2.4. Михаил Максимович и Ирина Дмитриевна

Итак, Женя Штейн подвела меня к двери класса, где уже собрались мои будущие одноклассники. «А вот и наш учитель идет», — шепнула мне Женя и юркнула в класс. К классной комнате приближался совсем молодой человек в белой рубашке с отложным воротом. Такой фасон назывался «апаш» и только-только входил в моду. В руке он держал портфель, а подмышкой журнал. Уже потом я разглядела, каким красивым был мой учитель: высокого роста, стройный, с темными слегка вьющимися волосами и карими смеющимися глазами. Но самым главным в его внешности была ослепительная улыбка. Все это я увидела позже, а пока стояла перед ним с понурой головой и дрожала. Склонившись ко мне, он спросил: «Что, трусишь?» и шутливо добавил: «Не бойся, не съедят тебя, я не позволю». Затем, взяв меня за плечи, он тихонечко толкнул дверь, и я, маленькая и рыжая, оказалась под прицелом любопытных глаз учеников второго класса, которых мне предстояло завоевать.

Михаил Максимович подвел меня к своему столу и сказал: « А у нас новенькая. Сейчас она сама вам расскажет, как ее зовут, где она раньше училась и почему опоздала на целую неделю к началу учебного года». Я отвечала довольно внятно, и ему это, как мне показалось, понравилось. «Ну, что же, — заключил он, — причина уважительная, но опоздание есть опоздание и мы наложим на тебя штраф». Я насторожилась. «Ребята, — обратился к классу учитель, — кто из вас был в Крыму, пусть поднимет руку». Поднятых рук не было. «Придется тебе, Галя, рассказать нам о Крыме и море, это и будет твоя плата за опоздание. А сейчас подумаем, куда тебя посадить». И тут Женя подняла руку и попросила: «Посадите ее со мной». Я тоже хотела сидеть с Женей. Но учитель, на минутку задумавшись, сказал: «Уж больно ты маленькая, ничего не увидишь за головами ребят». Потом подошел к первой парте, где сидели тоже не больно-то высокие мальчики, и произнес: «Вы же у нас богатыри, вам отовсюду видно будет, давайте уступим девочкам ваше место». Богатыри не возражали, и мы с Женей заняли парту около стола учителя. До окончания школы я так и сидела на первой парте как самая маленькая в классе. Подросла я, будучи уже студенткой университета. Неожиданно на первом курсе стала заметно прибавлять в росте, а к концу второго выросла до 158 см. – средний рост, по меркам того времени. Тем более что высокие девушки в ту далекую пору вовсе и не ценились.

Усевшись за партой, я сцепила руки за спиной, выпрямилась, и замерла. В середине урока ко мне подошел Михаил Максимович и тихонько спросил: «Ты что сидишь, как неживая? Руки-то еще не заболели?» Я объяснила, что нас так учила Софья Моисеевна. Видимо, не желая подводить хоть и незнакомую, но все же учительницу, он стукнул себя по лбу (была у него такая привычка) и, засмеявшись, сказал: «Как это я забыл, что в первом классе учат только так и сидеть. Но ты теперь уже во втором классе, и я разрешаю тебе класть руки на парту или на колени, можешь даже потрясти ими. Будь посвободнее, а не то скоро устанешь». И опять засверкал своей белозубой улыбкой. С этого момента и уже навсегда сердце мое было отдано нашему замечательному учителю.

Мне очень хотелось как можно лучше рассказать о поездке в Крым. Донимала родителей репетициями, но Михаил Максимович все не вызывал и не вызывал меня. Наверное, забыл, думала я с грустью. Но ничего-то он не забыл, просто давал мне освоиться в новой обстановке. Наконец, дней через десять он начал урок с таких слов: « Помнится мне, что за Галей имеется долг. Сегодня мы ее послушаем, и вы сами решите, спишем мы ей штраф за опоздание или заставим еще поработать». Как уж там я рассказывала, судить не берусь. Но в классе было тихо, и на вопрос учителя относительно наложенного на меня штрафа все дружно закричали: «Простить, простить!». На перемене меня расспрашивали, видела ли я пароходы, ловила ли крабов, набрала ли морских камешков, как выглядят медузы и о многом другом, теперь всего не припомнишь. Так состоялось мое вхождение в ребячий коллектив.

Не могу сказать, имел ли наш учитель высшее образование. Скорее всего, нет. Полагаю, что он окончил или педагогическое училище, или какие-то курсы. Отслужив в армии, пришел в нашу школу за год до моего в ней появления и с классом работал, следовательно, второй год.

Михаил Максимович обладал великим и редким даром Учителя. Основу этого дара составляла подлинная, чуждая малейшего притворства и фальши любовь к детям. На его уроках всегда было интересно, а зачастую и весело. Он все время включал нас в работу. Проверив тетрадки с домашними заданиями, он писал на доске несколько слов с допущенными в заданиях ошибками, после чего предлагал нам их исправить. Заодно мы ненавязчиво, но крепко запоминали правила правописания. В тетрадках мы находили двустишия-экспромты. Например: «Школьник! В слове МОЛОКО, напиши не А, а О». Стихи, что и говорить, простенькие, но они помогали не делать ошибок при написании трудных слов и усваивать разницу между произношением и написанием. Нам это нравилось: и не обидно, и интересно, и запомнить легко. После раздачи тетрадок в классе стоял шумок: «Что тебе написал Михал Максимыч? А тебе?».

Военную службу Михаил Максимович проходил на восточной границе и рассказывал нам о пограничниках, об их верных друзьях — сторожевых собаках, о ночных дозорах. Говорил и о том, как трудно было привыкать к строгой армейской дисциплине и четкому исполнению приказа «Тревога», когда ночью спавшие бойцы должны были в течение считанных минут вскочить с постели, надеть обмундирование, взять оружие, выбежать из казармы, построиться и ждать дальнейших распоряжений командира. Сложно было, особенно поздней осенью и зимой, лежать несколько часов в дозоре, затаившись, зорко вглядываясь в приграничную полосу. «Чтобы стать хорошим красноармейцем, — учил нас Михаил Максимович, — надо быть сильным, ловким и выносливым». Такими хотел он видеть и своих учеников.

Казалось, учитель никогда не устает от нас. Даже во время перемен он по большей части бывал среди детей. В теплые дни весны и осени, когда нас во время большой перемены выпускали в школьный дворик, затевал разные игры и спортивные состязания, и сам играл охотно и с азартом. Собственно, удивительного-то во всем этом ничего и нет. Просто его призванием было учительство. Но так ли это просто? И много ли тех, о ком можно с уверенностью сказать: он на своем месте?

А между тем это люди счастливые, невзирая на их скромное материальное положение и не слишком блестящие карьерные показатели. Ни деньгами, ни мишурой общественного признания, ни успешным продвижением по карьерной лестнице не заменить той радости и удовлетворения, которые дарит нам судьба в часы творческих прозрений, удачных находок и хорошо выполненной работы. На протяжении своей жизни я встречала немало людей, увлеченных своим делом, живущих в постоянном поиске, поднимающихся все выше по ступеням роста, Таким был мой рано ушедший сын Андрей. Помню, как он сник, когда ему в силу ряда обстоятельств, пришлось оставить интересную работу и заняться другим делом, которое его не увлекало и не давало простора для самовыражения.

Тот же негаснущий огонек творчества и постоянного стремления к новому присущ его вдове, а моей невестке, красавице и умнице Гале. Как бы хотелось, чтобы этот огонек вспыхнул и во внуке моем Антоне.

Не считаясь со своим временем, Михаил Максимович ходил с нами в Парк культуры им. Горького, в зоопарк, в Детский театр. Когда мы учились в третьем или четвертом классе, было организовано посещение Малого театра. Тогда всех школьников «пропускали» через фонвизинский «Недоросль». На следующий день Михаил Максимович спросил меня, понравился ли мне спектакль. Я честно ответила, что театр очень понравился, а пьеса нет, потому что все там выдумано, и таких дураков в жизни не бывает. Михаил Максимович очень смеялся, прямо-таки хохотал, запрокидывая голову. А потом посерьезнел, вздохнул и прошептал мне на ухо: « Открою тебе секрет, есть дураки и почище Митрофанушки, только они, в отличие от него, ловко притворяются умными. Вот они-то наиболее опасны. Так что учись различать. А спектакль замечательный. Вот посмотришь еще разок и согласишься со мной».

Между прочим, водили нас всюду бесплатно; не припомню случая, когда устраивались бы какие-то поборы с родителей или нам предлагали принести деньги в школу для приобретения билетов на спектакли и экскурсии. Кстати сказать, учебники выдавали в конце года тоже совершенно бесплатно. Правда, они были подержанными, т.к. переходили от старшего класса к младшему. Надо было аккуратно обернуть бумагой каждую книгу и пользоваться ею очень бережно, памятуя о том, что она должна послужить еще и твоему младшему собрату.

Михаил Максимович был романтиком. Он немало поездил по стране, любил рассказывать об увиденном и рассказчиком был замечательным. Почти все отпускное время посвящал, как он выражался, бродяжничеству по городам и весям. И рассказывал об этом так красочно, так поэтично, а главное, с такой искренней любовью к родной стране, ее удивительной природе и людям, строящим плотины и мосты, работающим на заводах и полях, что мы замирали от восторга. Увлекаясь, он увлекал нас. Мы воочию видели бесконечные таежные заросли, кедровые рощи, сопки и гейзеры, быстротечный Амур и могучие сибирские реки. А родная Волга и с детства вроде бы знакомые нам березовые и дубовые рощи, несказанную прелесть которых мы только сейчас ощутили!

Как-то Михаил Максимович, обращаясь к нам, сказал: «Вы знаете, что в нашей стране есть леса, реки, горы. А что еще?» Мы наперебой начали перечислять: моря, озера, сопки, степи. Вдруг один из мальчиков выкрикнул: «Нет пустынь и океанов». «Ошибаешься, братец, — засмеялся учитель, — и пустыня у нас есть, называется Кара-Кум, и океанов два. И один из них - Великий. А в горах и глубоко под землей скрываются несметные богатства: уголь и нефть, железо и медь, золото, серебро, драгоценные камни. Ни в одной другой стране нет таких богатств. Но добыть их нелегко. Вот вырастете, выучитесь, и тогда одни из вас займутся разведыванием скрытых залежей, другие их добычей, третьи — пойдут на заводы, где выплавляют сталь, обрабатывают металл, четвертые будут создавать из этого металла станки, делать машины, самолеты, тракторы, танки. Такая вот цепочка может получиться из одного только нашего класса. А ведь, сколько в стране таких классов!»

Учитель как бы делился с нами заветными чувствами и мыслями. Запомнилась, например, такая фраза, которую он произносил неоднократно: «Подумайте, ребята, как же нам всем повезло, что мы родились в этой стране». И никакой патетики, ни тени притворства. Еще толком не понимая, что такое патриотизм, мы угадывали, что речь идет о чем-то очень важном, и эти слова волновали, западали в память и в сердце.

Михаила Максимовича восхищали просторы нашей страны. Он вспоминал, как целую неделю ехал в поезде с Дальнего Востока до Москвы, и возвращался к той же мысли, когда женский экипаж самолета «Родина» совершил свой знаменитый перелет. Гризодубова, Осипенко и Раскова установили мировой рекорд дальности перелета для женщин, пролетая только над территорией СССР. Какова же эта территория, если, не покидая ее пределов, возможно установить такой рекорд!

Натура романтическая, Михаил Максимович превыше всего ценил героев и героические поступки. Он сам жил в мире героев. Мир этот был заселен воинами, летчиками, полярниками, любимыми писателями, актерами, знаменитыми шахтерами, ткачихами, строителями метрополитена – кто совершал подвиги в бою, труде, науке или на сцене. Его любимыми героями были Чапаев, Чкалов и О.Ю. Шмидт. А любимыми писателями — Горький, Гайдар, Н. Островский, Жюль Верн. Сохранял он и детскую привязанность к книгам Дюма. Из литературных героев его кумирами были Корчагин, Овод, Данко, капитан Немо и, конечно, персонажи гайдаровских книг.

Жизнь в то время при всех ее сложностях и скудном быте создавала благоприятную почву для героизма. Страна была большой стройкой. Из разных мест шли рапорты о завершении строительства новых предприятий, электростанций, в кратчайшие сроки возводились города, такие как Комсомольск-на-Амуре, Магнитогорск и многие другие. А освоение Севера и тундры! Перелет в Америку через Северный полюс! Вся страна знала и любила своих героев. Для массовой психологии были характерны уверенность в возможности построения нового, справедливого, процветающего общества и надежда на скорое осуществление грандиозных планов переустройства мира. Ради этого стоило пренебречь временными трудностями, дерзать и работать не покладая рук.

В те дни, когда радио приносило вести о новых трудовых свершениях или покорении воздушных, ледниковых и морских стихий, в школе был праздник. Все обменивались новостями, поздравляли друг друга. Это был естественный порыв: победа воспринималась в качестве общего достижения, входила во всенародную копилку, она приближала то самое будущее, в которое так верили и которое ждали с таким нетерпением.

На уроках чтения мы не ограничивались прочитыванием вслух и пересказом текстов из «Книги для чтения», входивших в обязательную программу. Михаил Максимович находил десятки способов показать и убедить нас в том, что чтение — замечательное, интересное занятие. В школьной библиотеке были в основном книги, входившие в школьную программу, но в каждом районе работали неплохие детские библиотеки. Многие из нас стали их постоянными читателями. До сих пор я с благодарностью вспоминаю приветливых библиотекарей, стремившихся разыскать нужную книгу, подобрать что-то занимательное и ввести нас в прекрасный мир под названием «Книга».

Во втором классе Михаил Максимович рассказывал и читал нам преимущественно сказки, вначале народные, а затем и авторские: Братьев Гримм и моего навеки любимого Андерсена. Тогда же познакомил он нас и с Мальчишом-Кибальчишом. В третьем, наряду с прочим, мы одолели «Военную тайну» всю целиком, в четвертом – «Школу». Тогда же наш учитель с необычайным воодушевлением прочел нам из Горького «Данко» и «Сердце матери». Жюля Верна и Войнич он кратко пересказывал, и хотя я к этому времени уже прочла эти книги, слушать его было все равно интересно.

Иногда, в самом конце последнего урока мы вместе с учителем пели песни, преимущественно из тех, что были у всех на слуху. Их часто передавали по радио, распевали во время демонстраций и в дружеских компаниях: «Широка страна моя родная», «По долинам и по взгорьям», «Если завтра война, если завтра в поход» и др. Петь старались тихо, чтобы не мешать занятиям в соседних классных комнатах. Мне больше всего нравилась песня про молодого бойца, сраженного в сердце вражеской пулей. Когда мы доходили до слов: «И упал он у ног вороного коня и закрыл свои карие очи», в горле начинало щекотать от слез.

Однажды, когда мы допели эту песню, Михаил Максимович сказал: «Да, много молодых красноармейцев жизнь свою отдали, чтобы всем нам хорошо жилось, и чтобы вы могли учиться. А как вы думаете, что бы сказал погибший боец, если бы увидел, что кое-кто из вас мало читает, плохо выполняет домашние задания, на уроках не работает, а ворон считает?». Мы сидели притихшие. Жаль было молодого бойца, и стыдно было, что мы какие-то не такие, как ему мечталось.

После очередных летних каникул Михаил Максимович рассказал нам о своей поездке на Украину. Жил он там вместе с другом на хуторе в беленькой, чистенькой мазанке. Вечерами любили они уходить далеко в степь, ложились навзничь на землю и затихали. Прогретая жарким солнцем земля испускала накопленное за день тепло, кругом тихо-тихо, только легкий ветерок слегка шелестит высокими травами. Но главное — небо. Оно огромное, черное и все расцвечено яркими большими звездами, каких не увидишь в наших краях. Звезды сияют так низко, что, кажется, протяни руку и поймаешь на ладонь одну из них. Хорошо! Вдруг наш учитель остановился, привычным жестом шлепнул себя по лбу и сказал: «Все. На следующей неделе идем в планетарий». «Ура!», — закричал весь класс, хотя многие из нас смутно представляли, что такое планетарий.

И вот мы в планетарии. Странное здание с крышей куполом. Внутри похоже на цирк. Стулья с высокими, слегка откинутыми назад спинками. Вдруг свет погас, и над нашими головами раскрылось неописуемо прекрасное черное небо, сплошь усеянное звездами. Все так, как рассказывал Михаил Максимович, но еще лучше, еще красивее. Лектор показывал и называл созвездия, наиболее крупные звезды, которые, к нашему изумлению, тоже имели имена. Он нажимал то на один, то на другой рычаг, и небо двигалось, поворачивалось, а мы оказывались то в южном, то в северном полушарии. Северная медведица и Полярная звезда уступали место созвездию Южного креста. Это было потрясение.

Покидали мы планетарий непривычно тихо, никто никого не толкал, никто не кричал. Мы даже не обменялись впечатлениями и молча разошлись по домам. Мы вдруг почувствовали, что прикоснулись к чему-то великому, к тайне. Мы тогда не могли знать, что над разгадкой этой тайны, имя которой — вечность и бесконечность, трудились и склоняли головы перед ее непостижимостью лучшие умы человечества. Много лет спустя, читая знаменитое положение Канта о звездном небе над головой и нравственном законе в сердце, я живо вспомнила свое первое детское впечатление от открывшегося перед нами величия мира.

Что же касается меня, то я постепенно изживала свои комплексы. Школа помогала мне в этом. Избранная мною тактика — быть умной, если уж не дано быть красивой, как ни странно, приносила свои плоды. Довольно скоро я стала, а потом прочно закрепила за собой «титул» лучшей ученицы класса, а затем и школы.

Но я вовсе не была карикатурной отличницей и никогда не сидела над уроками до посинения, лишь бы получить заветное «отл». Домашние задания выполняла очень быстро, а оставшееся свободное время почти целиком посвящала чтению и решению задач, то есть занималась тем, что интересовало. По остальным предметам отличные оценки появлялись как бы сами собой, без особых усилий с моей стороны.

В нашей, да и не только нашей, школе существовал следующий порядок: отстающих учеников прикрепляли к хорошо успевающим ребятам, чтобы те помогли им подтянуть «хвосты». У меня всегда было двое-трое отстающих, за которых я несла ответственность, и готова была сидеть с ними хоть до закрытия школы, чувствуя себя учительницей. К сожалению, среди них были и отпетые лодыри, которые только и мечтали поскорее выскочить на улицу и затеять какую-нибудь игру. В таком случае я предлагала им позаниматься до начала уроков и приходила в школу всегда первой. Позже являлись подопечные с кислым невыспавшимся видом, так что ждать их порою приходилось по 15— 20 минут. Но были и такие ребята, которым действительно с трудом давалась математика, физика или грамматика. Учебный материал нужно было повторять много раз. В конце концов, они все же усваивали его, и это становилось нашим общим праздником.

Кроме того, я приносила в класс книги, которые покупал мне папа, а также журналы «Костер» и «Пионер», которые выписывали для меня родители. А когда в «Пионерской правде» начали печатать с продолжением «Приключения Буратино», весь класс ждал, когда я принесу очередной номер газеты. Делала я все это с большим удовольствием, мне с раннего детства всегда хотелось поделиться с другими радостью от прочитанной книги, и сама того не осознавая, я понемногу формировала клуб книгочеев. Постепенно доброе ко мне отношение одноклассников стало сочетаться с некоторой долей уважения, если только это понятие применимо для характеристики сложной жизни детского коллектива.

В школе мне было хорошо, спокойно, да вдобавок еще и интересно. Никто не называл меня рыжей. Правда на улице нет-нет да раздавался боевой клич, поэтому я старалась уйти из школы позже всех. Школа стала для меня крепостью, оберегавшей и защищавшей меня от обидчиков.

Однажды случайно состоялся такой разговор с Михаилом Максимовичем. Уроки закончились, и я направлялась в раздевалку. Учитель шел в том же направлении. Догнав меня, он спросил: «Ну что, умница моя, устала?» Потом ласково погладил меня по голове и неожиданно сказал: «Какие же у тебя красивые волосы! С самого того дня, как ты у нас появилась, не устаю ими любоваться». «Я их ненавижу», – проговорила я еле слышно. Учитель стал очень серьезным, завел меня в класс, усадил за парту, сел сам и попросил рассказать, в чем дело. Выслушав меня, сказал, что, скорее всего я просто не поняла свою маму. Но на такую простую удочку меня было не поймать, я все слышала, и все отлично поняла. Тогда Михаил Максимович зашел с другого конца. «Знаешь, — сказал он, — маленькие дети, иной раз действительно бывают страшненькими. А потом расцветают и превращаются в очаровательных девушек. Ты ведь читала «Гадкого утенка?» Конечно, я читала. Ну и что? «Как это что? — возмутился Михаил Максимович, — читала и ничего не поняла: это же про тебя написано. А что касается твоих волос, то через некоторое время все модницы завидовать тебе начнут. Даю слово, так и будет. Да ты вовсе и не рыжая, а пшеничная», — ласково добавил он, протяжно произнося последнее слово.

И как в воду глядел. В конце войны и после ее окончания рыжие волосы вдруг стали необычайно модными. Думаю, эта мода пришла к нам из Германии. Все молодые женщины и девушки вдруг захотели стать рыжими. Хороших красок для волос в то время не было, в парикмахерских умели только обесцвечивать волосы перекисью водорода, от чего они становились похожими на паклю, да колдовать над смесью хны с басмой, что тоже редко заканчивалось удачей. Незнакомые женщины частенько останавливали меня на улице и спрашивали, чем я крашу волосы. Несмотря на новую моду, я их так и не полюбила. Видно в детстве слишком много из-за них настрадалась.

Шло время. Месяцы складывались в четверти, четверти в учебные годы. Подходил к концу четвертый год обучения. Заканчивал учебный год наш четвертый класс с хорошими показателями: кандидатов во второгодники не предвиделось, и оценки вроде бы должны быть неплохими, «удочек» мало, все больше «хор» да «отл.»

Но мы тосковали: предстояло прощание с нашим учителем. С пятого класса занятия должны вести по отдельным дисциплинам разные педагоги — предметники. Мальчишки и девчонки, отличники и бывшие хвостисты — все были подавлены. Мы ревновали нашего учителя к его будущим ученикам — первоклашкам. Михаил Максимович утешал нас: «Да разве я смогу разлюбить вас? Вы же мои первенцы. И потом, я ведь никуда не ухожу, остаюсь в школе. Буду вас навещать, и вы приходите ко мне, поможете обучать малышню уму-разуму». Так-то оно так, а все же грустно.

Меня беспокоил вопрос, кто у нас будет вести математику. Дело в том, что уже в первом классе я почувствовала тягу к арифметике, а затем от года к году интерес этот непреодолимо нарастал, порою даже затмевая мою страсть к чтению. Помню, что я воспринимала цифры как живые существа, с которыми можно играть. Меня поражало, что их можно менять местами, складывать и вычитать. Увлекательным делом было и решение задач, особенно таких, над которыми надо поломать голову. Зато какая радость охватывала, когда решение, наконец, найдено, и диву даешься, как же ты сразу не понял, что именно надо делать, ведь путь оказался таким легким. Замечательное это чувство сродни всякому открытию, независимо от того, каков его масштаб. Главное, ты не отступил, ты победил.

В пятом классе математику нам преподавала старенькая учительница с пучком седых волос и тихим голосом. Звали мы ее «наша бабушка». Помню, что она постоянно кашляла и, видимо, стеснялась этого. Впрочем, свой предмет она знала, излагала материал неспешно, добивалась того, чтобы мы поняли и усвоили математические премудрости, охотно оставалась после уроков, чтобы помочь отстающим. К нам она относилась очень душевно, почти ласково. И мы относились к ней, в общем-то, хорошо, но чуть-чуть снисходительно. Преподавала «наша бабушка» в моем классе один год. Потом, правда, нередко наведывалась в школу. Походит, бывало, по коридорам, покашляет, зайдет в учительскую или к Анне Андреевне и незаметно уйдет домой. Уроков она уже не вела, но по школе скучала.

В шестом классе у нас появилась новая математичка. Как только Анна Андреевна представила ее нам, сказав, что Ирина Дмитриевна будет преподавать в нашем классе математику и вести классное руководство, мы были наповал сражены ее внешним видом, особенно по контрасту с «нашей бабушкой».

У доски рядом с директором стояла молодая, стройная, невысокая девушка в синем костюме и синей блузке. Лицом она напоминала знаменитую летчицу Марину Раскову, которую мы все знали по многочисленным портретам. Тот же изящный овал, те же правильные черты лица, гладко зачесанные назад русые волосы. Общее впечатление было ошеломляющим. Девочки внимательно изучали ее прическу. В те времена почти все женщины носили пучки или коротко стриглись. Ирина Дмитриевна стягивала свои пышные волосы к затылку и закрепляла переплетенные в несколько косичек волосы довольно низко, так что этот своеобразный пучок лежал на ее высокой шее.

Ирина Дмитриевна была строгим преподавателем. Возможно, она даже напускала на себя излишнюю строгость, чтобы не выглядеть чересчур молодой. Шутила редко, а веселых историй мы от нее не слышали никогда. И все же мы любили ее. Во-первых, конечно, за красоту и молодость. Но не только. Ирина Дмитриевна была, как я теперь понимаю, прекрасным методистом. Самые сложные вещи она так умела подать, что они легко воспринимались и западали в память. Недаром успеваемость по математике в нашем классе была на удивление высокой.

Будучи классным руководителем, Ирина Дмитриевна внимательно следила за успехами каждого из нас по всем предметам, и если кто-то сегодня получил «неуд» или съехал с «хора» на «уд», он мог быть уверен, что уже назавтра ему предстоит малоприятный разговор. Молодая учительница сумела поставить себя на должный уровень и держала нас в ежовых рукавицах. А ведь всем известно, что школьники пятых и шестых классов — самые что ни на есть разбойники. Они и обидчивы, и на грубости горазды, и сами с собою справиться не могут. В течение года Ирина Дмитриевна познакомилась с родителями всех учеников, причем беседы вела у них дома, а не в школе.

Что касается меня, то мое увлечение математикой нарастало, и после окончания пятого класса я забрала с собою на дачу учебники и задачники по математике для шестого класса. В течение лета разобралась в новом учебном материале и перерешала все задачки. Мне все говорили, что я занимаюсь пустым дело, но я могла объяснить, зачем мне это, просто было интересно.

В результате оказалось, что на уроках мне делать было фактически нечего. И тут на помощь пришла Ирина Дмитриевна, начав работать со мной по усложненной программе. В глубине души я подозревала, что дело не обошлось без вмешательства Михаила Максимовича, которому я за несколько дней до этого пожаловалась, что на уроках математики мне скучно. Вскоре после этого Ирина Дмитриевна оставила меня в классе и сказала, что впредь она будет давать мне незнакомые и более сложные задачи и что если у меня возникнут затруднения, мы с нею вместе будем думать, как с ними справиться. С этого дня и до окончания седьмого класса я занималась математикой только по индивидуальной программе.

Спасибо моим учителям, спасибо дорогой Ирине Дмитриевне, потратившим столько сил и времени ради того, чтобы не погасить вспыхнувший во мне огонек интереса к их предмету. Какая же радость была ломать голову над трудной задачкой! Кажется, решение уже найдено, ан нет, уплывает золотая рыбка, и никак не схватишь ее за хвост. Порою справиться с задачей не удавалось до позднего вечера. Расстроенная и сердитая, я ложилась спать. Когда-то я читала, что ответ иногда приходит во время сна, но не верила в это. Теперь свидетельствую: да, так бывает. Несколько раз я внезапно просыпалась и совершенно ясно сознавала, каков путь к решению. Тут же вскакивала с постели, открывала тетрадку и записывала то, что мне якобы приснилось. А иногда, проснувшись утром, совершенно отчетливо представляла, как надо подступить к задаче. В школу летела как на крыльях.

Михаил Максимович не обманул нас. Как и обещал, он часто заходил к нам, всегда интересовался нашими делами. Вскоре мы стали замечать, что особенно часто он приходит на уроки математики. По школе поползли слухи, что Михаил Максимович влюбился в Ирину Дмитриевну. Слухи стали обрастать подробностями: кто-то видел, как он провожал ее из школы и, что казалось наиболее убедительным, нес ее портфель. Впрочем, и слухи-то были не нужны, стоило лишь посмотреть, как заливалась румянцем при его появлении Ирина Дмитриевна, и как он весь превращался в сплошную счастливую улыбку при виде её. Мы были наэлектризованы. Тем и закончился шестой класс.

На протяжении трех четвертей нашего седьмого класса Ирина Дмитриевна и Михаил Максимович уже привычно поджидали друг друга и по окончании уроков выходили всегда вместе, причем Михаил Максимович иногда на наших глазах держал Ирину Дмитриевну под руку, а уж портфель её с нашими тетрадками нес всегда только он. Мы ждали, что будет дальше.

И вот 8-ое марта — день праздничный, но в то время рабочий, мы заметили какую-то суету в школе: учителя и нянечки сновали туда-сюда, неся в руках тарелки, стаканы, чашки и какую-то снедь. В руках у Анны Андреевны был большой противень, а на нем — пирог, накрытый полотенцем. Мы вначале подумали, что наши учителя готовятся отметить женский праздник. Но на это было непохоже. Обычно в такой день мы поздравляли учительниц, а они по несколько раз напоминали нам, чтобы мы не забыли поздравить мам и бабушек. В этот день ничего подобного не было. Более того, во всех классах прекратили занятия, и нас после второго урока распустили по домам.

Только на следующий день мы узнали, в чем дело: в школе праздновали свадьбу наших любимых учителей, и когда дня через три они пришли в школу, их встречал у входа весь учительский коллектив во главе с директором, и толпа ребят из разных классов. Почти у всех в руках были букеты цветов, правда, весьма скромные. В классных комнатах, где в тот день должны были вести занятия Михаил Максимович и Ирина Дмитриевна, тоже стояли цветы, а над досками в обоих классах были прикреплены большие листы белой бумаги, на которых красивыми буквами было написано одно слово: ПОЗДРАВЛЯЕМ!

Да, это была великолепная пара: молодые, красивые, влюбленные, они светились от счастья и от того делались еще краше. Когда шли они рядом друг с другом, от них, пользуясь пушкинскими словами, было «не можно глаз отвесть». Увы, судьбой им был отведен лишь краткий миг счастья. Шел март 41-го года, и неумолимо приближался трагический день 22-го июня. Но пока все еще были живы и думали о скором окончании учебного года, об оценках, отпусках, каникулах; Михаил Максимович, наверное, составлял план очередного путешествия, теперь уже вместе с Ириной Дмитриевной. Цену и значимость спокойной жизни и простых человеческих радостей мы в полной мере познали только после 22-го июня. Бомбы падали не только на головы, но и на души людей, безжалостно корежили их судьбы. Еще вчера наши родители и учителя считали нас детьми. Да и сами мы, хотя и любили изображать из себя взрослых, в сущности, были беспечными, в меру озорными, в меру серьезными мальчишками и девчонками. Для нас в одночасье закончилось детство.

В первый же день войны наш любимый учитель добровольно явился в военкомат, не дожидаясь повестки. Он погиб в первые месяцы войны. Однако он продолжал жить. Каким образом? Об этом я расскажу позже.