3.2. Я и мои родители

Мои родители были очень разными людьми, что не могло не отразиться как на их взаимоотношениях, так и на моем отношении к каждому из них. Любила я их обоих, особенно в раннем детстве, безмерно, но по-разному.

С папой мне было всегда легко и радостно. Он был надежный, ласковый, все понимающий. Мы с ним составляли как бы одно целое, и я никогда не задумывалась, как мне вести себя в его присутствии. Мы могли дружно хохотать по поводу и без повода, болтать или молчать. Только ему я могла пожаловаться на то, что меня дразнят рыжей. Он был моей опорой, надежной стеной. Мне никогда в голову не приходила мысль: любит ли меня папа, это было чем-то само собою разумеющимся. К тому же сам он частенько говорил, что всегда мечтал именно о такой дочке, и что будь у меня другой цвет волос, он наверное не смог бы так крепко любить меня, как любит сейчас «свою рыжую принцессу». Я купалась в его любви и была счастлива, что у меня такой замечательный отец.

С мамой отношения складывались по-иному. Я очень любила ее, но в этом чувстве всегда присутствовал какой-то надрыв. Мама умела выстроить незримую преграду, по одну сторону которой была она, а по другую – я и папа. Она не была ни злой, ни ворчливой, никогда не ругала нас по пустякам. Она была просто недосягаемой, и мне всегда казалось, что ее любовь надо постоянно завоевывать. Рядом с мамой я всегда чувствовала себя виноватой в том, что я не такая, какой ей хотелось бы меня видеть.

Это страшно огорчало меня, и я изо всех сил старалась стать лучше, делала все, чтобы она могла мною гордиться, ведь сама-то я ее обожала и искренне считала, что она самая умная, самая красивая и вообще самая- самая. Хорошо помню, как я, будучи совсем еще малышкой, решила вымыть пол в нашей комнате, чтобы порадовать маму. С трепетом ждала я ее возвращения с работы. Но праздника не получилось. Мама посмотрела на чистый пол, потом на меня и спросила с легким удивлением: «Неужели это твоя работа? Надо же! С чего это ты вздумала заняться таким делом?». И это было все. Больше я от нее ничего не услышала.

Мама, конечно, по-своему любила меня, но мне так не хватало ее ласки, теплоты и нежности. И моя любовь не выплескивалась свободно, это была любовь ребенка, стремившегося все время стоять на цыпочках. Думаю, что и папа был примерно в том же положении. Он очень любил маму, гордился ею и заботился о ней. По выходным дням мама обычно поздно поднималась с постели. Чтобы не будить ее, папа, как только я просыпалась, тихонечко помогал мне одеться, поил чаем с бутербродом и уводил куда-нибудь на прогулку. Возвращались мы тогда, когда мама уже встала и ждала нас к завтраку. Это были хорошие минуты, все были довольны друг другом, а мама смеялась и хвалила нас.

Запомнился еще один пример папиного необычайно заботливого отношения к маме, его способности подумать в первую очередь о ней, а не о себе. Мы, все трое, впервые поехали в Крым и жили в Алуште в доме отдыха почти на берегу моря. Как и во всяком подобного рода заведении, культмассовую работу организовывал и проводил так называемый культурник. Нашего культурника звали Сашей. Это был загорелый, стройный и очень красивый молодой парень. Он умел играть на разных инструментах, прекрасно пел, втягивал отдыхающих во всевозможные игры, сыпал шутками, и сам же весело хохотал над ними. А как замечательно он плавал! Легко делал стойку и ходил на руках. Естественно, в Сашу были влюблены все девушки не только нашего, но и соседних домов отдыха. Вечерами на открытой площадке, нависавшей над морским берегом, устраивали танцы.

В первую неделю нашего пребывания в доме отдыха мы ни разу не посетили танцплощадку, а в начале второй недели мама вдруг предложила сходить туда и посмотреть, как люди танцуют, а может быть, и самим потанцевать. Когда мы пришли, танцы были уже в полном разгаре. Каково же было всеобщее изумление, когда Саша, закончив очередной фокстрот, вдруг подошел к нам, вежливо поздоровался и, заручившись папиным разрешением, пригласил маму на вальс. Наверное, это была красивая пара. Во всяком случае, папа, наклонившись ко мне, с гордостью сказал: «Смотри, наша мама танцует лучше всех». Но потом Саша стал приглашать маму еще и еще, и, в конце концов, танцевал уже только с ней.

Не знаю, что чувствовал при этом папа, только после второго или третьего танца он взял меня за руку и сказал: «Пусть мама потанцует, она это любит, а мы с тобой пойдем прогуляемся». И мы пошли по чудесной кипарисовой аллее, ведущей к морю. Молча подошли мы к самому берегу моря. Оно было тихим, чуть слышно дышало, и только легкие волны одна за другой набегали на песок. И, наконец, чудо из чудес: длинная, ровная лунная дорожка на темной воде. Папа продолжал молчать, и я спросила его с беспокойством: «Что с тобой? Тебе плохо?» «Да нет же, - улыбнулся он, - просто кругом такая красотища, что и разговаривать не хочется».

Когда мы вернулись домой, мама была уже там. Надо отдать ей должное, на танцы она больше не ходила. Между тем, я сама была свидетельницей, как Саша несколько раз подходил к ней и спрашивал, почему ее не видно на танцплощадке. Мама только смеялась и обещала когда-нибудь туда заглянуть, но так ни разу и не заглянула. Наверное, почувствовала, что папе эти ее танцы не по душе.

Несмотря на разницу характеров, семья наша была дружной, любящей. Мне очень повезло, что годы моего детства прошли в такой атмосфере, что обо мне заботились, делами моими интересовались, и в то же время предоставляли достаточно свободы в выборе занятий, и никогда не принуждая делать то, к чему не лежала душа моя.