — это взаимодействие⁸⁹². Мы используем его, когда нас интересует не конкретный тип выполняемого поведения — неважно, деятельность это, чувство или особый вид деятельности или чувства, — а просто тот факт, что поведение, каким бы еще оно ни могло быть, по крайней мере социально. Люди выполняют множество деятельностей, таких, например, как ловля рыбы, которые вознаграждаются нечеловеческой средой; но когда деятельность (или чувство), выдаваемая одним человеком, вознаграждается (или наказывается) деятельностью, выдаваемой другим человеком, мы — независимо от видов деятельности, которые каждый из них выдает, — говорим, что эти двое взаимодействуют. Особенно мы склонны употреблять это слово, когда нас интересует число социальных контактов, которые некий человек имеет со вторым человеком, сравнительно с числом контактов, которые он имеет с третьим. Тогда мы можем сказать, что с Другим Лицо взаимодействует чаще, чем с Третьим Человеком. Заметьте, что слово «чаще» обозначает здесь переменную (частоту), а слово «взаимодействует» остается дескриптивным термином.

В «Человеческой группе», предшествовавшей настоящей книге, эти три дескриптивных термина — деятельность, чувство и взаимодействие — были эксплицитно определены во многом так же, как здесь, однако определение переменных оставалось имплицитным. Мы не можем допустить, чтобы так оставалось и дальше. Наши переменные распадаются на два класса: первые имеют отношение к количеству выдаваемой деятельности или чувства и соответствуют частотам из предыдущей главы; вторые имеют отношение к ценности деятельности или чувства и соответствуют, как мы попытаемся сейчас показать, переменным состояния организма из последней главы. Несомненно, это не единственные свойства деятельностей, которые могут меняться, но это те самые их свойства, с которыми мы здесь будем иметь дело. Рассмотрим их по порядку.

Количество

Одной из переменных, входивших в утверждения о поведении голубя, была частота, с которой голубь выполнял ту или иную деятельность. Частота — это мера количества деятельности; это число единиц деятельности, выдаваемых рассматриваемым организмом в течение данного промежутка времени: частота клевания — это число клевков в минуту или в час. Частота измеряется путем того или иного рода подсчета и предполагает единицы деятельности, которые могут быть подсчитаны. В случае голубя измерение частоты облегчается фактом, о котором мы уже говорили: единица деятельности (такая, как клевок) является естественным образом четко определенной; она имеет начало и конец и, стало быть, может быть учтена как одна штука. Некоторые меры количеств, входящих в человеческий обмен, такого рода. Поскольку экономика изучает обмен товарами, некоторые из используемых ей единиц количества естественны в том смысле, что являются единичными объектами (например, яблоки), или же они принимались на протяжении столь долгого времени столь многими людьми, что стали практически естественными (как, например, бушели пшеницы, тонны стали или доллары). Однако во многих видах человеческого обмена, включая те, которые нас больше всего интересуют, единица количества не предоставляется ни природой, ни давно установившейся конвенцией. Более того, тип единицы, который может приниматься в любом конкретном исследовании, зависит от обстоятельств, в которых это исследование проводится.

Поскольку значительная часть деятельности, входящей в человеческий обмен, вербальна, рассмотрим некоторые из способов, с помощью которых ученые измеряли частоту вербальной деятельности. Наиболее строгим методом пользовался, вероятно, Э. Д. Чэппл⁸⁹³, однако в качестве первого примера здесь мы возьмем метод Р. Ф. Бейлза⁸⁹⁴, так как позднее нам надо будет рассмотреть некоторые результаты его исследований. Бейлз изучает поведение групп, состоящих примерно из полудюжины студентов, собираемых для обсуждения проблемы в особой экспериментальной комнате. Спрятавшись за стеклом с односторонней видимостью, не видимый студентами ассистент записывает на разматывающийся рулон бумаги все, что они говорят. Для него единицей деятельности является любой фрагмент символического поведения, который имеет различимый смысл, даже если это всего лишь смех или пожатие плечами. Каждую такую единицу он регистрирует как выдаваемую конкретным членом группы и направленную на конкретного другого члена или на группу в целом. Далее он засчитывает ее как попадающую в определенный класс деятельностей или чувств, руководствуясь схемой классификации, разработанной Бейлзом. «Выдвигает предложение», «выражает одобрение», «демонстрирует разрядку напряжения» (например, шутит) — вот некоторые из классов деятельности, содержащихся в этой схеме. Сделанные записи позволяют, скажем, подсчитать число таких единиц деятельности, выдаваемых каждым членом в адрес каждого другого члена или группы в целом в ходе экспериментальной сессии. Также они позволяют подсчитать число таких единиц, попадающих в тот или иной класс деятельности, для всей сессии или для какой-то ее части. Трудность, связанная с этим методом, заключается в том, что разных наблюдателей нужно подготовить так, чтобы они вели регистрацию одинаково и, прежде всего, трактовали как единицы одни и те же фрагменты поведения.

Вдобавок к тому, метод Бейлза может быть использован только в особых обстоятельствах, которые нелегко обеспечить: группа должна быть маленькой, а наблюдатель должен иметь возможность слышать то, что говорит каждый из ее членов. Если мы захотим изучить группы в естественных условиях, т.е. группы, которые некоторые из нас предпочитают называть «реально-жизненными», нам, возможно, придется обойтись более грубыми методами, нежели метод Бейлза. Допустим, человеку нужно изучить социальное поведение в торговом зале, где работают около пятидесяти мужчин и женщин⁸⁹⁵. Лучшее, что он может сделать, это расположиться где-нибудь поодаль и наблюдать за тем, что происходит. Одновременно могут происходить многочисленные передвижения и несколько разговоров. Если они не происходят прямо у него под носом, он никак не может зафиксировать их содержание. Иначе говоря, он не может зафиксировать, какой конкретный вид деятельности имел место. Но он может, например, подсчитать, сколько раз в течение дня один человек на его глазах беседовал с другим, даже если не может точно сказать, кто инициировал эти разговоры и о чем в них шла речь. И то же самое он может сделать в отношении других пар собеседников. По прошествии некоторого времени он будет иметь сведения о том, сколько раз каждый человек в зале разговаривал с каждым другим, и на их основе он может сделать разные дополнительные подсчеты, например, общего числа разговоров, в которых участвовал конкретный человек, или числа разных лиц, с которыми он беседовал.

Если вдруг сделать это не удастся, исследователю, возможно, придется расспросить самих людей о том, с кем они разговаривали и как часто они друг с другом разговаривали. Этот метод уязвим для всех искажений, которые могут вытекать из несовершенства восприятия человеком собственного поведения, но он не совсем безнадежен, и иногда исследователь может делать сами искажения предметом своего отчета. Допустим, Лицо говорит, что обедало с Другим, тогда как Другой этого не упоминает. Они не могут оба быть точными, и все же само это расхождение может кое-что сказать об отношении между ними⁸⁹⁶.

Ранее мы сказали, что нет принятых или естественных единиц, таких, как отдельные физические объекты, в которых бы можно было измерить количество большинства деятельностей, входящих в человеческий обмен, но это не совсем верно: одна такая единица есть, притом настолько очевидная, что нам легко ее не заметить. Один человек может дать другому за один раз несколько яблок, но единиц деятельностей, которые в наибольшей степени нас будут интересовать, таких, как говорение, он может выдавать за один раз только одну. Иначе говоря, каждая единица занимает какое-то время, и это означает, что мы, в принципе и если сочтем это удобным, всегда можем преобразовать единицы количества в единицы времени: минуты и секунды. Мы можем резонно ставить такого рода вопросы: сколько минут в течение восьмичасового рабочего дня в офисе Другой тратил на оказание помощи Лицу, и сколько минут ответного одобрения Лицо отдавало Другому? И мы можем резонно ожидать, что ответы на эти вопросы будут коррелировать с другими измерениями, которые мы можем осуществить в отношении поведения этих двух людей.

Кем уж мы в этой книге не будем, так это методологическими снобами. Мы никогда не согласимся, что «грубый» — синоним «ненадежного». Ни одно исследование, по каким-либо причинам представляющее для нас интерес, мы не будем отвергать только из-за того, что кто-то сказал, будто используемым в нем методам недостает утонченности. Выбор методов — проблема экономическая, равно как и любая другая. Методы социальной науки дороги, требуют много времени и денег и с каждым днем дорожают еще больше. Иногда они обходятся дороже, чем стоят того получаемые с их помощью результаты. Утверждения о социальном поведении, которые мы будем подкреплять фактическими данными, сами по себе грубы, и данным, их подтверждающим, совершенно не нужно превосходить их в точности. Для каких-то целей может быть достаточно знания того, что Лицо проводило с Другим больше времени, чем с Третьим, а знания того, сколько времени оно проводило с каждым из них, может быть уже более чем достаточно.

Какую бы единицу мы ни использовали — минуты времени, смысловую единицу или даже целый разговор, — меры количества поведения, выдаваемого одним человеком в отношении другого, обычно называют мерами частоты взаимодействия, т.е. мерами частоты социального поведения. Однако в этой книге мы акцентируем альтернативность деятельности, и поэтому мы должны подчеркнуть тот очевидный факт, что даже в социальных ситуациях не вся деятельность социальна. Примером является деятельность, которую Лицо и Другой посвящают каждый «выполнению собственной работы» вместо обмена одобрения на помощь. Правда, даже выполнение собственной работы является социальной деятельностью в том смысле, что Лицо и Другой отдают компании свою работу с бумагами, а в ответ получают от нее жалованье и, возможно, продвижение по службе. Оно несоциально лишь постольку, поскольку мы намеренно не включаем компанию в число членов изучаемой нами социальной группы — группы, образованной Лицом, Другим и Третьим Человеком.

Поскольку в несоциальной деятельности легко опознаваемое поведение вроде разговоров может отсутствовать, измерить ее количество может быть труднее, чем количество взаимодействия. Однако не всегда: если деятельность имеет результатом стандартные единицы, такие, как завершенные куски работы на заводе, если аппарат управления ведет учет выпускаемой продукции и если исследователь имеет доступ к этим записям, то в его распоряжении могут быть очень хорошие замеры количества деятельности. Если всего этого нет, то ему, возможно, самому придется оценивать количество времени, расходуемого на несоциальную деятельность, например, количество времени, которое Лицо тратит на выполнение своей работы, в соотношении с количеством времени, которое оно тратит на получение помощи от Другого. Здесь крайне необходимо сделать предостережение: наблюдатель никогда не должен считать само собой разумеющимся, что ему известно, какая деятельность социальна, а какая — несоциальна, даже в установленных нами выше терминах. Примером служит выпуск промышленной продукции. Если по каким-то причинам рабочие в цехе сочли вознаграждающим, чтобы никто из их числа не выпускал в час больше некоторого количества изделий, то выпуск продукции каждым членом группы в такой же степени социальная деятельность, в какой и несоциальная. Многие внешне несоциальные деятельности становятся таким образом социальными.

Ценность

Теперь перейдем ко второму классу переменных, который мы называем ценностью. Мы выбрали этот термин не потому что он имеет точное значение, а потому что все им пользуются и у нас нет намерения обременять свою память новыми словами. Человек выдает единицу деятельности (как бы ни определяли эту единицу), и эта единица вознаграждается или наказывается одной или более единицами деятельности, которые он получает от другого человека, или чем-то, что он получает из нечеловеческой среды: он может оказать другому человеку помощь и получить одобрение, либо может расставить сети и наловить рыбы. Ценность единицы, которую он получает, может при этом быть позитивной или негативной; он получает от этой единицы определенную степень подкрепления или наказания.

Мы должны определить ценность как ценность, приходящуюся на одну полученную единицу, поскольку нам придется утверждать, что ценность первой полученной единицы не обязательно совпадает с ценностью следующей, иначе говоря, что ценность отдельной единицы меняется вместе с числом единиц, получаемых в течение некоторого отрезка времени. Но какую бы единицу мы ни брали, это не имеет большого значения для тех грубых положений, которые мы хотим сформулировать. Положение «Чем больше помощи получает Лицо, тем менее ценной оно находит любую дальнейшую помощь», вероятно, будет сохранять свою силу независимо от того, что будет браться за единицу помощи: оно остается истинным независимо от того, поступает ли помощь большими порциями или малыми. Конкретизировать эту единицу следовало бы только в том случае, если бы мы хотели сказать, насколько первая единица была ценнее следующих, и именно поэтому, обсуждая в последних нескольких абзацах меры частоты деятельности, мы утверждали, что для наших целей удобен любой согласованный метод определения единицы деятельности и что нам нет нужды настаивать на использовании какого-то одного из них.

Попытавшись по крайней мере единожды соблюсти осторожность, мы можем далее смело пользоваться более эллиптическим языком. Так, мы можем сказать, что Лицо сочло такую-то и такую-то деятельность ценной, имея в виду либо то, что деятельность была его собственной и была подкреплена отдельной деятельностью Другого, либо что деятельность исходила от Другого и Лицо ее получило — употребило, так сказать, — с удовольствием. Иначе говоря, мы можем говорить о деятельности Лица как о ценной для него, поскольку она приносит ему ценное вознаграждение, или о деятельности Другого как о ценной для Лица, поскольку она вознаграждает Лицо. В строгом смысле, нашему определению ценности соответствует только второе значение: тем, что меняется в своей ценности, всегда является нечто, получаемое от другого человека или из среды. Однако по мере продолжения этой книги мы будем все более отдавать предпочтение мешковатым, но удобным старым одеяниям обыденного языка, уверенные в том, что читатель, ежели у него возникнет потребность, сможет сам перевести ее обратно в более строгие утверждения.

Между тем, трудности, возникающие у нас в связи с ценностью, еще только начинаются. Каким бы ни был широким наш выбор единиц, мы можем непосредственно наблюдать и считать частоты поведения — т.е. число единиц деятельности или других благ, получаемых человеком от другого человека или из среды в течение данного промежутка времени. Но как измерить «степень подкрепления», приходящуюся на одну единицу?

Один возможный метод измерения ценности исходит из допущения, что для получения более ценного вознаграждения человек в пределах заданного промежутка времени будет производить больше единиц деятельности, чем для получения менее ценного вознаграждения. Согласно этому допущению, число производимых единиц, подкрепляемых конкретной единицей вознаграждения, служит мерой ценности этого вознаграждения. Раньше элементарная экономика забавлялась различием между потребительной ценностью (value in use) и меновой ценностью (value in exchange) и склонялась к утверждению, что только последнюю можно объективно измерить. При данном подходе ценность фунта кофе измерялась бы не вознаграждением, которое человек получает от его выпивания (потребительная ценность), а деньгами, которые человек платит за его получение (меновая ценность, или цена). Определить цену было просто; как измерить вознаграждение, получаемое от выпивания кофе, было не столь ясно.

Этот метод измерения ценности мы должны отвергнуть. Допущение, на котором он базируется, является на самом деле определением переменной ценности: ценность вознаграждения есть объем деятельности, производимый для его получения, — а все определения тавтологичны. Мы сами выбираем, каким из наших положений мы позволим стать тавтологиями, истинными по определению, с тем чтобы другие избежали этой участи и остались реальными утверждениями, способными подтверждаться или не подтверждаться фактами. Мы намерены сформулировать положения, имеющие форму «x меняется вместе с y», о связях между количеством и ценностью деятельности. Если мы говорим: «Чем ценнее вознаграждение, тем больше человек производит деятельности, приносящей ему это вознаграждение», — а фактически единственной мерой ценности для нас является количество производимой деятельности, то наше положение превращается в тавтологию, поскольку x и y измеряются одинаково: просто тогда они оказываются, в сущности, одной и той же переменной. Чтобы положение стало реальным утверждением, а не тавтологией, x и y — ценность и количество — должны измеряться независимо друг от друга. А это значит, что мы должны найти какую-то иную меру ценности, нежели меновая ценность.

В таком же положении оказалась экономика. Хотя при решении многих задач она вполне может обойтись без меновой ценности, все говорит о том, что она не решается совершенно отбросить это понятие. Соответственно, она ведет речь о полезности (utility), которая есть то же самое, что и наша ценность, и о предельной полезности (marginal utility), которая есть то же самое, что наша ценность на единицу деятельности. Несмотря на это тождество значения, мы будем продолжать использовать термин ценность. Ибо полезность неизбежно предполагает, что какие-то вещи, реально подкрепляющие поведение человека и по-настоящему для него ценные, являются для него также полезными в том смысле, что служат для него благом. Это не всегда так: многие люди считают ценным табак, но у нас становится все меньше и меньше оснований считать его благом для них.

Измерение ценности

Отвергнув один возможный метод измерения ценности, мы должны найти другой. В практическом плане, измерение ценности является проблемой сравнения, которая может принимать две формы: считает ли человек какой-то особый вид вознаграждения более ценным в одном случае, чем в другом? И считает ли он в одном случае вознаграждение одного вида более ценным, чем вознаграждение другого вида? Так вот, в отличие от голубя, человеку можно задать оба этих вопроса. Вы можете спросить его, насколько сильно он «хочет» конкретного вознаграждения. У психологов есть более тонкие тесты, чем этот, для выявления и измерения ценностей индивидов. Иногда они приносят вполне согласованные результаты, и хотя мы можем подозревать, что ответы на такие вопросы уязвимы перед всеми двусмысленностями, перед которыми, как нам известно, уязвимы другие утверждения, которые люди делают о собственном поведении, мы, разумеется, не будем такими глупцами, чтобы не использовать их в отсутствие чего-либо лучшего. Однако многие исследования не измеряли или не могли измерить ценности с помощью опросников, и остается вопросом, какими мерами ценности они явно или скрыто пользовались. Если мы не можем или не хотим спрашивать людей об их ценностях, какие можно принять мерила, которые были бы не менее объективными, хотя бы даже более грубыми, чем те меры, которыми мы пользуемся в отношении количества деятельности?

Дело состоит в том, что, в принципе, ценности людей мы измеряем точно так же, как измеряем ценности голубей: мы изучаем прошлую историю данного животного и вида в целом в связи с текущими обстоятельствами животного. Если мы говорим: чем ценнее зерно для голубя, тем чаще он будет производить клевки, которые подкрепляются зерном, — то как тут измерить ценность? Мы не можем спросить голубя, насколько он голоден или насколько он хочет зерна. На самом деле экспериментатор поступает вот как. Во-первых, из своего опыта работы с другими голубями он знает, что зерно будет подкреплять деятельность животного, т.е. что зерно служит подкрепляющим стимулом. Во-вторых, он взвешивает голубя или считает часы, истекшие после последней кормежки. В любом из этих случаев он анализирует прошлую историю подкрепления голубя: ценность зерна для голубя тем выше, чем более исхудал бедняга и чем дольше он обходился без пищи. Следовательно, ценность и количество измерялись независимо друг от друга, и приведенное положение не тавтология, а реальное утверждение, сколь угодно поддающееся проверке с помощью данных.

Так же мы можем сказать и о Лице: «Чем ценнее для него помощь, тем чаще оно будет выполнять деятельность, подкрепляемую помощью». Здесь мы имеем в виду следующее. Во-первых, у нас есть разумные основания считать — поскольку мы знаем, что оно плохо разбирается в своей работе, — что помощь является для Лица подкрепляющим стимулом, вознаграждением. И, во-вторых, мы анализируем прошлую историю получения им помощи: пытаемся выяснить, сколько помощи оно получило в недавнем прошлом. Если оно нуждается в помощи, а в последнее время получало ее мало, мы говорим, что в настоящее время помощь имеет для него сравнительно высокую ценность. Таким образом, мы избежали измерения ценности как меновой ценности; мы измеряли ценность и количество независимо друг от друга, и наше положение является реальным утверждением. Кстати говоря, мы избежали и расспросов Лица о том, насколько высоко оно ценит помощь, а вместе с тем необходимости как-то справляться с возможными двусмысленностями его ответа.

Хотя мы говорим, что «измерили» ценность помощи для Лица, ясно, что мы измерили ее не очень точно и не можем даже претендовать на ту точность, с которой психолог измеряет ценность зерна для голубя, взвешивая животное. Что мы действительно можем, так это выдвинуть с определенной уверенностью утверждения типа «больше/меньше»: Лицо, когда оно находится в офисе, ценит получение помощи больше, чем попытку самостоятельно справиться со своими проблемами, — или: в некоторые моменты Лицо ценит получение помощи сравнительно больше, чем в другие. Наши положения будут формулироваться в терминах, не более точных, чем здесь, и нам нет нужды требовать от измерения наших переменных больше точности, чем от положений, в которые они входят.

Два компонента ценности

Кроме того, должно быть ясно, что в связи с ценностью у нас возникает проблема, которой не было в случае количества: измерение ценности имеет два компонента, а не один. Когда мы говорим, что в такой-то конкретный момент голубь высоко ценит зерно, мы указываем на два рода фактов. Во-первых, мы имеем в виду, что зерно подкрепляет поведение голубя, т.е. что зерно является подкрепляющим стимулом, или, как говорят некоторые социологи, ценностью для этого голубя и что наш голубь, если на какое-то время лишить его как зерна, так и, скажем, пушка семян чертополоха, а затем предложить ему то и другое, будет скорее есть зерно, чем клевать упомянутый пушок. И, во-вторых, мы имеем в виду, что этот голубь в последнее время оставался без зерна. Первый компонент настолько очевиден, что часто, работая с голубями, мы принимаем его как данность: весь опыт общения человечества с голубями последовательно учил нас, что они любят зерно. Некоторые из ценностей людей такие же, и мы по этой же самой причине принимаем их как данность. Однако многие из них явно другие. Обратите, в конце концов, внимание на то, что второй компонент ценности определяется переменной, которая является частью нашей системы: количеством зерна, которое голубь получил в недавнем прошлом. Но первый компонент не является переменной этого типа. Более того, в случае голубей мы принимаем его как существенно инвариантный для членов данного вида, т.е. мы принимаем его как константу, или, как сказали бы математики, параметр.

Таким же образом, когда мы говорим, что Лицо высоко ценит помощь, мы имеем в виду, во-первых, что помощь является для него вознаграждением, или ценностью, и, во-вторых, что он в последнее время оставался без помощи. При оценке первого компонента нам не обязательно спрашивать его, нужна ли ему помощь. Часто оказывается достаточно взглянуть на его прошлую историю, поскольку она воздействует на его текущие обстоятельства. Если его наняли для выполнения работы, которая требует некоторой совокупности умений, а он в силу недостатка подготовки или опыта не обладает этими умениями, мы можем с уверенностью сказать, что помощь является для него ценностью. Мы вправе даже сказать, что он будет ценить помощь сравнительно выше, чем человек вроде Другого, который уже приобрел умения, нужные для выполнения данной работы. Или, точнее: когда на протяжении некоторого времени он был лишен как помощи, так и, скажем, социального одобрения, и когда теперь он имеет возможность выбора между получением одного и получением другого, он будет придавать сравнительно высшую ценность помощи и сравнительно низшую ценность социальному одобрению, нежели Другой при тех же обстоятельствах. Заметьте, что, в отличие от потребности голубя в зерне, потребность Лица в помощи не является существенно инвариантной для членов его вида. Она не является инвариантной даже для него самого: по мере того как он с течением времени приобретает опыт в этой работе, он может ценить помощь все меньше и меньше. Но даже для него этот второй компонент ценности будет изменяться сравнительно медленно, и для любого короткого промежутка времени он может приниматься как постоянный.

«Мы можем с уверенностью сказать, что помощь является ценностью для Лица», — увы, мы не можем сказать это со всей уверенностью! Мы не можем сказать это даже с тенью той уверенности, с которой мы утверждаем, что зерно является ценностью для голубя. В отношении большинства лиц, которым не хватает навыков работы, мы можем успешно предсказать, что они будут считать помощь ценной, но рано или поздно найдется кто-то, слишком гордый, чтобы обращаться за помощью, человек, для которого достоинство обладает высшей ценностью по сравнению с получением помощи; и тогда наши предсказания и объяснения поведения таких лиц будут ошибочны, если мы будем опираться на наше общее знание того, что неумелые люди ценят помощь. Такие ценности, как собственное достоинство, альтруизм, агрессия — ценности, которые, как мы иногда говорим, сами себя вознаграждают, — это те самые ценности, которые создают для нас больше всего затруднений при предсказании и объяснении поведения людей.

Некоторые люди находят ценными самые презираемые вещи (или только так кажется остальным из нас). Тем не менее при объяснении таких ценностей мы поступаем в принципе точно так же, как и при объяснении других: изучаем прошлые истории интересующих нас лиц, поскольку они воздействуют на их текущие обстоятельства. Человек, слишком гордый, чтобы просить о помощи, может быть выходцем из семьи, члены которой не считали себя маленькими глупышками и научили его думать так же. Если мы и узнали о чем-то у Фрейда, так это о том, что прошлая история человека, иногда настолько давняя, что у него возникают проблемы, когда он ее рассказывает, является могущественной детерминантой его нынешнего поведения. Он не только может продолжать производить в текущих ситуациях некоторые виды деятельности, которые вознаграждались в прошлом, но и может в настоящее время считать ценными виды вознаграждения, которые в прошлом научился считать ценными. Иногда механизмы, посредством которых его прошлая история ведет его к нахождению своих нынешних ценностей, в точности не известны; иногда может быть по-настоящему трудно объяснить, почему его нынешние ценности такие, какие они есть. Пристрастие к утятине может выглядеть достаточно простым; пристрастие к долгу даже не выглядит простым. Слава Богу, в этой книге, как мы увидим, не ставится задача это объяснить. Единственно что мы здесь утверждаем, так это что прошлое человека есть область, в которой мы должны искать разъяснений; в принципе, прошлое дает нам информацию, необходимую для того, чтобы мы могли навскидку оценить ценности независимо от того объема деятельности, который человек выдает для получения этих ценностей в настоящем.

Интересующее нас прошлое может быть древним. Люди, как и голуби, наследуют некоторые ценности из своего родового прошлого: пищу, воду, секс, кров и т.д. Другие ценности были приобретены ими как составная часть древней социальной истории их рода: в качестве возможного примера можно привести ценность, придаваемую в большей степени нежной привязанности, чем половой любви. Поскольку социальный опыт большинства людей в силу самого факта их человечности был в какой-то степени тождественным, мы полагаем, что они в какой-то степени разделяют схожие ценности.

Большей общностью, чем опыт всего человечества, обладает социальный опыт членов конкретного общества; они склонны приобретать одинаковые особые пристрастия к тем вознаграждениям, которые они получали из рук своих матерей, отцов и других членов их сообщества, а те, в свою очередь, могут передавать одни и те же пристрастия из поколения в поколение. Именно это мы имеем в виду, когда говорим, что некоторые ценности являются характерными для американской культуры или что некоторые вознаграждения в американской культуре ценятся выше, чем в китайской. Еще большим сходством обладают ценности, которых придерживаются члены субкультуры. Если некоторые люди не просто американцы, но еще и янки — т.е. белые, англосаксы, протестанты, живущие в Новой Англии, — у нас могут быть основания считать, что, разделяя многие американские или общечеловеческие ценности, они обладают кроме того некоторыми ценностями, специфичными для них: скажем, вкусом к плодам добросовестности, который достался им так же дорого, как и вкус к оливкам. Чем больше мы сужаем границы, переходя от человечества к культурам, а затем к субкультурам, тем меньше у нас оснований полагать, что общее знание скажет нам о том, каковы ценности. Здесь требуются специальные исследования.

Когда мы спускаемся к конкретным группам людей, становится важен особый вид вознаграждения: вознаграждение, получаемое за счет конформности к норме. Норма — это утверждение некоторого множества членов группы, не обязательно всех, говорящее о том, что ее члены должны вести себя некоторым образом в некоторых обстоятельствах⁸⁹⁷. Члены, выдвигающие это утверждение, находят вознаграждающим, что их собственное действительное поведение и действительное поведение других должно соответствовать в какой-то степени идеальному поведению, описываемому нормой. Приведем в качестве примера норму производительности в промышленной группе: утверждение, что ни один ее член не должен выпускать в час или день больше определенного количества изделий. Если ценность, придаваемую социальному одобрению или деньгам, мы называем генерализованным вознаграждением, то норма остается специфичной для конкретной ситуации: другая промышленная группа могла бы ценить конформность к другой норме. Почему данная группа должна находить ценной конформность — это вопрос, ответ на который, опять же, зависит от прошлой истории членов группы на конкретном заводе или в конкретном промышленном сообществе.

Наконец, мы доходим до отдельного индивида. Будь он мужчиной, американцем, янки, рабочим на предприятии «Рейтеон», его ценности, т.е. вещи, которые его вознаграждают, никогда не определяются полностью такими обстоятельствами, как эти, которые он делит с другими, но всегда отчасти определяются его уникальным опытом. И поскольку ценности уникальны для индивидов, определение того, каковы эти ценности, еще более дорожает; ибо искусному психологу пришлось бы в мельчайших подробностях исследовать биографический путь каждого человека. Мы никогда не сможем предоставить много исследований такого рода; наше знание ценностей всегда будет заведомо несовершенным, а предсказания, которые мы исходя из него делаем, будут грубыми и вероятностными, основанными на немногих очевидных сходствах и различиях, обреченными на ошибки в деталях.

Довольно трудно оценить, каковы у человека ценности, без подробного объяснения того, как и почему он к ним пришел. Тем не менее ограниченные практические проблемы, с которыми нам придется иметь дело при анализе результатов исследований, делают это затруднение не столь значительным, как кажется. Ни один человек не может делать что-то, связанное сразу со всеми его ценностями. Соответственно, нам не нужно будет располагать все деятельности, которые человек находит вознаграждающими, в ранговый порядок их ценности для него, а только те две или три альтернативы, которые остаются для него открытыми в течение конкретного периода времени. Точно так же нам не нужно будет сравнивать ценности многих людей, а только ценности двух или трех из них, не нужно будет устанавливать абсолютные меры ценности, а нужно будет лишь сказать о двух возможных вознаграждениях, что одно ценнее другого. Более того, если ценности — это продукты прошлых историй людей, включая прошлые истории их биологического вида, их обществ и их групп, то чем более похожи прошлые истории двух человек, к тем большему сходству тяготеют их ценности. Следовательно, если мы определенно знаем о любой группе, которую мы изучаем, что прошлые истории, или заданные характеристики (backgrounds) каких-то их членов в какой-то степени отличаются от прошлых историй других, то мы, по крайней мере, будем способны с уверенностью сказать, что ценности членов каждой подгруппы будут в какой-то степени похожими, но в то же время отличными от ценностей другой подгруппы. Даже если мы не можем сказать, каковы именно эти ценности, это сходство, как мы увидим, вложит в наши руки мощное орудие анализа. Прежде всего, то, что мы говорили о мерах количества, можно сказать и о мерах ценности: мы будем пытаться извлечь максимальную пользу из того, что имеем, и не будем пренебрегать ни одним исследованием, во всех отношениях интересным, только потому, что его методы грубы и лишены утонченности.

Мы уже говорили, что может быть по-настоящему трудно ответить на вопросы, как и почему человечество в целом, члены отдельного общества или индивид приобрели те ценности, которые они приобрели. Выше мы даже не пытались на них ответить, а только указали, где следует искать ответы — в прошлых историях изучаемых лиц. Мы оставили их без ответа не потому, что они не важны — напротив, они важны, — а потому, что они не входят в круг вопросов, на которые пытается дать ответ эта книга. В ней мы беремся ответить на вопросы вот какого рода: почему Лицо производит так много деятельности, вознаграждаемой помощью? Для решения этой задачи нам определенно нужно знать, что Лицо высоко ценит помощь и что оно ценит ее в силу нехватки опыта для выполнения данной работы, но в дальнейшие детали нам углубляться не нужно. Ценности, которыми он наделяет помощь и другие вознаграждения, мы принимаем как данность, после чего переходим к объяснению того, почему он ведет себя так, как он себя ведет, при осуществлении этих ценностей. Вместе с тем мы не беремся объяснить, почему его ценности должны быть такими, какие они есть. Чтобы потешить свой ум, когда объяснение очевидно, мы в этой книге можем иногда предполагать причины и отвечать на вопрос «почему», но мы не обязаны делать это в каждом случае — ибо единственными правилами, которые мы должны соблюдать, являются правила, которые мы сами себе установили. Иногда мы можем просто приводить слова других социальных ученых или обывателей о том, что группы или индивиды придерживаются определенных ценностей, не предлагая собственного объяснения того, почему они должны это делать. Наша проблема не в том, почему они придерживаются этих ценностей, а в том, что они с ними делают, если они их придерживаются. Соответственно, нам нужно знать, каковы эти ценности, а не почему они такие.

Давайте представим проблему несколько иначе. Эта книга посвящена текущему социальному поведению, происходящему в ситуации лицом-к-лицу, и его изменениям в пределах достаточно коротких промежутков времени. Одной из переменных, которые должны входить в утверждения о таком поведении, является ценность, но мера ценности, как мы увидели, имеет два компонента. Лицо высоко ценит помощь, во-первых, если оно действительно нуждается в помощи, и, во-вторых, если оно получало мало помощи в недавнем прошлом. Второй компонент может меняться в пределах сравнительно небольшого промежутка времени, и поскольку такие изменения являются в настоящей книге предметом нашего интереса, мы будем пытаться объяснить, почему в недавнем прошлом Лицо получало мало помощи, а это, разумеется, потребует от нас того, чтобы мы объяснили количество помощи, предоставляемое ему Другим. Между тем, первый компонент — для любого данного индивида — имеет тенденцию изменяться гораздо медленнее. Именно потому, что Лицу недостает навыков для выполнения работы, оно придает помощи высокую ценность по сравнению с другими вознаграждениями, и ему требуется некоторое время для того, чтобы приобрести навыки, позволяющие ему обойтись без нее. Для отрезков времени, рассматриваемых в этой книге, мы, следовательно, можем трактовать первый компонент как постоянный, насколько это касается конкретного Лица. И так как мы беремся объяснить не постоянство, а изменчивость, мы трактуем первый компонент ценности для любого индивида как простую данность и не считаем, что мы всегда должны его объяснять. В тех пределах, которые мы сами себе установили, мы объясняем все, что претерпевает изменение, а все, что остается постоянным, принимаем как данность.

Последнее наше затруднение в связи с ценностью определяется фактом настолько очевидным, что мы, возможно, склонны о нем забывать, а именно: деятельность, которую получает и ценит Лицо, — это деятельность, выдаваемая кем-то другим. Соответственно, хотя мы принимаем шкалу ценностей Лица (т.е. вещи, которые оно находит более или менее вознаграждающими) как временно постоянную, это не значит, что ценность того, что оно получает, обязательно должна быть постоянной; ведь Другой может изменить свое поведение и дать Лицу некий вид деятельности, располагающийся в шкале ценностей Лица выше или ниже. Человек может менять как количество производимой им конкретной деятельности, так и сам вид производимой деятельности. И, изменяя ее вид, он может делать это постепенно в пределах одного общего класса деятельности: Другой, продолжая предлагать Лицу полезные советы, может делать их менее полезными, чем раньше; либо он может решительно переключиться и выдать деятельность совершенно иного рода. При анализе человеческого поведения всегда возникает вопрос, как измерять различные деятельности вне зависимости от того, малы или велики эти различия, в соотнесении с каким-то общим для всех них стандартом. Теперь нам должно быть ясно, что различие в типе между выполняемыми деятельностями следует измерять через их различия в ценности. Иначе говоря, их надо измерять по их ценностям, соответствующим первому компоненту: в соотнесении с временно постоянной шкалой ценностей человека, который их получает. Другой, следовательно, может менять ценность для Лица той единицы деятельности, которую он ему предоставляет, преобразуя либо первый компонент, либо второй. Он преобразует второй компонент, оставляя постоянным вид деятельности, которую он предоставляет Лицу, и изменяя объем ее, который он ему выдает в течение некоторого периода времени: чем больше он предоставляет конкретной деятельности, тем менее ценной для Лица становится каждая следующая ее единица. Он преобразует первый компонент, изменяя вид предоставляемой им деятельности: он может предложить Лицу вид деятельности, стоящий ниже в шкале ценностей Лица.

Резюме

Двумя основными нашими переменными являются, стало быть, ценность и количество: ценность получаемой единицы деятельности и число таких единиц, получаемых в некоторый период времени. (Помните, что деятельность, которую кто-то получает, это деятельность, которую производит кто-то другой.) Сама ценность имеет два компонента: один постоянный для интересующих нас промежутков времени, а другой — изменчивый. Если пренебречь количеством деятельности, которое человек получает, мы можем сказать, что он ценит эту деятельность больше или меньше в сравнении с другой и что его предпочтение временно остается постоянным; это первый компонент. Если, с другой стороны, принять во внимание объем получаемой деятельности, мы можем сказать, что в какие-то моменты времени он ценит эту деятельность больше, чем в другие: он ценит ее тем меньше, чем больше ее получил в недавнем прошлом; и это второй компонент.

В действительности мы должны говорить о ценности и количестве как о классах переменных. Например, при формулировке положений о поведении Лица и Другого нам нужно будет подразделить каждый из этих классов в соответствии с тем, какой из двух индивидов и какая из по крайней мере двух альтернатив принимаются во внимание. Тогда в анализе примера, с которого мы начали, действительными переменными были бы следующие: (1а) количество помощи, которое Другой предоставляет Лицу в течение данного времени, (1б) количество некой альтернативной деятельности, которое Другой предоставляет среде или Третьему Человеку, (1в) количество одобрения, которое Лицо предоставляет Другому, (1д) количество некой альтернативной деятельности, которое Лицо предоставляет среде или Третьему Человеку; (2а) ценность для Другого единицы одобрения, получаемой от Лица, (2б) ценность для Другого единицы альтернативной деятельности, получаемой от среды или Третьего Человека, (2в) ценность для Лица единицы помощи, получаемой от Другого, и (2г) ценность для Лица единицы альтернативной деятельности, получаемой от среды или Третьего Человека.

Теперь настало время обратиться к нашим основным положениям.