I stared at him and made no answer.

He extended a thin white hand (он протянул тонкую белую руку) and spoke in almost a complaining tone (и заговорил почти жалобным тоном).

“Why are these things permitted (почему это происходит; to permit — позволять, разрешать; давать возможность)? What sins have we done (что за грехи мы совершили)? The morning service was over (утренняя служба закончилась), I was walking through the roads to clear my brain for the afternoon (я прогуливался по дороге, чтобы освежить голову: «прочистить мозги» перед обедней), and then — fire, earthquake, death (и вдруг — огонь, землетрясение, смерть)! As if it were Sodom and Gomorrah (как будто Содом и Гоморра; as it were — как будто, так сказать)! All our work undone, all the work (все наши труды пошли прахом: «погублены», все труды; to undo — развязывать, расстегивать; разорять, губить) —— What are these Martians (что они /из себя представляют/, эти марсиане)?”

“What are we?” I answered, clearing my throat (а что мы? — ответил я, прочищая горло).

He gripped his knees and turned to look at me again (он обнял колени и, повернувшись, снова взглянул не меня). For half a minute, perhaps, he stared silently (с полминуты, наверное, он молча вглядывался в меня).

“I was walking through the roads to clear my brain (я прогуливался по дороге, чтобы освежить голову),” he said. “And suddenly — fire, earthquake, death (и внезапно — огонь, землетрясение, смерть)!”

He relapsed into silence (он снова замолчал; to relapse — снова впадать в какое-л. состояние), with his chin now sunken almost to his knees (/при этом/ его подбородок опустился почти до колен; sunken — впалый, запавший; опущенный; to sink — опускаться, погружаться).

extend [Ik'stend], earthquake ['q:TkweIk], throat [Trqut]

He extended a thin white hand and spoke in almost a complaining tone.

“Why are these things permitted? What sins have we done? The morning service was over, I was walking through the roads to clear my brain for the afternoon, and then — fire, earthquake, death! As if it were Sodom and Gomorrah! All our work undone, all the work — What are these Martians?”

“What are we?” I answered, clearing my throat.

He gripped his knees and turned to look at me again. For half a minute, perhaps, he stared silently.

“I was walking through the roads to clear my brain,” he said. “And suddenly — fire, earthquake, death!”

He relapsed into silence, with his chin now sunken almost to his knees.

Presently he began waving his hand (вскоре он начал размахивать рукой; to wave).

“All the work — all the Sunday schools (все труды, все воскресные школы) — What have we done — what has Weybridge done (что мы /такого/ сделали, что Уэйбридж сделал)? Everything gone — everything destroyed (все разорено, все разрушено; done — умерший, ушедший /из жизни/; разоренный). The church! We rebuilt it only three years ago (церковь! мы отстроили ее только три года назад). Gone! Swept out of existence! Why (разрушена! уничтожена до основания! почему = за что)?”

Another pause, and he broke out again like one demented (еще одна пауза, и он снова продолжал, как сумасшедший; to break out — выламывать; разразиться).

“The smoke of her burning goeth up for ever and ever!” he shouted (дым от ее пожара да будет во веки веков возноситься вверх, — кричал он; -eth /суффикс/ — образует глагол третьего лица ед. числа настоящего неопределенного времени /уст./; for ever and ever — до бесконечности, вечно, вовек).

His eyes flamed (глаза его горели), and he pointed a lean finger in the direction of Weybridge (и он указал худым пальцем в направлении Уэйбриджа).

By this time I was beginning to take his measure (к этому времени я /уже/ начинал кое о чем догадываться; to take smb.’s measure — присматриваться, приглядываться; раскусить /кого-л./). The tremendous tragedy in which he had been involved (ужасная трагедия, в которую он был вовлечен) — it was evident he was a fugitive from Weybridge (было очевидно, что он — беженец из Уэйбриджа) — had driven him to the very verge of his reason (довела его до безумия: «довела до самой грани здравомыслия»; reason — причина, основание; разум, здравомыслие).

presently ['prez(q)ntlI], destroy [dIs'trOI], finger ['fINgq]

Presently he began waving his hand.

“All the work — all the Sunday schools — What have we done — what has Weybridge done? Everything gone — everything destroyed. The church! We rebuilt it only three years ago. Gone! Swept out of existence! Why?”

Another pause, and he broke out again like one demented.

“The smoke of her burning goeth up for ever and ever!” he shouted.

His eyes flamed, and he pointed a lean finger in the direction of Weybridge.

By this time I was beginning to take his measure. The tremendous tragedy in which he had been involved — it was evident he was a fugitive from Weybridge — had driven him to the very verge of his reason.

“Are we far from Sunbury (мы далеко от Санбери)?” I said, in a matter-of-fact tone (спросил я обычным тоном = не подавая виду; matter-of-fact — сухой, прозаичный).

“What are we to do?” he asked (что мы должны = что нам теперь делать). “Are these creatures everywhere (неужели эти существа повсюду)? Has the earth been given over to them (неужели Землю отдали им; to give over — передавать, вручать)?”

“Are we far from Sunbury?”

“Only this morning I officiated at early celebration (только этим утром я отправлял раннюю службу) — ”

“Things have changed,” I said, quietly (обстоятельства = ситуация изменилась, — тихо сказал я). “You must keep your head (вы не должны падать духом; to keep one’s head — сохранять спокойствие, присутствие духа). There is still hope (еще есть надежда).”

“Hope (надежда)!”

“Yes. Plentiful hope — for all this destruction (да, сильная надежда, несмотря на все это разрушение; plentiful — богатый /чем-л./, обильный)!”

I began to explain my view of our position (я начал объяснять свой взгляд на наше положение). He listened at first (сначала он слушал), but as I went on (но по мере того, как я продолжал) the interest dawning in his eyes gave place to their former stare (интерес, появившийся было в его глазах, уступил место прежнему бессмысленному взгляду; to dawn — рассветать, брезжить; пробуждаться, появляться; dawn — рассвет, утренняя заря), and his regard wandered from me (и он перестал обращать на меня внимание; to wander — бродить, странствовать; отклоняться).

“This must be the beginning of the end (это, должно быть, начало конца),” he said, interrupting me (сказал он, прервав меня). “The end (конец)! The great and terrible day of the Lord (великий и ужасный День Господень)! When men shall call upon the mountains and the rocks (когда люди будут взывать к горам и скалам; to call upon — звать, призывать) to fall upon them and hide them (/чтобы те/ пали на них и укрыли их) — hide them from the face of Him (укрыли их от лица Того) that sitteth upon the throne (кто сидит на Престоле; throne — трон; престол)!”

everywhere ['evrIweq], celebration ["selI'breIS(q)n], throne [Trqun]

“Are we far from Sunbury?” I said, in a matter-of-fact tone.

“What are we to do?” he asked. “Are these creatures everywhere? Has the earth been given over to them?”

“Are we far from Sunbury?”

“Only this morning I officiated at early celebration — ”

“Things have changed,” I said, quietly. “You must keep your head. There is still hope.”

“Hope!”

“Yes. Plentiful hope — for all this destruction!”

I began to explain my view of our position. He listened at first, but as I went on the interest dawning in his eyes gave place to their former stare, and his regard wandered from me.

“This must be the beginning of the end,” he said, interrupting me. “The end! The great and terrible day of the Lord! When men shall call upon the mountains and the rocks to fall upon them and hide them — hide them from the face of Him that sitteth upon the throne!”

I began to understand the position (я начал понимать ситуацию). I ceased my laboured reasoning, struggled to my feet (я прекратил свои заумные рассуждения, с трудом поднялся на ноги; labored — трудный, затрудненный; тяжеловесный /о стиле/), and, standing over him, laid my hand on his shoulder (и, стоя над ним, положил руку ему на плечо).

“Be a man (будьте мужчиной)!” said I. “You are scared out of your wits (вы потеряли от страха голову)! What good is religion if it collapses under calamity (что хорошего в религии, если она пасует перед бедствием; to collapse — рушиться, обваливаться; сильно ослабеть)? Think of what earthquakes and floods, wars and volcanoes (подумайте о том, что землетрясения и наводнения, войны и вулканы), have done before to men (прежде сделали людям)! Did you think God had exempted Weybridge (вы думали Бог сделает исключение для Уэйбриджа)? He is not an insurance agent (он не страховой агент).”

For a time he sat in blank silence (некоторое время он сидел молча: «в абсолютной тишине»; blank — чистый, неисписанный; полный, абсолютный).

“But how can we escape?” he asked suddenly (но как мы можем спастись? — вдруг спросил он). “They are invulnerable, they are pitiless (они неуязвимы, они безжалостны; pity — жалость).”

“Neither the one nor, perhaps, the other,” I answered (может, и ни то, и ни другое, — отвечал я). “And the mightier they are (и чем могущественнее они) the more sane and wary should we be (тем более здравомыслящими и более осторожными следует быть нам). One of them was killed yonder not three hours ago (один из них был убит вон там меньше трех часов назад).”

“Killed!” he said, staring about him (убит! — сказал он, осматриваясь вокруг себя). “How can God’s ministers be killed (как могут быть убиты посланники Божьи; minister — министр; посланник, слуга)?”

“I saw it happen,” I proceeded to tell him (я видел, как это произошло, — продолжал я рассказывать ему). “We have chanced to come in for the thick of it (нам довелось попасть в гущу /событий/; to chance — случаться),” said I, “and that is all (сказал я, — вот и все).”

religion [rI'lIdZ(q)n], calamity [kq'lxmItI], insurance [In'Suqr(q)ns]