Гарфинкель г., Сакс х. О формальных структурах практических действий916

От переводчика: Вниманию читателей предлагается один из важнейших и чаще всего цитируемых текстов по этнометодологии — статья Гарольда Гарфинкеля и Харви Сакса «О формальных структурах практических действий» (1970). Ценность этого текста состоит в том, что в нем подробно и емко раскрываются такие ключевые темы этнометодологических исследований, как неопределенность естественного языка, проблема индексичности, рациональная описуемость (accountability) практических действий, формальные структуры практических действий и т. д. В этом тексте находит отражение и такое особое обстоятельство исторического развития этнометодологии, как ее сближение с лингвистикой и анализом естественного языка; об этом обстоятельстве можно много прочесть в справочной и комментаторской литературе, но российский читатель пока не имел возможности прочувствовать его, так сказать, «из первых рук» ввиду отсутствия переведенных на русский язык первоисточников. Читать предлагаемый текст нелегко. Дело не только в том, что обсуждаемые в нем темы сами по себе довольно сложны, но и в том, что авторы пользуются для их обсуждения до крайности непривычным, намеренно усложненным, причудливо изломанным языком — с невозможными грамматическими конструкциями, неправильным (с точки зрения обычных стандартов) построением предложений, не принятыми в естественной речи оборотами. При переводе данной статьи не предпринималось никаких попыток «выровнять», «сгладить», «поправить» и «отредактировать» текст, т.е. сделать его «лучше», чем он был в оригинале. Политика такого «улучшения» с самого начала безусловно рассматривалась как недопустимая. Единственным принципом для переводчика была адекватная и точная передача смысла, духа и буквы оригинала (насколько это удалось, не ему судить). Всякий раз, когда вставала проблема выбора между более «приятным для глаза» вариантом перевода и вариантом более точным, выбор решительно делался в пользу последнего. Заинтересованный читатель, не удовлетворенный переводом, всегда имеет возможность обратиться к оригиналу. И в заключении несколько замечаний технического характера.

1) В переводе сохранена нумерация постраничных сносок, имевшаяся в тексте оригинала. Примечания переводчика имеют свою отдельную нумерацию и специально помечены звездочкой.

2) Библиографические описания источников, на которые ссылаются авторы, приводятся в том объеме, в котором они приведены в оригинале. Для удобства читателя они были приведены в минимальный порядок, а названия источников были выделены курсивом. В тех случаях, когда имелись русские переводы цитируемых текстов, дополнительно приводились соответствующие библиографические описания.

3) Ввиду того, что для многих терминов в русском языке нет устойчивых эквивалентов, наиболее важные или спорные из них сопровождаются указанием соответствующих английских слов, которые заключаются в круглые скобки.

Тот факт, что людям, делающим социологию — неважно, обывателям или профессионалам, — естественный язык служит в качестве обстоятельств, тем и ресурсов их исследований, привносит в технологию их исследований и в их практическое социологическое мышление его обстоятельства, его темы и его ресурсы. Когда социологи погружены в свои изыскания, они сталкиваются с этой рефлексивностью как с индексичными свойствами естественного языка. Иногда эти свойства характеризуются резюмирующим замечанием, что, скажем, описание, делаемое такими способами, что оно само могло бы быть составной частью тех обстоятельств, которые оно описывает, неизбежно и бесчисленным множеством способов вырабатывает эти обстоятельства и вырабатывается ими. Эта рефлексивность гарантированно придает естественному языку характерные индексичные свойства, например, такие: определенность выражений кроется в их последствиях; определения могут использоваться для обеспечения некоего определенного набора «соображений» без уточнения границы; определенность подобного набора гарантируется зависящими от обстоятельств возможностями бесконечной детализации⁹¹⁷.

Индексичные свойства присущи не только описаниям^1* обывателей. Они распознаются и в описаниях профессионалов. Например, естественно-языковая формула «Объективная реальность социальных фактов есть основополагающий принцип социологии»⁹¹⁸ слышится профессионалами в зависимости от случая как определение деятельностей членов ассоциации, как их лозунг, их задача, цель, достижение, хвастовство, рекламная болтовня, самооправдание, открытие, социальный феномен или исследовательское самоограничение. Как и в случае любых других индексичных выражений, мимолетные обстоятельства ее употребления обеспечивают ее смысловую определенность как определения, как задачи или как чего-то еще для того, кто знает, как ее слышать⁹¹⁹. Кроме того, как показали Хелмер и Решер⁹²⁰, ни в одном из этих случаев формуле не гарантируется определенность, обнаруживающая иные структуры, нежели те, которые обнаруживаются указанными референциями. Это означает, что когда определенность выражения анализируется с помощью существующих методов логики и лингвистики, она обнаруживает мало либо вовсе не обнаруживает таких структур, которые имеющиеся методы могли бы ухватить или сделать интересными. Методы формального анализа, практикуемые социологией, иначе подрываются этими выражениями. Их смысловая определенность остается без структур, которые можно продемонстрировать в действительных выражениях с использованием наличных математических методов, дабы с определенностью уточнить смысл. В поисках строгости придерживаются остроумной практики, в соответствии с которой сначала преобразуют такие выражения в идеальные выражения, затем анализируют структуры как свойства идеалов, а результаты анализа относят на счет действительных выражений как их свойства, пусть даже отказываясь при этом от «надлежащей научной скромности».

Индексичные свойства естественного языка гарантируют технологии социологических изысканий, обыденных и профессиональных, следующую неизбежную и неисправимую практику как их отличительный знак: где бы и кем бы ни делалось практическое социологическое размышление, оно пытается исправить индексичные свойства практического дискурса; оно совершает это ради демонстрации рациональной описуемости^2* повседневных деятельностей; и оно делает это для того, чтобы его суждения подтверждались методичным наблюдением и оглашением ситуационно размещенных (situated), социально организованных деталей (particulars)^3* повседневных деятельностей, которые, разумеется, включают в себя и детали естественного языка.

Исправительные практики практического социологического мышления нацелены на проведение бескомпромиссного различия между объективными и индексичными выражениями, благодаря которому делается возможной замена индексичных выражений объективными. В настоящее время это различие и возможность замены снабжают профессиональную социологию ее бесконечной задачей⁹²¹.

Эти мотивы и рекомендации легко наблюдаются в большинстве статей в этом томе^4*, но, пожалуй, нагляднее всего в статьях Блэлока, Дугласа, Инкельса, Лазарсфельда, Леви, Мура, Парсонса и Шпенглера, которые пользуются ими, намечая насущные задачи социологического теоретизирования, рассказывая о достижениях и говоря об имеющихся методах и результатах как о накопленном профессиональном багаже. Исправительная программа практического социологического мышления конкретизируется в таких характерных практиках профессионального социологического исследования, как разработка и защита единой социологической теории, построение моделей, анализ издержек и выгод, употребление естественных метафор для сведения более широких обстановок к переживанию локально известной обстановки, использование лабораторных порядков как экспериментальных схем умозаключения, схематичные доклады и статистические оценки частоты, воспроизводимости или эффективности естественно-языковых практик и различного рода социальных упорядочений, влекущих за собой их использование, и т. д. Для удобства мы объединим такие практики, принятые в практической технологии профессиональной социологии, в единую категорию «конструктивный анализ».

У конструктивного анализа и этнометодологии непримиримо разные интересы к феноменам рациональной описуемости повседневных деятельностей и сопутствующей ей технологии практического социологического мышления. Эти различия сфокусированы, в частности, в их отношении к индексичным выражениям: в расходящихся представлениях о связях между объективными и индексичными выражениями и в расходящихся представлениях о релевантности индексичных выражений для задач прояснения связей между рутиной и рациональностью в повседневных деятельностях. Обширный спектр феноменов, оставленных конструктивным анализом без всякого внимания, детализируется в этнометодологических исследованиях Биттнера, Черчилла, Сикурела, Гарфинкеля, Мак-Эндрю, Моермана, Поллнера, Роуза, Сакса, Щеглоффа, Садноу, Видера и Циммермана⁹²². Их исследования показали на доказательных примерах, (1) что свойства индексичных выражений — это упорядоченные свойства⁹²³, и (2) что то, что они упорядочены, есть непрерывное практическое достижение каждого актуального события тривиальной речи и поведения. Результаты их исследований обеспечивают альтернативу ремонту индексичных выражений как главной задаче построения общей теории в профессиональной социологии.

Альтернативная задача построения общей теории состоит в том, чтобы детально описать это достижение в его организационном многообразии. Задачи настоящей статьи состоят в следующем: уловить это достижение как феномен и уточнить некоторые из его черт, описать некоторые структуры, содержащиеся в практиках, из которых складывается это достижение, и обратить внимание на те очевидность, необычайную значимость и вездесущность, которыми обладает это достижение для членов^5*, будь то для обывателей или профессиональных аналитиков обыденных деятельностей. Мы делаем это с расчетом предложить описание заключенных в практических действиях формальных структур, альтернативное тем описаниям, из которых складываются труды и достижения практического социологического мышления, где бы оно ни имело место — среди обывателей, разумеется, но прежде всего в нынешней профессиональной социологии и других социальных науках, причем во всех случаях в отсутствие серьезных конкурентов.

Методы социологического исследования, используемые членами

Альфред Шюц сделал доступными для социологического изучения практики обыденного знания социальных структур повседневной деятельности, практические обстоятельства, практические деятельности и практическое социологическое мышление⁹²⁴. Именно его оригинальным достижением явилась демонстрация того, что эти феномены имеют свои характерные свойства и тем самым образуют самостоятельную область изучения. Работы Шюца снабжали нам бесконечным множеством указаний в наших исследованиях обстоятельств и практик практического социологического исследования. Результаты наших исследований подробно освещены в других публикациях⁹²⁵. Они эмпирически обосновывают особую исследовательскую политику этнометодологических исследований. Эта политика исходит из того, что практики социологического изыскания и теоретизирования, темы для этих практик, открытия, получаемые с помощью этих практик, обстоятельства применения этих практик, пригодность этих практик как методологии исследования и все остальное — это целиком и полностью методы социологического исследования и теоретизирования членов. Неизбежно и непоправимо эти практики образуются из применяемых членами методов получения наборов альтернатив, применяемых членами методов сбора, проверки и удостоверения фактического характера информации, применяемых членами методов предоставления отчета об обстоятельствах выбора и самих выборах, применяемых членами методов оценки, производства, опознания, обеспечения и осуществления непротиворечивости, связности, эффективности, целесообразности, планомерности и других рациональных свойств индивидуальных и совместных действий.

Понятие члена здесь самое главное. Мы применяем этот термин не как обозначение человека. Он обозначает владение естественным языком, которое мы понимаем следующим образом.

Мы предлагаем такое наблюдение: людей — в силу того, что их слышат говорящими естественным языком, — каким-то образом слышат как занятых объективным производством и объективным выказыванием обыденного знания повседневных деятельностей как поддающихся наблюдению и оглашению феноменов. Мы спрашиваем, что именно в естественном языке позволяет говорящим и слушающим слышать — и иными способами свидетельствовать — объективное производство и объективное выказывание обыденного знания, а также практических обстоятельств, практических действий и практического социологического мышления. Что в естественном языке делает эти феномены поддающимися наблюдению-и-оглашению, то есть описуемыми (account-able) феноменами? Естественно-языковые практики каким-то образом представляют эти феномены говорящим и слушающим в деталях речи, но тем самым и само то, что эти феномены представлены, делается представимым для оглашения в дальнейшем описании, ремарках, вопросах и т. д.

Интересы этнометодологического исследования направлены на то, чтобы установить с помощью подробного анализа, что все описуемые феномены — целиком и полностью практические достижения. Мы будем говорить о «работе» по этому достижению, с тем чтобы подчеркнуть наличие в нем протяженного во времени протекания действия. Эта работа совершается как соединение практик, посредством которых говорящие в ситуационно употребляемых деталях речи имеют в виду нечто другое, нежели то, что они могут ясно проговорить, т. е. при «практиках глоссирования»^6*. Понимание практик глоссирования имеет решающее значение для наших аргументов; они будут рассмотрены подробнее в приложении к этой главе.

А. А. Ричардс приводит такой пример на эту тему⁹²⁶. Он предлагает использовать вопросительные знаки для заключения в кавычки той или иной устной фразы или текста. Например: ?эмпирическое социальное исследование?, ?теоретические системы?, ?системы следования?, ?социально-психологические переменные?, ?практики глоссирования?. Читатель получает задание поступать следующим образом. То, как надлежит понимать фразу, изначально несет в себе специфическую неопределенность. Как именно ее понять — задача прочтения, при котором будет использована некоторая неизвестная процедура, делающая текст понятным. Поскольку в течение какого-то времени ни в отношении текста, ни в отношении процедуры не нужно ничего решать, мы на протяжении этого времени будем пребывать в ожидании, сколько бы оно ни длилось. Лишь после того, как мы прочли текст и обговорили его, мы резюмируем, что с ним можно было бы сделать. Таким образом, мы можем использовать текст не как нечто неопределенное, а как глоссу живого контекста, способы осуществления которой, как и процедуру сборки чувственных ощущений, у нас не возникает ни малейшей нужды специфицировать⁹²⁷.

Глосса у Ричардса образуется из таких практик говорения с помощью конкретных текстов, что на протяжении всего разговора остается не высказано, как в конце концов выработается их понятный характер, хотя ход разговора может быть направлен таким образом, чтобы сформировать контекст, который вместит в себя текст и тем самым обеспечит текстовые реплики наблюдаемыми, меняющимися, но остающимися незамеченными функциональными качествами, такими, как «текст вначале», «текст как конечный результат», «соединяющее их промежуточное течение разговора» и т. д.⁹²⁸

Вероятно, чтобы осуществить узнаваемо осмысленную определенность, ясность, идентификацию, замену или релевантность нотационных деталей естественного языка, говорящие могут, будут, могли бы, должны были бы действовать и реально действуют таким способом, тематическим примером которого у Ричардса служит глосса текста. И, по всей видимости, говорящие могут прибегать к глоссированию и делать ту колоссальную работу, которую они проделывают с естественным языком, даже если в ходе всего их разговора неизвестно и никогда, даже «в конце», не может быть четко проговорено, о чем собственно они говорят. Это, конечно, не значит, что говорящие не знают, о чем они говорят; это всего лишь означает, что они знают, о чем говорят, таким способом.

Глосса Ричардса — всего лишь один из этих способов⁹²⁹. Эмпирических практик глоссирования множество. Бесчисленными, но особыми, аналитически отдельными способами практики глоссирования суть методы продуцирования наблюдаемого/оглашаемого понимания с помощью естественного языка, внутри него и его самого. Как многочисленные способы обнаружения-в-говорении и обнаружения-для-оглашения того, что речь понимается, и того, как именно она понимается, практики глоссирования — это «члены», это «владение естественным языком», это «вразумительный разговор», это «внятная речь», это «говорение по-английски» (или по-французски, или как угодно еще), это «ясная, согласованная, связная, разумная речь».

Насколько мы понимаем, владение естественным языком состоит именно в этом. В деталях своей речи говорящий, действуя сообща с другими, способен глоссировать эти детали и, стало быть, имеет в виду нечто иное, нежели то, что он может ясно проговорить; он поступает так в отношении неизвестных обстоятельств, заключенных в текущих событиях взаимодействия; и в то время как он это делает, опознание того, что он занят говорением, и того, как он говорит, специфическим образом не заслуживает развернутых примечаний. Иначе говоря, детали его говорения не создают поводов для историй о его говорении, которые стоило бы рассказать, не вызывают вопросов, которые стоило бы задать, и т. д. и т. п.

Идея «имения в виду чего-то иного, нежели то, что он может ясно проговорить» требует пояснения. Дело не столько в том, что это «нечто иное, нежели то, что он говорит», сколько в том, что все, что бы он ни говорил, предоставляет те самые материалы, которые используются для выяснения того, что он говорит. Сколь бы развернутым или явным ни было то, что говорящий говорит, своей развернутостью или явностью оно не ставит задачи установления соответствия между тем, что он говорит, и тем, что он имеет в виду, которая решается дословным цитированием разговора⁹³⁰. Вместо этого сам его разговор, поскольку он становится частью самотождественного события взаимодействия, становится еще одной контингенцией этого взаимодействия⁹³¹. Он расширяет и бесконечно детализирует обстоятельства, которые комментирует, и тем самым вносит вклад в собственный описуемо разумный характер. То, что произносится вслух, обеспечивает описуемо разумному характеру говорения его изменчивую судьбу. Короче говоря, владение естественным языком есть от начала до конца и безоговорочно окказиональное (occasioned) свершение.

Интересы этнометодологии в отношении

формальных структур практических действий

Интересы этнометодологии, как и интересы конструктивного анализа, прочно прикованы к формальным структурам повседневных деятельностей. Но понимают они эти формальные структуры по-разному и несовместимыми способами.

Мы обращаем внимание на тот феномен, что формальные структуры присутствуют в описаниях профессиональной социологии, где профессионалы их признают и превозносят как исключительное достижение профессиональной социологии. Эти описания формальных структур делаются благодаря тому, что социологи владеют естественным языком, и требуют этого владения как sine qua non адекватного круга профессиональных читателей. Это гарантирует профессионально-социологическим описаниям формальных структур характер интересного для этнометодологии феномена, ничем не отличающегося от феномена любых других членов, где аналогичным образом замешано владение естественным языком. Этнометодологические исследования формальных структур направлены на изучение такого рода феноменов и пытаются описать описания формальных структур членами, где бы и кем они ни производились, воздерживаясь в то же время от суждений по поводу их адекватности, ценности, важности, нужности, практичности, успешности или логичности. Мы называем эту процедурную политику «этнометодологической индифферентностью».

Этнометодологическая индифферентность не может рассматриваться как позиция, утверждающая, что, сколь бы ни возрастал в объеме том вроде книги Берельсона, все равно можно будет найти проблемы. Неверно было бы в этой связи и считать, что раз предсказательная сила профессиональной социологии имеет асимптотическую форму, то можно полагаться на пределы погрешности как на стабильное свойство, в рамках которого может протекать исследование. Рассчитывать на то, что при статистических ориентациях профессиональной социологии всегда будут оставаться необъясненные отклонения, — не наш способ выявления еще не объясненных феноменов. Наша работа, стало быть, состоит не в модификации, разработке, пополнении, детализации, уточнении, прояснении или обосновании профессионального социологического мышления; наша «индифферентность» относится не к этим задачам. Скорее наша «индифферентность» относится к практическому социологическому мышлению в целом, а это мышление — в какой угодно форме его развития, со всеми присущими ему ошибками или достоинствами, в каких угодно формах, неотъемлемо и неизбежно — означает для нас владение естественным языком. Профессиональное социологическое мышление никоим образом не выделяется как феномен для исключительного сосредоточения нашего исследовательского внимания. Людей, которые заняты этнометодологическими исследованиями, профессиональное социологическое мышление может «заботить» не больше и не меньше, чем практики юридического мышления, разговорного мышления, провидческого мышления, психиатрического мышления и любого другого.

Если принять этнометодологическую процедуру «индифферентности», то под формальными структурами мы понимаем повседневные деятельности, (а) которые проявляют при анализе свойства единообразия, воспроизводимости, повторяемости, стандартности, типичности и т. д.; (б) в которых эти свойства не зависят от когорт их производителей; (в) в которых эта независимость от конкретных когорт есть феномен, подлежащий признанию со стороны членов; и (г) в которых феномены (а), (б) и (в) являются для каждой конкретной когорты практическим, ситуационно размещенным свершением.

Указанное раскрытие формальных структур отличается от того, которое преобладает в социологии и социальных науках, тем, что этнометодологическая процедура «индифферентности» дает уточнения (в) и (г), изучая повседневные деятельности как непрерывные практические достижения.

Еще одна противоположность между этнометодологической трактовкой формальных структур и трактовкой, которую дает им конструктивный анализ, определяется той характеристикой, что конструктивные аналитики как мастера естественного языка рекомендуют и понимают, что их описаниями формальных структур обеспечиваются цели и единичные достижения их исследовательской технологии и теории. Именно в этом качестве мастеров естественного языка^7* конструктивные аналитики понимают осуществление этой рекомендации как бесконечную задачу конструктивного анализа. Конструктивно-аналитические описания формальных структур являются, таким образом, практическими достижениями, насквозь, от начала и до конца. Естественный язык поставляет конструктивному анализу его темы, обстоятельства, ресурсы и результаты как естественно-языковые формулировки упорядоченных деталей разговора и поведения членов, территориальных перемещений и распределений, отношений взаимодействия и всего прочего.

С этнометодологической точки зрения, подобные практики, посредством которых делаются описания формальных структур, содержат в себе феномены практического социологического мышления. Разумеется, эти практики — не монополия членов Ассоциации. Вся оставшаяся часть главы посвящена этому феномену. В ней затрагиваются используемые членами методы производства и узнавания формальных структур повседневной деятельности. Для решения этой задачи мы рассмотрим используемые членами практики формулирования.

Феномен

Поскольку проводятся исследования, использующие разговор членов или посвященные ему, исследователь неизменно будет проявлять заботу о том, чтобы прояснить этот разговор в интересах исследования. Например, ремарка интервьюируемого: «Ей там не понравилось, и мы оттуда ушли», — может дать исследователю повод сделать такие вещи, как присвоить высказыванию имя, сказать, кто такая «она», где находится это «там», кого охватывает слово «мы». В обширной литературе по логике и лингвистике такие термины назывались индикаторами, эгоцентрическими указателями, индексичными выражениями^8*, окказиональными выражениями, индексами, шифтерами, местоименными словами (pronominals) и формальными рефлексивами (token reflexives). Список таких терминов обычно начинался со слов «здесь, сейчас, этот, тот, оно, я, он, ты, там, тогда, скоро, сегодня, завтра».

Начнем со следующих наблюдений касательно этих феноменов: каждый регулярно трактует такие высказывания как поводы для восстановительных практик; такие практики свойственны не только исследованию, но и всем пользователям естественного языка; термины, нуждающиеся в прояснении, переводе, замене или иного рода исправлении, можно перечислить без знания того, с какой деталью имеет дело исследование; и эти термины можно было бы установить, а средства их исправления предложить и продемонстрировать для всех практических целей как с исследованием, так и без исследования, как со знанием, так и без знания того, насколько далеко простираются аналогичные заботы других. Обширная и древняя литература по логике и лингвистике, опирающаяся на работу исследователей, — лишь небольшой ручеек в потоке этой вездесущей работы.

Мы трактуем как факт, что исследователи — любые исследователи, будь то обыденные или профессиональные, наивные или поднаторевшие в логике и лингвистике, — при отталкивании от текста втягиваются в прояснение таких терминов, которые в нем встречаются. Что можно извлечь из такого рода факта? Что хотим извлечь из этого факта мы, в этой статье?

Если бы всякий раз, когда домохозяек оставляли в комнате, каждая по собственной воле шла к одному и тому же пятну и начинала его протирать, из этого можно бы было заключить, что это пятно действительно нуждалось в том, чтобы его протерли. С другой стороны, можно было бы сделать вывод, что в этом пятне и в домохозяйках есть нечто такое, что делает их столкновение друг с другом поводом для протирания; в таком случае факт протирания вместо того, чтобы быть свидетельством грязи, сам стал бы феноменом.

Индексичные выражения изучались и трактовались идентичным образом бесчисленное множество раз не только в naïveté, но и, что интереснее, в будто бы требуемом невнимании к прежним достижениям. Академическая литература свидетельствует, сколь древней является эта восстановительная работа. «Dissoi Logii», фрагмент текста, датируемого примерно 300 г. до н. э., уделяет внимание предложению «я посвященный», которое представляет некоторые трудности⁹³². Проблема здесь в истинности или ложности предложения, когда оно, если его произносит А, является истинным, но если его произносит В, является ложным; когда оно, будучи произнесено А в один момент времени, является истинным, но будучи произнесено тем же А в другое время, является ложным; когда оно, будучи произнесено А в одном из его статусов, является истинным, но, будучи произнесено А в другом его статусе, является ложным.

Для проблем, которые ставятся такого рода предложениями, уже давно есть программные решения. Нужно начать с замены «я» именем собственным, затем добавить дату и уточнить статус, в отношении которого говорящий был посвященным. Подобным феноменам посвящен колоссальный объем работы.

Эта работа коротко характеризуется в следующем параграфе.

Характеристика индексичных выражений

Осознание индексичных выражений встречается не только в древнейших рукописях, но и в работе основных авторов на протяжении всей истории логики. Каждый крупный философ как-то их комментировал. Взять, например, Пирса и Витгенштейна: Пирса, поскольку на него обычно ссылаются, желая обозначить зарождение у современных логиков и лингвистов интереса к индексам; Витгенштейна, поскольку если прочесть его поздние произведения с целью увидеть, что он исследует разговор философа как индексичные феномены и описывает эти феномены без мысли что-то в них исправить, то выяснится, что его исследования складываются из основательных, широких и проницательных наблюдений, касающихся индексичных феноменов⁹³³.

В характеристике индексичных выражений мы опираемся на наблюдения логиков и лингвистов. Эдмунд Гуссерль говорил о выражениях, (I) чей смысл не может быть установлен слушателем без того необходимого условия, чтобы он знал или полагал что-либо относительно биографии и целей пользователя этого выражения, обстоятельств его произнесения, прежнего хода дискурса или того особого отношения актуального или потенциального взаимодействия, которое существует между пользователем и слушателем⁹³⁴. (II) Бертран Рассел указывал, что содержащие их описания применимы в каждом случае употребления только к одной вещи, но в разных случаях к разным вещам⁹³⁵. (III) Такие выражения, говорил он, употребляются для высказывания недвусмысленных утверждений, истинность которых тем не менее, видимо, непостоянна. (IV) Нельсон Гудмен писал, что каждое их произнесение конституирует слово и отсылает к какому-то человеку, времени или месту, но называет нечто, не называемое по имени воспроизведением этого слова⁹³⁶. (V) Их денотация зависит от пользователя. (VI) Их употребление зависит от связи данного употребления с тем объектом, к которому слово относится. (VII) В темпоральном индексичном выражении время релевантно для того, что оно называет. (VIII) Точно так же и то, какой регион называется пространственным индексичным выражением, зависит от места его произнесения. (IX) Индексичные выражения и утверждения, которые их содержат, не являются свободно повторяемыми в данном дискурсе, так как не все их воспроизведения внутри него являются также их переводами⁹³⁷.

В своих эксплицитных попытках восстановить банальный разговор в его структурных деталях логики и лингвисты сталкиваются с этими выражениями как с досадной неприятностью⁹³⁸. Неудобные свойства индексалов^9* драматичны всякий раз, когда бы исследования ни были направлены на достижение в рамках практического разговора формулировки и предсказуемости альтернатив смысла, факта, методической процедуры или согласия среди «культурных коллег». Особенности индексичных выражений вызвали среди профессионалов нескончаемый поток методологических исследований, ориентированных на их исправление. На самом деле, работа практиков по избавлению практик науки, причем любой науки, от этих неприятностей — в силу того, что такая работа ведется во всех науках, и в силу тех способов, которыми она в них ведется⁹³⁹, — наделяет каждую науку ее особой предвзятостью и продуктивностью в сфере методологических вопросов. О какой бы науке мы ни говорили, актуальные ситуации практических исследовательских деятельностей дают исследователям несметное множество поводов и мотивов для попыток исправить индексичные выражения. Таким образом, где бы ни имели место методологические исследования, как обыденные, так и профессиональные, они — фактически все без исключения — были озабочены исправлением индексичных выражений, в то же время упорно удерживая в качестве своих целей программное различение объективных и индексичных выражений и принципиально важную заменимость индексичных выражений объективными. В этих программных исследованиях формальных свойств естественных языков и практического мышления свойства индексалов, давая исследователям побуждающие поводы к исправительным действиям, остаются досадно неизбежными и неисправимыми.

Такие «методологические» заботы не ограничиваются только науками. У участников разговора обнаруживается вездесущая озабоченность недостатками естественного языка. Эти недостатки видятся членами в наличии указательных местоимений, вообще местоимений и грамматических времен. Эти недостатки приписываются членами словоупотреблению других, о которых говорят, что они имеют скудный словарный запас. Такие заботы обычно сопровождаются предположением, что слова, высказывания и дискурс могут быть прояснены, а прочие недостатки, заключенные в свойствах индексичных выражений, могут быть исправлены путем соотнесения их с «окружающей обстановкой» (т. е. речь идет об известных предположениях о «решающей релевантности контекста»).

Точнее говоря, мы обращаем особое внимание на разговорную практику, имеющую открытое методологическое намерение. Мы видим собеседников в процессе разговора и, как узнаваемую черту этого разговора, формулирование их разговора. Формулирование в разговоре подробно обсуждается в следующих параграфах.

Формулирование разговора как черта этого разговора

Среди беседующих весьма тривиальной чертой разговоров является то, что разговор для вовлеченных в него сторон проявляет собственные привычные свойства «самопроясняющегося обсуждения». Член может трактовать какую-то часть разговора как повод для того, чтобы описать этот разговор, объяснить его, охарактеризовать, прояснить, перевести, обобщить, сформулировать его суть, обратить внимание на его соответствие правилам или сделать замечание о его отклонении от правил. Иначе говоря, член может использовать какую-то часть разговора как повод для того, чтобы сформулировать разговор, как, например, в следующих обменах репликами.

А: Считаете ли вы, что федеральное правительство может вмешаться и привлечь этого человека к ответственности за убийство?

Б: Нет.

Б: Это дело штата.

А: [Тогда позвольте задать вам вопрос.]

Б: Вы вообще не стали бы выступать с критикой.

А: Вестморленда.

Б: Военной… ну, этой… последней операции.

А: Конечно, выступил бы с критикой.

Б: [Ну, глядя на вас, этого не скажешь!]

ДХ: Разве не чудно, что вас тут в офисе набилась такая толпа?

СМ: [Вы просите нас уйти, не говоря нам уйти, не так ли?]

ГГ: Мне нужны наглядные проявления людей, избегающих вопросов. Не сделаете ли вы одолжение, воздержавшись от каких-то вопросов ко мне?

НУ: [О, дорогой, мне не так-то легко воздержаться от вопросов.]

(В усталом возбуждении пациент психиатрического стационара делает паузу в рассказе наблюдающему за ним преподавателю вуза о том, как он открыл для себя труды Гарри Стэка Салливана.)

Преподаватель вуза: [И как давно у вас созрели эти чувства?]

Бостонский полисмен автомобилисту: [Вы спрашивали, как проехать на Спарк-стрит, не так ли? Ну, так я вам только что сказал.]

Эти выдержки иллюстрируют положение, что наряду со всем прочим, что может происходить в разговоре, чертой разговора для собеседников может быть то, что они делают сверх этого что-то еще; и тем, что они делают, является ясное-проговаривание-того-что-мы-делаем (о чем мы говорим, кто это говорит, кто мы такие, где мы находимся и т. п.).

Используемые собеседниками практики ясного-проговаривания-того-что-мы-делаем мы будем называть формулированием. Вместо написания через дефис мы будем обозначать текст как формулировку заключением в скобки. В приведенных диалогах формулирование того, что делает один из собеседников, заключено в скобки.

Особенно нас интересуют два феномена. (1) Мы предлагаем в качестве наблюдения касательно практик формулирования, что они не только делаются, но и опознаются беседующими как конституирующие черты того разговора, в котором они делаются. Мы будем иметь это в виду, говоря, что выполнение формулирования для беседующих «обнаруживается в говорении». (2) Еще одно наблюдение состоит в том, что формулирование как свидетельствуемая черта разговора доступно беседующим для сообщения или комментария. Чтобы иметь способ сказать об этом, мы будем говорить, что выполнение формулирования «обнаружимо для оглашения».

Каждый из диалогов дает нам пример первого феномена. Пример второго феномена можно найти в том факте, что мы приводим отчет об этих диалогах и обращаем внимание на работу по формулированию, выполняемую в каждом из них. Квадратные скобки используются нами для обозначения следующих черт формулирования:

1. Прежде всего, формулирование — описуемый феномен. Иначе говоря, (а) это феномен, исполняемый членами, и (б) он доступен наблюдению членов. (в) Поскольку члены могут делать этот феномен и наблюдать его, он может быть сообщен⁹⁴⁰. (г) Этот феномен делается и может быть сообщен членами с помощью текстов вроде тех, которые заключены в скобки. (Также он делается с помощью письма, устных высказываний или графических изображений, т. е. с помощью нотационных средств, продиктованных обстоятельствами.) (д) Текст, заключенный в скобки, является фазой интеракционного предприятия. Наконец, (е) такой текст передает смысл иначе, чем говорящий мог бы ясно проговорить.

2. Все вышеприведенные черты — практические достижения, имеющие место вопреки неожиданностям актуального взаимодействия.

3. Выражению, [ ], предпосылается «делание», чтобы подчеркнуть, что описуемый-разговор-как-практическое-достижение состоит только и всецело в его выполнении и из его выполнения. Приставка «делание» используется также для подчеркивания того, что это выполнение описуемого разговора есть работа членов. Иными словами, эта работа неразрывным образом связана с владением естественным языком.

До сих пор мы черпали иллюстрации из работы обывателей. Заключение в скобки (вкупе с его следствиями) релевантно также для работы социальных ученых. Если мы помещаем в скобки тематизированные практики, принятые в социальных науках, с помощью которых те, кто ими пользуется, говорят о техниках сбора данных, исследовательских замыслах, адекватности описаний, правилах доказательства и тому подобном, то тем самым мы спрашиваем, что представляет собой та работа, для которой эти темы являются ее описуемыми текстами. Например, лингвисты говорят об «разборе предложения с помощью фразовых маркеров». Заключая этот текст в скобки с помощью глоссовых помет [разбор предложения с помощью фразовых маркеров], мы понимаем, что теперь мы переходим к вопросу: какова та работа, для которой «разбор предложения с помощью фразовых маркеров» является описуемым текстом этой работы? Для приведенного случая заключение в скобки имеет такую же релевантность, как и для случая, когда мы спрашиваем: какова работа, для которой [игра в шахматы согласно правилам игры в шахматы] является описуемым текстом этой работы?

Если говорить об описуемом тексте работы как о подобающей глоссе, то мы можем спросить: какова работа, для которой [беспрерывное говорение во время коктейля] является ее подобающей глоссой? И какова работа, для которой [равновесное распределение свободно формирующихся групп по размерам] является подобающей глоссой? На следующей схеме показаны эти отношения.

« Делание»: обозначает работу, для которой нотационные детали

я вляются ее описуемыми текстами.

(Стрелки указывают на эти части в иллюстративных выражениях.)

делание [игра в шахматы в соответствии с правилами]

делание [редактирование программ обследований для их единообразия]

И последнее замечание о скобках: их использование напоминает нам, что практики глоссирования — фазы интеракционных предприятий. Поддающиеся осмыслению частные явленности организованных повседневных деятельностей неизбежно производятся только и исключительно компетентными говорящими, которые могут достигать их только и исключительно через детали нотационных средств естественного языка. Предприятия глоссирования — это практические свершения. Эти феномены бесконечно изменчивы, ибо различаются способами, диктуемыми миром «социального факта», пусть даже этим миром социального факта являются достижения членов. Как практические достижения предприятия глоссирования столь же бесконечно изменчивы, сколь и организационные упорядочения, ибо организационные упорядочения — такие же достижения.

В разных случаях делание формулирования может быть предприятиями, целями, правилами, обязательными поведениями, достижениями, проходными эпизодами или назойливыми обстоятельствами членов. Эта работа не задается особыми обстоятельствами. Напротив, она происходит рутинно и в массовом масштабе. Члены особенно осведомлены о такой работе, чувствительны к ней и искусны в этой работе, в делании ее, удостоверении ее, ее исправлении и т. п.

Делание описуемо определенного разговора

Мы использовали аналогию с домохозяйками с целью охарактеризовать преобладание и упорное выполнение членами работы делания формулировок как средств исправления свойств индексичных выражений. Но ввиду того, что, как мы заметили, формулировки состоят из глосс, а свойства, обнаруживаемые формулировками в качестве нотационных экспрессий, т. е. свойства, которыми пользуются говорящие для осуществления разумной речи, являются свойствами индексичных выражений, сами ресурсы естественного языка гарантируют, что само делание формулирования становится для членов рутинным источником жалоб, оплошностей, затруднений и рекомендуемых средств исправления, и это неотъемлемо ему присуще. (См. с. 28-29.)

Возьмем критический феномен, и состоит он в следующем: с вездесущим преобладанием и настоятельностью члены делают формулировки как средства исправления проблематичных черт, которые свойства индексичных выражений представляют их попыткам достичь их целей различения в текущих ситуациях объективных и индексичных выражений и обеспечения в текущих ситуациях объективных выражений как замены индексичных. Мы видим, что среди членов исправительные формулировки являются всесторонне защищаемыми мерами по осуществлению надлежащего содержания, надлежащих проблем, надлежащих методов и гарантированных открытий в ходе изучения формальных структур практического разговора и практического мышления. Мы видим, что их защита исправительных формулировок сопровождается практиками, в которых члены так же всесторонне осведомлены и искусны, практиками, посредством которых говорящие гарантируют и сами получают гарантии того, что формулировки не есть машинерия, посредством которой делается описуемо осмысленный, ясный, определенный разговор. Такие практики видны в следующих феноменах.

1. Есть бесконечное множество разговорных деятельностей, при делании которых наличествуют множества имен для именования их как разговорных феноменов. Люди знают эти имена, могут упоминать их, подводить итоги с их помощью и т. д.; тем не менее в ходе протекания этих деятельностей эти имена не очень-то используются. На самом деле, есть банальный, но мало понимаемый феномен, состоящий из тех случаев, когда при делании [ясного проговаривания кем-то того, что он делает] эта деятельность узнаваемо неуместна, надоедлива, дает свидетельство некомпетентности, неискренней мотивации и т. д.

2. В обыденных разговорах присутствует потрясающая тематическая связность, и все же формулировка тем собеседниками — вещь очень особая. Делается она редко. В каждом конкретном случае она не только вероятно, но и, возможно, неисправимо спорна, и хотя разговор, посвященный какой-то теме, понимается, тематические имена в него не вставляются.

3. Как тривиальное достижение обыденных разговоров — доставляющее собеседникам тривиальное свидетельство разговорной компетентности — имеет место то, что собеседники озаглавливают, ищут, помнят, узнают и предлагают релевантные тексты, не тематизируя эти тексты, причем успех в делании этого зависит от неясности темы, цели, правила поиска, правила релевантности и всего прочего, а работа по сохранению и восстановлению релевантных текстов включает эту неясность как сущностную черту своего внутреннего устройства.

4. Еще один феномен был описан нами в предыдущем исследовании⁹⁴¹. Студентам было дано задание записать, что говорили участники подслушанных обыденных разговоров, а рядом написать, о чем они действительно говорили. Столкнувшись с задачей ясно проговорить то, о чем действительно говорили участники, студенты сразу же поняли, что работа по выполнению этой задачи безнадежно усложняет отдельные элементы этой задачи. Каким-то образом они сразу же поняли, что сама задача, поставленная перед ними: «Расскажите, о чем буквально говорили участники, так, как если бы я ничего об этом не знал», — была ошибочной, но не в том смысле, что автор не знал, не мог понять или не понимал или ему не хватало времени, бумаги, терпения или словарного запаса, чтобы это рассказать. Суть дела состояла в том, что

«я потребовал, чтобы они взялись за непосильную задачу “восполнения” сущностной незавершенности любых стереотипных сообщений — неважно, сколь тщательно или подробно они могли бы быть прописаны. Я потребовал от них сформулировать метод, которым пользовались участники при говорении, как процедурные правила, которым нужно было бы следовать, чтобы сказать, что именно участники говорили, как правила, которые устояли бы перед любым неожиданным поворотом ситуации, воображения и развития… [Эта задача] требовала от них писать «больше», и они находили это все более сложным, а под конец и вовсе невозможным, ибо это «больше» детализировалось в своих отдельных чертах самими процедурами его делания».

Принципиальную значимость этих феноменов мы видим в том, что они наполняют конкретным содержанием наше наблюдение, что для члена делание [факта, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны] состоит не в работе по деланию формулировок для разговора. Эти две деятельности не являются ни идентичными, ни взаимозаменяемыми.

Также мы замечаем, что формулирование делается «окказионально». Под этим мы имеем в виду, что называемые времена, места и личный состав, с помощью которых делается формулирование — те конкретные, определенные, ясные, однозначные спецификации где? когда? кто? что? сколько? — неизбежно и неисправимо делаются как описуемые феномены. Дело также не только в том, что члены могут применять особые правила для обеспечения окказионального характера формулировки, но и в том, что неудача в применении особых правил может использоваться членом для выявления того, что формулирование делает в разговоре, где факт формулирования не означает для тех, кто его делает, того, что его делание является определяющим для совершаемой им работы; вместо этого его делание может оказаться шуткой, проявлением занудности и т. п.

Короче говоря, само делание формулирования в отношении разговора обнаруживает для собеседников ориентацию на [факт, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны]. Делание формулирования не является определяющим средством, с помощью которого делается или устанавливается сам этот факт. Вопрос о том, что делает тот, кто делает формулирование (а это дело члена), решается членами не путем консультаций относительно того, что данная формулировка предполагает, а путем вовлечения в практики, создающие сущностно контекстный характер формулирования как действия. Даже самое беглое рассмотрение делания формулирования в разговоре возвращает нас — и наивного говорящего, и законченного социального ученого — к заключенному в разговоре феномену делания [того факта, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны].

Что конкретно мы предлагаем, когда предполагаем, что вопрос о том, что делает тот, кто делает формулирование, решается членами путем вовлечения в практики, создающие сущностно контекстный характер формулирования как действия? Для какой именно работы [факт, что наши разговорные деятельности описуемо рациональны] является ее подобающей глоссой?

Формальные структуры в описуемо рациональном дискурсе: «машинерия»

Работа собеседников приучает нас задавать вопросы: какая «машинерия» собирает практики делания [описуемо рационального разговора]? Существуют ли практики для делания и опознания [факта, что наши деятельности описуемо рациональны] без делания, скажем, формулировки той обстановки, в «контекст» которой вписаны эти практики? Для какой работы [факт, что наши деятельности описуемо рациональны] является описуемым текстом? Для какой работы [определенность, однозначность, недвусмысленность и уникальность деталей разговора гарантируется способностью собеседников к говорению в контексте] является подобающей глоссой?

Мы задаем такие вопросы, потому что из феноменов, проблематичных для собеседников, узнаем, что, например, «время», «место» и «личный состав», с помощью которых собеседники ясно проговаривают, кто, где, когда, с каких пор, давно ли, сколько еще, с кем или что, являются феноменами, вписанными в контекст. Точнее говоря, они — сущностно контекстные феномены.

Под «контекстными феноменами» мы имеем в виду, что существуют особые практики, которые: (1) устанавливают, что член делает, когда делает и опознает [факт релевантных времени, места или личного состава]; (2) делаются с формулированием или без формулирования того, которые сейчас, где, с кем, с каких пор, как долго и т. п. имеются в виду; (3) составляют работу членов, для которой [практики объективного, ясного, логичного, связного — т. е. внятного языка] являются подобающей глоссой; и (4) отвечают трем приведенным выше критериям, соответствуя следующим ограничениям (к которым мы применяем прилагательное сущностные).

1. Они служат причиной для жалоб и сетований членов; в них случаются промахи; они становятся неприятностями, затруднениями, служат подходящими основаниями для коррективного, т. е. исправительного действия.

2. Они не подлежат исправлению в том смысле, что каждая мера, которая принимается с целью достичь исправления, сохраняет в своих специфических деталях те черты, которые предполагалось исправить.

3. Они неизбежны; они неотвратимы; нет места, где можно укрыться от их использования; нет никаких мораториев на их использование и передышек; нет места в мире, где можно было бы избавиться от них.

4. Их функционирование характеризовалось программными идеалами.

5. Эти идеалы доступны как «ясные гласные правила», обеспечивающие протоколы адекватного описания (accounts of adequate description) для всех практических целей, для адекватного объяснения, адекватной идентичности, адекватной характеристики, адекватного перевода, адекватного анализа и т. д.

6. «В исследованиях практикующих логиков» для каждого идеала предусматриваются «бедные родственники»: так, индексичные выражения — бедные родственники объективных выражений; обыденное знание — бедный родственник научного знания; практики аборигенов и знания аборигенов — бедные родственники профессиональных практик и профессионального знания аборигенных дел, практик и знаний; дескрипторы Кэлвина Н. Мурса — бедные родственники множеств, категорий, классов или совокупностей из формальной логики; формальные структуры, заключенные в естественном языке, — бедные родственники формальных структур, заключенных в придуманных языках. Под «бедными родственниками» мы понимаем «сбивающие с толку, но неизбежные помехи», «малозначащие версии», «не-феномены», «не поводы для торжества», «безобразных двойников», на которых полагаются члены, дабы обезопасить притязания родственников, ушедших учиться в колледж и вернувшихся оттуда образованными. Идеалы не являются монополией академий, как и их бедные родственники не остаются в границах улиц. Всегда находясь в компании друг друга, они имеются в наличии в бесчисленных разновидностях, ибо они так же обычны, как разговор. Теоретически извлекаемые из действительности членами путем ироничного противопоставления обыденного знания и научного знания, они с трудом поддаются выявлению и словесной передаче с помощью этого противопоставления.

7. Члены единодушно признают шесть вышеприведенных характеристик специфических практик; и также они единодушны в своем использовании этих характеристик для обнаружения, осмысления, идентификации, улавливания, именования — т. е. формулирования — того или иного «смысла» практических деятельностей как «инвариантной структуры явленностей».

Речевые практики, поскольку они соответствуют таким ограничениям, неизбежно соединяются с деталями разговора, и, стало быть, речевые практики неумолимо обнаруживаются и свидетельствуются как упорядоченные детали разговора. Также, в силу соответствия таким ограничениям, речевые практики проявляют черты «независимости от производящей когорты», «инвариантности к внутренним и внешним миграциям системного персонала», «инвариантности к трансформациям контекста» или «универсалий». Они обнаруживают черты инвариантности, придавая методам членов их описуемый характер как неизбежно применяемым методам, с помощью которых детали воссоздаются, производятся, идентифицируются и опознаются как связанные друг с другом детали, как детали, находящиеся в отношениях следования, релевантности, вывода, аллюзии, референции, свидетельства, иначе говоря, как совокупности деталей, классы, множества, семейства, группы или скопления.

Члены используют эти ограничения для выявления различных способов делания [инвариантности] в практиках членов. Поскольку члены так поступают, мы будем использовать их тем же самым образом, а именно как ограничения, которым должны соответствовать речевые практики, с тем чтобы учесть эти практики как ресурсы, которыми пользуются члены для делания и опознания [рациональной адекватности естественного языка для практических целей]. Они снабжают характеристиками практики, с помощью которых члены совершают и распознают рациональный дискурс в его индексичных подробностях, а именно «практический разговор».

Что это за эти практики?⁹⁴² Мы кое-что выясним о них, если спросим о списке индексичных выражений, насколько длинным мог бы быть этот список. Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужна процедура, которая даст нам список индексичных терминов. За такой процедурой далеко ходить не надо, так как мы замечаем, что любое «одно» из свойств индексичных выражений, приведенных на с. 17-19, и любая их комбинация могут быть прочтены как предписание относительно поиска актуального случая дискурса, актуального высказывания или актуального текста.

Когда это сделано, мы наблюдаем следующее. В каждом актуальном случае дискурса можно искать индексичные термины, и каждый актуальный случай дискурса будет их предоставлять. Сколько бы ни было в актуальном тексте терминов, этот текст будет предоставлять члены⁹⁴³. Актуальное событие без текста тоже будет предоставлять члены. Любой член списка индексичных терминов может быть использован как предписание для выявления его копий. Занесение в список любой копии члена списка — адекватная процедура для выявления еще одного члена. Любая процедура нахождения члена как такового адекватна для обнаружения относительно всех терминов языка, что они члены, включая термин «все»; а значит, при обнаружении относительно всех терминов языка, что они члены, мы исследуем и используем употребление членами слова «все». «Какой-то один», «любой один» и «все» списки индексичных терминов обнаруживают те же свойства, что и отдельные члены «какого-то одного», «любого одного» и «всех» списков. Любой текст без исключения, который обследуется с помощью любого одного свойства или комбинации свойств из списка свойств индексичных терминов, будет поставлять члены в этот список. Любой текст без исключения, который обследуется с помощью одного термина или комбинации терминов из списка индексичных терминов, будет поставлять члены в этот список. Любой список индексичных терминов может расширяться до бесконечности, также как и любой список свойств индексичных терминов. Каждая процедура нахождения еще других членов и добавления их в список свойств проявляет те же свойства, что и члены, которые она находит. Каждый список свойств индексичных выражений может расширяться до бесконечности. Все, что говорилось выше в отношении «терминов», в равной степени касается «выражений» и «высказываний». Наконец, предшествующие свойства остаются неизменными для таких операций, как поиск членов списка, их опознание, сбор, подсчитывание, образование предложений с ними, перевод, идентификация или выполнение проверки или просчитывания их согласованности.

Следствия

Мы увидели, что члены делают [факт, что наши деятельности являются описуемо рациональными] и как они это делают. Мы увидели, что эта работа делается без необходимости делать формулировки; что термины, нуждающиеся в прояснении, не заменяются формулировками, которые не делают того, что делают они; что они организуемы как «машинерия» делания [описуемо рациональных деятельностей]; и что абстрактный феномен [описуемой рациональности] доступен аборигенам, этнометодологам и социальным ученым, ибо «машинерия», будучи «машинерией» членов, специфически используется для делания [описуемо рациональных деятельностей] и является тем самым частью этого феномена как аппарат его производства и опознания. Мы придали этому некоторую структуру и попытались продемонстрировать как очевидность этого, так и чрезвычайную значимость и вездесущность этого для членов.

1. Похоже, в мире нет причин выдвигать окончательные формулировки деятельностей, идентификаций и контекстов. Люди не могут без веских причин, неметодично, безальтернативно вовлекаться в делание [ясного проговаривания того, что мы делаем]. Они не могут быть заняты беспричинным, неметодичным, безальтернативным проговариванием, например, того, что «это, в конце концов, сеанс групповой психотерапии» или что «с точки зрения управленческих ролей, размер и сложность организаций возрастают, а стало быть, растут и требования, необходимые для успешного управления ими».

То, что в мире нет оснований для формулировок как серьезных решений проблемы социального порядка, имеет отношение к преобладающей в социальных науках рекомендации, что формулировки могут делаться для практических целей: осуществления эмпирического описания, достижения обоснования и проверки гипотез и всего прочего. Формулировки, следовательно, рекомендуются как ресурсы, с помощью которых социальные науки могут осуществлять строгие анализы практических действий, адекватные для всех практических целей.

Мы не говорим, будто в мире есть особое затруднение, состоящее в том, что нельзя выяснить, что именно кто-то имеет в виду — т. е. какой смысл любое данное лицо вкладывает в то, что произносится, или вкладывало в то, что ранее произносилось, — пользуясь процедурой запрашивания формулировки каждого фрагмента разговора. Мы говорим, что если формулировки рекомендуются как определяющие для «осмысленного разговора», то здесь что-то не так, поскольку «осмысленный разговор» не может иметь этого смысла. Это означает, что либо разговор бессмыслен до тех пор, пока мы не сконструируем язык, подчиненный таким процедурам, либо он вообще не может быть «осмысленным разговором» (равно как и «осмысленным действием» тоже). Мы говорим, что нам не следует предполагать, будто для того, чтобы люди в ходе своих разговоров и других обыденных деятельностей вели себя упорядоченно, они должны, среди прочего, всегда быть способны, скажем, сформулировать свои ролевые взаимоотношения и систематически ссылаться на их следствия. Ведь если в мире и в самом деле нет для этого оснований, то либо упорядоченная деятельность невозможна, либо это требование к упорядоченной деятельности в каждом конкретном случае уместно, неуместно, убедительно, абсурдно, неправомерно, правомерно и т. д.; в каждом конкретном случае это требование может формулироваться как любое из тех или других, через любую отдельную характеристику или их сочетание — для всех практических целей, но не более того.

2. С самого начала мы указывали, что формулирование может сохранять трудности с индексалами⁹⁴⁴. Мы увидели, что формулирование не может от них избавить и, более того, что индексалы вовсе не нужно спасать от затруднений. Мы увидели, что черты терминов, якобы подлежащие исправлению, вездесущи. А потому нужно учитывать тот факт, что ни одна из этих черт не нуждается в спасении от затруднений.

3. Достижение профессиональной социологии заключается в том, что она сформулировала рациональную описуемость социальных структур практических деятельностей как заповеди конструктивного анализа. Как мы уже отмечали, в формулировках конструктивного анализа социальные структуры повседневных деятельностей понимаются как состоящие из таких свойств, как единообразие, социальная стандартизация, повторяемость, воспроизводимость, типичность, подводимость под те или иные категории, описуемость обыденного поведения, разговора, территориальных распределений, мнений о той или иной вещи, инвариантных к изменению производящих их когорт. Практическая технология конструктивно-аналитического теоретизирования достигает своего апофеоза в работе Парсонса, Лазарсфельда и в методиках системного анализа RAND. Мы замечаем, что те, кто его практикуют, настаивают, что практики конструктивного анализа — достижения членов. От практиков мы узнаем, что адекватное применение его заповедей для демонстрации формальных структур, заключенных в действительных событиях, требует от членов компетентности и каким образом оно ее требует. Мы замечаем также, что детали, содержащиеся в процедурах и результатах конструктивного анализа, снабжают членов ясными «вещественными доказательствами» смутно знаемых «обстановок»⁹⁴⁵. В каждом действительном случае их использования детали, заключенные в процедурах, и детали, заключенные в результатах, снабжают членов сочетанием неизбежной, неисправимой неясности и столь же неизбежной, неисправимой релевантности. У практиков мы черпаем понимание того, что сочетание сущностной неясности и релевантности доступно только членам для производства, оценки и опознания членов. Короче говоря, от практиков конструктивного анализа мы узнаем, что наши открытия о формулировании распространимы на конструктивный анализ.

Формулирование не распространяется на конструктивный анализ как его глосса; не является формулирование и обобщением опыта анализа. Менее всего формулирование является обобщением практик профессиональных социологов. Оно распространимо в том смысле, что делание [конструктивного анализа] есть то, что делают члены, подобно [ясному и подробному проговариванию того, что именно мы делаем], [произнесению того, что имеется в виду, и имению в виду того, что произносится в немногих тщательно отобранных словах], [устранению из табличных заголовков досадных недостатков индексичных выражений], [отображению системы действительных чисел на совокупности индексичных выражений], [абстрагированию методологических парадигм от работы E.S.R.] или [логическому мышлению]. Поскольку делание [конструктивного анализа] выполняется членами, то, что мы наблюдаем относительно формулирования, наблюдается также и в практиках профессиональных социологов, делающих [конструктивный анализ]. В этой работе мы видим, как члены тщательно строят свободные от контекста описания, релевантные инструкции, ясные рассказы, убедительные афоризмы, педантичные определения обыденных деятельностей, свободные от контекста формализации естественно-языковых практик, пользуясь компетентностью членов в естественно-языковых практиках для обеспечения делания и опознания [адекватных сведений], [объективного описания], [определенной процедуры], [ясных, согласованных, убедительных, релевантных инструкций], [исчислимых разговоров] и прочего. В этой работе мы видим, как профессиональные социологи настаивают на способности членов обеспечивать эти глоссы как совместные достижения.

Машинерия глоссовых достижений профессионалов описывается лишь по минимуму теми практиками, которые описывались в предыдущем параграфе как машинерия делания членами [разумного разговора для практических целей]. Как делаются такие глоссы, не было разъяснено; мы не выходили за рамки этнографических зарисовок, доставляемых обыденными и профессиональными практиками социологии. Что представляют собой различного рода предприятия вроде [объективных социологических формулировок], [четких инструкций] и тому подобного как разговорные достижения — неизвестно.

4. Из рассмотрения работы конструктивного анализа мы узнаем, что рациональная описуемость повседневных деятельностей как практических свершений описывается членами как состоящая из практик конструктивного анализа. Из этой работы мы также узнаем, что сами такие описания являются гарантированными чертами этого практического свершения. Из их практик мы узнаем, что формальные структуры, заключенные в практиках конструктивного анализа, которые в смысле, описанном выше в одном из параграфов («Интересы этнометодологии в отношении формальных структур практических действий»), являются формальными структурами, заключенными в естественно-языковых практиках членов, не доступны методам конструктивного анализа. Мы не выдвигаем аргумента «невозможности» в смысле логического доказательства, не даем и отчета «в принципе» о конструктивном анализе. Мы не рекомендуем никаких установок, позиций или подходов к конструктивному анализу. Мы не говорим, что формальные структуры не доступны конструктивному анализу в силу усвоенной некомпетентности, хабитуальных предпочтений, материальных интересов и т. п. И прежде всего, мы не предлагаем здесь никаких советов, похвалы или критики.

Вместо этого мы указываем на эту недоступность как на феномен. Мы предлагаем наблюдение относительно этой недоступности, состоящее в том, что она инвариантна к практикам конструктивного анализа. Это не значит, что этот феномен каким-то образом не поддается попыткам конструктивного анализа. Недоступность формальных структур конструктивному анализу гарантируется его практиками, ибо он состоит из этих практик. Недоступность формальных структур — инвариантная черта любого актуального конструктивного анализа, без каких-либо исключений, каких-либо передышек, неизбежно и неисправимо. Ни один действительный случай не исключается отсюда, и неважно, насколько он мимолетен или продолжителен. Указанная недоступность протоколируется, гарантируется, делается и опознается не просто единодушно, но с требуемым единодушием каждым, кто делает социологию, или, что то же самое, каждым, кто знает, как разговаривать с другими.

То, что формальные структуры, заключенные в естественно-языковых практиках членов, недоступны методам конструктивного анализа, побуждает к изучению практического социологического мышления. Этнометодологические исследования использовали эту недоступность для вычленения того или иного «кусочка» конструктивного анализа и внимательнейшего изучения того, каким образом его достижение является для членов описуемым феноменом. Наличие этих исследований устанавливает de facto существование альтернативы другим проектам и перспективам, представленным в этой книге, ибо хотя формальные структуры конструктивного анализа недоступны конструктивному анализу, это не значит, что они ничему более не доступны; они доступны этнометодологии. То, что дело обстоит так, не столь интересно, как вопрос о том, доступны ли они только этнометодологии.

Приложение: заметки о глоссировании

Ниже приводятся примеры различных методов делания наблюдаемого/ сообщаемого понимания, т. е. понимания, доступного описанию. Они отобраны из коллекции отчетов об обыденных случаях, в которых люди, одними и теми же способами опознающие или понимающие друг друга в качестве знающих, как говорить, вовлечены в совместное имение в виду иначе, чем они могли бы это делать, ясно все проговаривая.

Эти примеры призваны специфицировать «практики глоссирования» как тему. Вышеприведенное определение используется как слабое правило, которое служит нашим интересам расширения и организации этой коллекции: поиска, выявления, исключения, рубрикации и т. д. Следует ли его толковать как слабое правило только до поры до времени? Нам, разумеется, пришло на ум, что более точное определение есть цель, заключенная в самом собирании этой коллекции. Эта цель известна тем, кто хочет, чтобы их исследования естественного языка воспринимались всерьез. Мы, конечно, тоже преследуем такую цель; но там, где речь заходит о глоссах, мы не принимаем эту цель слишком серьезно, ибо из исследования глосс и из того, что выясняется о практиках глоссирования, мы знаем, что такая цель не представляет интереса. Интересно скорее то, что такая цель недостижима. Из некоторых приводимых примеров мы это увидим. Кроме того, то, что слабое определение используется для формулирования в качестве цели сильного определения, на получение которого направлено использование слабого определения и для достижения которого слабое определение служит ресурсом, является еще одной неоправданной надеждой. Или, лучше сказать, надеждой, которая оправдывается так: некто приобретает навык, означающий признанное владение естественным языком. И это тоже представляет интерес. Еще одни свойства обеспечиваются особыми и определенными способами, которыми эта цель не может быть достигнута, и, видимо, сводятся к следующему: определенность практик глоссирования доступна для изучения независимо от того, отсутствуют ли определения, являются ли они слабыми, произвольными и т. д. Мы обнаруживаем это как повторяющееся «логическое» свойство. Оно вызывает у нас острый интерес, и мы выискиваем его везде, где только можно.

Возможно, практики глоссирования могут быть личностно особыми. У нас нет на этот счет определенного мнения. Во всяком случае, примеры были отобраны так, чтобы проиллюстрировать несколько различающихся способов, с помощью которых их производство организуется как совместное практическое свершение. Например, глоссу Ричардса образует метод, посредством которого еще-нуждающиеся-в-понимании тексты восполняются неизвестными способами достижения определенного смысла, где делающим это не нужно отчитываться себе о способе достижения какого бы то ни было определенного смысла, к которому приводит этот процесс, и не возникает нужды в том, чтобы они такой отчет предоставляли. Две вариации, имеющие отношение к этой тематической характеристике, обеспечиваются макетами и теми случаями, когда определения используются в первом приближении к более строгим.

Макеты. Можно купить пластмассовый двигатель, который расскажет кое-что о том, как работают двигатели в автомобилях. Пластмассовый двигатель содержит в себе некоторые свойства автомобильного двигателя. Например, он будет показывать, как движутся поршни относительно коленчатого вала, как их движение совмещается по времени с порядком работы цилиндров и т. д. Как мы увидим, здесь интересно и важно, что пользователь, чтобы заставить поршни работать, должен вращать пальцем маховик.

Назовем пластмассовый двигатель описанием наблюдаемого положения дел. Мы предлагаем следующие наблюдения касательно черт этого описания. Во-первых, самим способом, которым оно обеспечивает точную репрезентацию черт действительной ситуации, и самим способом, которым оно обеспечивает точную репрезентацию некоторых отношений и некоторых черт наблюдаемой ситуации, оно создает также специфически и намеренно ложное представление о некоторых существенных чертах данной ситуации. Во-вторых, создавая это намеренно ложное представление, оно предусматривает, что намеренно ложные представления должны присутствовать, дабы данное описание трактовалось как описание этой ситуации. В-третьих, благодаря этому ложному представлению пользователь описания говорит, что описание «похоже» на ту ситуацию, для репрезентации которой он хочет им воспользоваться. В-четвертых, знание тех способов, которыми описание — пластмассовый двигатель — создает ложное представление, является для пользователя средством контроля над тем, можно ли использовать его как описание действительной ситуации. В-пятых, макет — пластмассовый двигатель — в совокупности его особых, действительных черт, какими бы они ни были и для каких бы целей они ни использовались, целиком и полностью понимается пользователем как то, что имеет статус руководства для практических действий в реальной ситуации, в чем бы оно ни заключалось в конкретном случае, когда пользователь должен управиться с действительным двигателем. В-шестых, это намеренное использование является исключительно делом выбора пользователя, когда он сам для себя принимает решение об адекватности макета и о том, как им правильно пользоваться. И, наконец, его использование сопровождается готовностью пользователя всякий раз, когда он сталкивается в действительной ситуации с некоторой чертой, которую макет ложно представляет, отдавать приоритет действительной ситуации и оставлять макет таким, какой он есть, без настоятельного побуждения его исправить.

Определение в первом приближении напоминает глоссу Ричардса и макеты, давая еще один способ осуществления узнаваемой определенности разговора без уточнения того, как эта определенность достигается.

Определения в первом приближении встречаются в статьях, когда автор в начале статьи дает определение, сопровождаемое просьбой, чтобы на какое-то время простили его произвольность, и указанием на то, что он пока не будет (по тем или иным причинам) определять его точнее, но если читатель допустит его предварительный характер, то он, развернув свои аргументы, даст позже второе определение, которое можно будет подставить на место первого.

Следующий пример такого определения добавляет еще одну черту. Он был выбран, поскольку дает читателю наглядный пример того, как достигается определенность разговора, хотя при этом сущностно не уточняется, как именно эта определенность разговора делается.

Примем нижеприведенное как определение «глоссирования» в первом приближении.

Я хочу говорить о лицах, знающих, как разговаривать, — т. е. говорящих на некотором языке, — втянутых в текущем взаимодействии в многочисленные практики имения в виду иначе, нежели путем ясного проговаривания. Я хочу объединить эти их практики с помощью термина «глоссирование». До поры до времени я хочу пользоваться этим определением как правилом, позволяющим выявлять релевантные реальные случаи, в которых можно искать проявления глоссирования, и дающим возможность сравнивать эти проявления, описывать их, группировать, раскладывать по рубрикам, озаглавливать и т. д. Более точное определение будет трактоваться как цель наших изысканий. Поскольку в ходе нашего предприятия по сбору данных мы больше узнаем о том, для говорения о чем я использую термин «глоссирование», и получаем возможность придать предмету своего внимания больше определенности, мы перепишем определение так, чтобы сформулировать исходя из проявлений и размышлений, вызванных ими, их сущностные черты и сущностные связи между этими чертами.

Когда с помощью этого определения исследуются в поисках возможных проявлений действительные случаи, определение используется до бесконечно специфицируемой глубины его замкнутости в самом себе. Мы также замечаем, что никакие антиномии не блокируют и не затемняют его смысл; равно как нас нисколько не смущает «глубина» его рекурсивности.

Антропологические цитаты. После полевого исследования антрополог возвращается со своими блокнотами в компанию коллег по профессии. Проведя некоторое время в поле, он сталкивается с задачей превратить свои тексты в профессионально приемлемый отчет. Например, Мэннинг Нэш⁹⁴⁶ напоминает своим студентам на семинарах о неразделимых свойствах критики и полевой работы. В один прекрасный день каждый из них, в свою очередь, вернется из чужого и незнакомого общества и должен будет сообщить о своих открытиях в связных повествовательных предложениях. Антропологу надо будет детально записать то, что он узнал от тамошних жителей, для которых он скорее всего был чужаком в том решающем смысле, что на протяжении месяцев, а возможно и всего его пребывания там, их язык мог оставаться за пределами его контроля. Ему не нужно приводить отчета о том, как были собраны его полевые заметки. Лишь изредка антропологи связывают свои заметки и то, как они были собраны, дополнены, проанализированы, переписаны и иным образом использованы, с обстоятельствами их пребывания в поле как конституирующими чертами этих обстоятельств. Еще реже они сообщают о том, как заметки были превращены в отчет, предназначенный для прочтения коллегами по профессии. Тем не менее «то, как это делается» трактуется всеми — и самим автором, и его коллегами — как контингентно описуемое во всех случаях, когда делается «запись», и во всех случаях, когда отчет читают и обсуждают. В связи с такими обстоятельствами профессиональной работы использование антропологических цитат является интересной и релевантной практикой глоссирования.

Процедура отчета в антропологических цитатах следующая. Антрополог переписывает тексты как отчет, пользуясь процедурой, которую он называет «записью». Основная задача, выполняемая записью, — предложить описание того, о чем действительно, а не предположительно говорили, в его трактовке, туземцы на языке, на котором они говорили, притом что антрополог не может и не будет говорить окончательно и во всех деталях, о чем реально они говорили. Этим способом он сообщает коллегам, что именно так вот они рассказывали. Так, например, он цитирует туземцев, пользуясь их туземными терминами, и трактует эти термины с помощью «глоссария». Иначе говоря, он рекомендует коллегам, что своими переводами туземных терминов он будет иметь в виду то, о чем туземцы действительно говорили, что он будет трактовать туземцев и их практики как высший авторитет, хотя что именно в них содержится выходящего за пределы того, что он написал, он сказать не может и говорит, что не может. Автор имеет в виду то, что реально имеет в виду туземец, но при этом автор предпочитает осторожность в ясном словесном уточнении того, «что туземец реально имеет в виду». Это дальнейшее «то, что туземец реально имеет в виду», инкорпорируемое в отчет как сделанный профессионалом пересказ сообщения туземного информатора, глоссируется по всему отчету, поскольку оно всегда оказывается под рукой благодаря работе профессионально не уточненных методов авторства и чтения.

Поскольку дело касается профессионалов, практики антропологического глоссирования обеспечивают антропологов практиками и обстоятельствами, которые отличают их от других профессионалов. Профессиональная ассоциация образуется наличием компетентных читателей и не проясненных обстоятельств, которые этот род писательства глоссирует. Посредством членства в ассоциации смысловая определенность и фактичность такого отчета тесно связываются с разговорными средами, разговорными средствами, разговорной «машинерией», в которой и с помощью которой то, что действительно, а не предположительно сообщается, будет «увиденным для проговаривания», чтобы его затем можно было ясно и недвусмысленно записать.

Удостоверение события, которого вы не добивались, иллюстрирует практику, посредством которой определенность раскрывается в рамках графика разговора, и здесь интересно то, что определенность раскрывается при помощи разницы между временным упорядочением производства события и описуемым временным упорядочением произведенного события. Выглядит эта практика следующим образом. Вы беседуете с другим человеком. Этот человек смеется. Какое-то мгновение вы удивлены, так как не собирались шутить. Поскольку вы слышите, как этот человек смеется, вы улыбаетесь, дабы придать смеху другого человека свойство, состоящее в том, что его смех обнаружил ваше остроумие, но скрываете тот факт, что другой человек, засмеявшись, дал вам возможность «претендовать на заслугу», к которой вы не стремились.

Глосса Роуза. Профессор Эдвард Роуз, коллега из университета штата Колорадо, сообщает о практике, в которой умышленно используется свойство, состоящее в том, что определенность обусловленных обстоятельствами деталей образуется из их следствий. Он следующим образом использует это свойство для выявления с определенностью того, что он до этого делал.

По прибытии в город, которого Роуз никогда прежде не видел, его встречает в аэропорту принимающее лицо. В то время как они едут домой, Роуз [глядит] в окно — то есть после делания [смотрения вперед] делает [смотрение на что-то убегающее вдаль], поворачивая голову по мере движения автомобиля. Перед Роузом стоит задача заставить партнера объяснить ему, на что он глядел. Делание заслуживающих внимания деталей [смотрения вперед] и [смотрения на что-то убегающее вдаль] и их серийное упорядочение представляют самую суть дела и составляют хитрость Роуза. Продолжая делать [выглядывание в окно], Роуз замечает: «Он определенно изменился». На это его хозяин может сказать что-то вроде: «Прошло десять лет, прежде чем они перестроили квартал после пожара». Сказав: «Он определенно изменился», — Роуз обнаруживает в ответе и с помощью ответа, о чем он, Роуз, говорил в первом случае. Выяснив это, он формулирует далее совместное осмысленное содержание, которое обе стороны случайно делают узнаваемой, актуальной, ясно слышимой спецификой в ходе разговора: «Да что вы говорите! И во сколько же это обошлось?»