«Так как супруга моя из страны плодородной фалисков…»

Перевод С. Шервинского

Так как супруга моя из страны плодородной фалисков⁸⁹⁸,

Мы побывали, Камилл⁸⁹⁹, в крепости, взятой тобой.

Жрицы готовились чтить пречистый праздник Юноны,

Игры устроить ей в честь, местную телку заклать.

Таинства в том городке — для поездки достаточный повод,

Хоть добираться туда надо подъемом крутым.

Роща священная там. И днем под деревьями темень.

Взглянешь — сомнения нет: это приют божества.

В роще — Юноны алтарь; там молятся, жгут благовонья;

В древности сложен он был неизощренной рукой.

Только свирель возвестит торжеств начало, оттуда

По застеленным тропам шествие чинно идет.

Белых телушек ведут под рукоплесканья народа,

Вскормленных здесь на лугах сочной фалернской травой.

Вот и телята, еще не грозны, забодать не способны;

Жертвенный боров бредет, скромного хлева жилец;

Тут и отары вожак крепколобый, рога — завитками;

Нет лишь козы ни одной — козы богине претят:

В чаще однажды коза увидала некстати Юнону,

Знак подала, и пришлось бегство богине прервать…

Парни еще и теперь пускают в указчицу стрелы:

Кто попадает в козу, тот получает ее…

Юноши стелют меж тем с девицами скромными вместе

Вдоль по дорогам ковры там, где богиня пройдет.

А в волосах у девиц — ободки золотые, в каменьях,

Пышный спадает подол до раззолоченных ног.

В белых одеждах идут, по обычаю древнему греков,

На головах пронести утварь доверили им.

Ждет в безмолвье народ блестящего шествия… Скоро!

Вот и богиня сама движется жрицам вослед.

Праздник — на греческий лад: когда был убит Агамемнон,

Место убийства его и достоянье отца

Бросил Галез⁹⁰⁰, а потом, наскитавшись и морем и сушей,

Славные эти возвел стены счастливой рукой.

Он и фалисков своих научил тайнодействам Юноны, —

Пусть же во благо они будут народу и мне!

Тристии «Будешь читать — не забудь…»

Перевод Я. Голосовкера

Будешь читать — не забудь: в этом томике каждая буква

Создана в бурные дни мною на скорбном пути.

Видела Адрия ширь, как, дрожа, в леденящую стужу,

В пору декабрьских бурь, я эти строки писал.

Помнится, Истм⁹⁰¹одолев, отделяющий море от моря,

Мы на другом корабле к дальнему берегу шли…

Верно, Киклады тогда изумлялись жару поэта:

Как он под ропот и рев моря бормочет стихи.

Дивно и мне, не пойму, как мой дар не погиб безвозвратно

В этой пучине души, в этом кипенье волны.

Плод отупенья мой жар иль безумья, не в имени дело:

Но, упоенный трудом, дух мой упавший воспрял.

Часто в дождь и туман мы блуждали по морю слепо,

Гибелью часто грозил Понт под созвездьем Плеяд,

Свет омрачал нам Боот, Эриманфской медведицы сторож,

Зевом полуночных вод нас поглощал ураган.

Часто хозяином в трюм врывалося море. Но, вторя

Ритму, дрожащей рукой стих за стихом вывожу.

Стонут канаты, скрипят под напором упорного шторма,

Вздыбился, будто гора, гребнем изогнутый вал,

Сам рулевой к небесам воздевает застывшие руки:

Кормчее дело забыл, помощи молит у звезд.

Всюду, куда ни взгляну, только смерти несметная сила.

Смерти страшится мой ум — в страхе молитвы твержу.

В гавани верной спастись? Ужасает неверная гавань.

Воды свирепы. Увы! Суша страшнее воды.

Козни людей и стихий обоюдно меня удручают.

Робко трепещет душа! Грозны — и меч и волна.

Меч! — да не жаждет ли он этой кровью поэта упиться?

Море! — не славы ль оно ищет, мне гибель суля?

Варвары слева грозят: по душе им грабеж да разбои.

Вечно на той стороне войны, да сечи, да кровь.

Моря великий покой возмущают зимние бури:

В этих свирепых сердцах волны свирепствуют злей.

Тем снисходительней будь ко мне, мой строгий читатель,

Если мой стих как стих ниже высоких похвал.

Я не в садах у себя пишу, как, бывало, писали.

Друг мой, уютный диван, где ты, опора костям?

Носит пучина меня в бледном свете полярного полдня,

Темно-зеленая зыбь брызгами лист обдает.

В злобе лютует зима, негодует завистница: смею

Все же писать под свист колких укусов-угроз.

Бьет человека зима. И пусть ее! Милости просим.

Каждому — мне и зиме — песня своя дорога.